Я смутно помню ту нашу первую ночь. Но помню, что тогда нам все казалось правильным. Как я убежденно заявлял приятелям, что если что-то бывает, то оно бывает либо сразу, либо же никогда. И все кивали и поддакивали. А самым странным во всей этой сказке было то, что я даже не заметил, как и когда перевел свой интерес с загадочной глубины ее глаз на сверкающую белизну ее коленей.
Мы поженились. Но очень скоро мне стало с нею скучно. То, что я принял за настоящее, все больше начинало казаться простой наивностью. Самым банальным непониманием людей и жизни, незнанием элементарных вещей.
Она была хорошей женой и старательной хозяйкой. Но при всем этом был в ней какой-то недостаток, из-за которого мне никак не удавалось переплестись с нею, слиться в объятиях так, как мне обещала тогда упругость ее тела. Ее не особо интересовала постель. Она была истинное дитя пуританского социалистического воспитания. Такие источники чистоты еще сохранились в старинных русских городах. Но для меня, уже не чистого, уже столичного жителя, раздразненного доступностью женской плоти, эта чистота стала препятствием.
Вика ушла из моей жизни так же тихо, как и появилась. И тот непонятный, растерянно-вопрошающий, зовуще-отталкивающий взгляд, которым она одарила меня на прощание, навсегда запомнился мне как выражение обманувшейся надежды. Теперь я понимаю, что вырос благодаря ей. Благодаря ей я понял, что постель — это не просто постель. И что отношения мужчины и женщины не исчерпываются одним лишь доверием. Да, пожалуй, именно благодаря ей я отчетливо ощутил, что совместная жизнь мужчины и женщины — это отчаянная попытка вырваться из оков плоти. Преодолеть плоть и выйти в бесконечный мир блаженного единства. Хотя…
Наконец-то эта кобыла вышла. Впрочем, пора выходить и мне. Надо пересаживаться на другой трамвай, который идет на Васильевский. Хорошо, что здесь хотя бы остановка не такая унылая. Вот особняк Кшесинской. А вот и Троицкое поле. Поле, на котором и сейчас гуляют дамы с собачками.
Ох уж эти дамы с собачками. Казалось бы, вот она, настоящая глубина. Да что там глубина — бездна. Ольга… Сколько раз мы переплетались с нею, пожалуй, даже теснее, чем Волга с Окой. Но я так и не смог понять, чего в ней было больше — тела или души? Казалось бы, бездонная глубина может быть только у духа. Но разве дух может проявляться в такой откровенной жажде плоти?
Неизвестно, к чему тогда стремился я сам. Заглядывая в глаза, скучал по губам и бедрам. А насладившись губами и бедрами, вновь ожидал чего-то от глаз…
Как-то недавно я увидел ее на этом самом поле, и мне даже не захотелось подойти. Своими тайными желаниями мы притягиваем к себе то или иное будущее и таким образом сами создаем свою судьбу. Все это есть у Тарковского в «Сталкере». И я, как Дикобраз, все скрывал и скрывал от себя самого свою тайную страсть. И вот, вероятно, Бог наказал меня за это. За это… за то… Но за что же все-таки? За неуемное стремление к плоти? Но разве это стремление было именно к плоти? Разве не хотел я полностью раствориться в любви? Все эти страсти в клочья, безумные ночи и сердца боль. И постоянно какой-то вызов всему — миру, морали, здравому смыслу, наконец. Почему-то у нас в России так повелось испокон веку — душа противопоставляется разуму. И если поступаешь разумно, значит, не по душе. Поступая же по душе, обязательно действуешь неразумно. Вся русская литература буквально помешалась на этом. А между тем философы говорят прямо противоположное: ум — это лучшая часть души. Однако это Платон. А над платонической любовью у нас привыкли посмеиваться.
Ну вот, и этого трамвая нет. И все-то у нас происходит аккурат по какому-то железному закону коварства. Когда трамвай не нужен, он так и мозолит глаза, постоянно переезжая тебе дорогу. Едва же ты начинаешь его ждать, он сразу превращается в непредсказуемую случайность, которая может произойти, а может и не произойти. Как сказал мне один немец: «В России дождаться трамвая помогает только вера в Бога». Почему-то иностранцы везде и во всем у нас видят Бога, в каждом несоответствии. Наверное, они просто воспитанные люди и не любят о других говорить плохо.
Ждать дольше — не хватит и ангельского терпения. Пойду пройдусь по парку. Ну вот, конечно, только я решился покинуть остановку, и трамвай тут как тут.
Что же происходит? Ведь все мы одинаково живые люди. Иной раз так и подмывает сказать кому-нибудь: «Да брось ты. Что ты все хочешь представить собой? Будь проще». Странно видеть, как маленькие мальчики и девочки, играющие в детском саду и все-то уже прекрасно понимающие, потом вдруг раздуваются в таких больших и важных людей, у которых все так сложно. А что, собственно, сложного нашли мы тут? Все просто. Просто надо посмотреть в глаза друг другу и перестать кривляться. Казалось бы, чего проще? Однако не получается. Да и не может получиться.
Как я тогда растерялся. Мне ведь было уже четырнадцать лет, а той девчушке еще и семи не было. Тетка вышла в магазин и оставила нас вдвоем. И эта пигалица, которая все вертелась рядом со мной, вдруг с детским возгласом «вон летит птичка» как ухватит меня!.. «Да чего, — говорит она мне, — притворяешься? Тебе ведь тоже хочется посмотреть. Мы в детском саду все время друг у друга смотрим. Хочешь, я тебе тоже покажу…» Даже не хочется вспоминать, как я тогда мямлил что-то, дескать, и нечего там у тебя смотреть, бугорок да ямка. И волосы-то еще не отросли. А она трусы снимает и пляшет передо мной. «Не хочешь, ну и не показывай. А я все равно видела. Я видела, как ты писал в саду, за деревом. И рукой зачем-то держал…»
Я много думал об этом после. Что, собственно, удерживало меня тогда? Что именно удерживает всех нас в таких ситуациях? Мораль? Воспитание? Какие-то высшие соображения? А нужно ли все это? Может быть, и в самом деле совсем ни к чему нам всем притворяться и прятаться друг от друга на каждом шагу? В конце концов, плоть — это только плоть, и никаких в ней загадок и тайн для нас давным-давно уже нет. Но что-то внутри все же устанавливает границу. Что-то постоянно создает незримый барьер. Что-то неведомое, существующее не столько благодаря, сколько вопреки плоти. И видимо, этот барьер и в самом деле спасительный. Стоит вспомнить хотя бы тот случай, что лет пятнадцать назад имел место в советской еще Прибалтике.
Девочки терроризировали свою тихую и скромную подружку. Вроде в шутку, вроде без зла. Но из какого-то странного детского любопытства они то щипали ее, то тыкали пальцами, то дергали за разные места. Она же только плакала в ответ и просила: «Не надо». Жест за жестом, мгновение за мгновением, распаляется тела зуд, порождая смутные устремления мыслей. И вот как-то раз, вероятно, в таком же прекрасном мае, как и сейчас, девочки выехали с палаткой за город. Все мы так делали, будучи старшеклассниками. Там, в палатке, они раздели свою подружку и за ночь «задергали» ее в самом буквальном смысле до смерти. Испугались, закопали в лесу и вернулись домой. Однако история раскрутилась и получила огласку. Огласку ужасную, щемящую грудь и… дразнящую плоть. Детское любопытство безмерно, но не безмерна плоть. Скорее наоборот — очень и очень даже ограниченна.
…О, этот весенний воздух! Как соблазняет он мою плоть. Как зовет оторваться от этих холодных камней и окунуться в нежную весеннюю свежесть. Раздеться донага и упасть прямо в шелковую траву-мураву. И ощутить себя плотью от плоти этого мира. И одновременно — его душой. Быть может, все люди вокруг меня мечтают сейчас о том же? Ведь все мы одинаково живые люди.
А тем не менее почему-то привлекает нас далеко не каждый человек. Скорее наоборот. А с возрастом мы и вовсе начинаем сходиться с людьми все тяжелее и тяжелее. Отчего это происходит?
Вон, например, сидит девушка. На ней великолепный серый брючный костюм. Черные туфли на высоком каблуке, темные волосы и задумчивый грустный темный взгляд. И скорее всего, грустит она все о том же. Так и хочется подойти, присесть рядом и… И что же дальше? Откровенного разговора все равно не получится. А если я по какой-либо причине покажусь ей неприятным, то и вовсе никакого разговора не получится. В отношениях мужчины и женщины чаще всего все решает какой-то один миг. Но этот миг, к сожалению, далеко не всегда происходит при первой встрече. Но что же тогда происходит при первой встрече? Почему, например, красивые привлекают, а некрасивые отталкивают? Ведь и у тех, и у других в глазах мелькает тоска любви. Впрочем, дело здесь в первую очередь даже не в красоте. Потому что часто бывает, что, как говорится, ни кожи ни рожи, а взгляд не отвесть. По-видимому, здесь главное, чтобы тело всего лишь не разрушало иллюзии, создаваемой нашим воображением.
