– Просто он и ему подобные ублюдки со связями… им принадлежит будущее. – Сжав коленями жестянку "Пепси", Роза подцепила кольцо на крышке пальцами правой руки, но Джо видел, что ей едва хватило сил и координации, чтобы открыть ее. – Будет принадлежать, если Нина… если она не изменит мир к лучшему.

– "Большой бизнес, важные шишки в правительстве, продажные средства массовой информации – вот тот трехглавый дракон, который появился, чтобы выжимать из честных тружеников последние соки", – процитировал Джо. – Слыхали мы это. Обычные радикальные штучки…

В ответ раздалось клацанье жестяной банки о зубы. Повернув голову, Джо увидел, как струйка "Пепси" сбежала по подбородку Розы и закапала на грудь.

– Для них не существует ничего, кроме власти, – прошептала она. – Они не верят… ни в зло, ни в добро.

– Ни добра, ни зла не существует. Существуют только события и факты.

Хотя Роза только что сделала изрядный глоток "Пепси", голос ее прозвучал сухо, надтреснуто.

– И значение этих фактов…

– …зависит от того, как их интерпретировать.

Джо продолжал сердиться на Розу за то, что она столько времени поддерживала в нем веру в то, что Нина жива, однако ему не хватало силы воли посмотреть на нее и увидеть, как она слабеет на глазах. Часто моргая, чтобы смахнуть с ресниц слезы, он стал глядеть на дорогу, на которой продолжался ливень из шишек, сухих хвойных иголок и пыли. Он и так ехал настолько быстро, насколько осмеливался, и все же его нога непроизвольно нажала на акселератор, увеличивая скорость.

Жестянка выскользнула из пальцев Розы и, упав на пол салона, закатилась под сиденье, оставив за собой дорожку пенящейся жидкости.

– Мне становится хуже, Джо.

– Потерпи, осталось недолго.

– Вот именно – недолго… Я должна рассказать тебе, как все было, когда… когда самолет начал падать.

…Под вой турбин, скрип фюзеляжа и отчаянную вибрацию крыльев огромный лайнер проваливался в пропасть глубиной четыре мили, постоянно увеличивая и без того головокружительную скорость. Перегрузка с такой силой прижала отчаянно кричащих пассажиров к креслам, что многие не могли даже поднять голову. Кого-то рвало, кто-то молился, кто-то истерически рыдал, кто-то сыпал проклятиями, кто-то призывал Бога, а кто-то без конца повторял имена дорогих и любимых: и далеких, и тех, кто скорчился в соседнем кресле. Падение длилось целую вечность. "Боинг" падал всего четыре мили, а казалось – будто с луны…

…И неожиданно Роза Такер очутилась посреди безмятежной яркой голубизны – совсем как летящая птица в небесах, только внизу не было темной земли. Голубизна окружала ее со всех сторон, и Роза не чувствовала никакого движения, не чувствовала ни жары, ни холода. Она как будто висела в самом центре безупречной гиацинтово-голубой сферы и чего-то ждала. Грудь ее поднялась на полувздохе и замерла, и, как Роза ни старалась, она не могла выдохнуть заполнивший легкие воздух до тех пор, пока…

…Пока вместе с выдохом – громким, как крик, громким, как взрыв, – она не оказалась вдруг на лугу. Роза по-прежнему сидела в мягком самолетном кресле и была жива и невредима, но удивление, потрясение парализовали ее настолько, что она не в силах была пошевелить ни рукой, ни ногой. ЦЦИ-21/21 сидела в таком же кресле рядом. Совсем недалеко горел лес, и жадные, стелющиеся по земле языки огня облизывали груды мелких обломков. Мирный когда-то луг напоминал кошмарную бойню, которую невозможно было описать словами.

Самолет исчез.

В момент катастрофы, в момент страшного удара о землю девочка сумела спасти их обеих из обреченного лайнера. Чудовищным напряжением своих удивительных способностей она перенесла себя и Розу в какую-то волшебную страну, в какое-то странное измерение за границами пространства и времени, и удержала их в этом невероятном месте, пока жестокая земля крушила, ломала и разметывала по сторонам самолет и человеческие останки.

Это усилие, однако, не прошло для нее даром. ЦЦИ-21/21 не могла говорить, ее всю трясло, а руки стали холодны как лед. В аметистовых глазах отражались только огни пожарища, а взгляд был пустым, отстраненным, как у ребенка-аутиста«Аутизм – состояние психики, характеризующееся преобладанием замкнутой внутренней жизни и активным отстранением от внешнего мира». В первые минуты она не могла не только идти, но даже стояла с трудом, и Розе пришлось взять ее на руки.

Всхлипывая от жалости к мертвым, вздрагивая от ужаса, который внушила ей кровавая мясорубка, и не переставая удивляться своему собственному чудесному спасению, Роза Такер стояла с девочкой на руках посреди луга, и внутри ее бушевал ураган эмоций. Она не могла сделать ни шага. Только несколько минут спустя, припомнив странное мигание света в салоне и стремительный бег минутной и часовой стрелок по циферблату ее наручных часов, она поняла, что пилот самолета стал жертвой мальчика, живущего в толстом стальном саркофаге глубоко под землей в Виргинии. Пятьдесят восьмой совершил еще одно "мокрое дело", и Роза Такер очень хорошо знала, кого он должен был уничтожить на этот раз.

Осознание этого помогло ей стряхнуть с себя оцепенение. Прижимая девочку к груди, она обогнула пылающие деревья и бросилась в лес. Она то продиралась сквозь освещенный луной подлесок, то сворачивала на посеребренные холодным светом оленьи тропы, то ныряла в траурную тень деревьев и, пригибаясь так, словно кто-то мог ее увидеть, стремглав пересекала просеки и поляны. Наконец Роза Такер поднялась на вершину водораздела и увидела внизу приветливые огни ранчо "Мелочи жизни".

К тому времени, когда она кое-как доплелась до дома Илингов, девочка более или менее оправилась, но так и не пришла в себя полностью. Она уже могла идти, но казалась сонной, усталой, и мысли ее блуждали где-то далеко. У крыльца Роза напомнила девочке, что ее зовут Мери Такер, но ЦЦИ-21/21 вдруг сказала: "Меня зовут Нина. Я хочу быть Ниной".

Это оказались ее последние слова. Роза даже боялась, что девочка, возможно, навсегда потеряла способность говорить. В течение первых нескольких месяцев после катастрофы, пока Нина-Мери жила в Южной Калифорнии с друзьями Розы, она не произнесла ни слова. Девочка спала по пятнадцать-двадцать часов в сутки и не проявляла к окружающему никакого интереса. Если она не спала, то подолгу сидела неподвижно, глядя в окно или на картинку в детской книжке, или просто так, ни на что не глядя. Аппетита у ЦЦИ-21/21 не было никакого, она похудела, осунулась, стала бледной и слабой, и даже ее аметистовые глаза, казалось, поблекли и потускнели. Усилие, которое потребовалось от нее, чтобы во время катастрофы перенести себя и Розу в голубое ничто и обратно, оказалось слишком большим для нее; оно едва не убило девочку, а потраченные силы восстанавливались медленно. Ее удивительный дар тоже пропал; ЦЦИ-21/21 никого не лечила, не делилась ни с кем своим откровением, и Роза Такер была близка к отчаянию.

Только к Рождеству у Нины – как ее теперь называли все – снова проснулся интерес к окружающему миру. Она начала смотреть телевизор и читать книги. К исходу зимы Нина стала меньше спать и больше есть, ее кожа снова приобрела прежний здоровый вид, на щеках появился бледный румянец, а глаза блестели почти как раньше. Она по-прежнему не разговаривала, но чувствовалось, что ее связь с окружающим миром крепнет, и Роза помогала ей вернуться из добровольного изгнания, каждый день подолгу разговаривая с девочкой о том добре, которое она могла бы сделать, и о надежде, которую ее дар мог вселить в других людей.

В ящике бюро в спальне, в которой вместе жили Нина и Роза Такер, всегда лежал номер "Лос-Анджелес пост", вся первая полоса которого была посвящена трагедии рейса 353. Эта газета служила Розе постоянным напоминанием о жестокости и решительности ее врагов. Однажды в июле, через одиннадцать месяцев после катастрофы, Роза застала девочку сидящей на кровати с газетой в руках. Газета была открыта на развороте с фотографиями. ЦЦИ-21/21 прикасалась пальцами к фотографии Нины Карпентер, которая подарила ей "Принцев и свиней", и… улыбалась.