Она медленно подошла к письменному столу, выдвинула ящик и вынула большой конверт.
– Несколько лет назад, в конце восьмидесятых, в «Обсервер» была напечатана статья. Когда я ее прочитала, у меня волосы встали дыбом. В статье рассказывалось о детях-иммигрантах, посланных в Австралию и помещенных в семьи и приюты. Читая, я молила Господа: только бы ты не оказалась в числе этих детей. Мне так хотелось верить, что ты живешь в Англии, в семье, которая тебя удочерила. А теперь оправдались мои наихудшие подозрения. – Голова Кэти поникла, из глаз потекли слезы. – Так ты была одной из этих несчастных детей, Мэри.
Она замолчала, глотая слезы, потом спросила:
– Ты меня не обманываешь? Ты не подвергалась насилию?
– Уверяю тебя, мама, нет. Страдала лишь моя психика. Я всегда перед сном плакала – так сильно я тосковала по тебе. Я росла без любви и ласки, и, разумеется, нас всех заставляли много работать. Я мыла полы, перестирывала груды белья. И еще, мы почти всегда ходили голодные. Но ни физическому, ни сексуальному насилию я не подвергалась.
– Только моральному и психологическому, – со вновь закипевшей яростью добавила Кэти. – Боже мой! Послать маленьких детей за двадцать тысяч миль, на другой конец света, просто для того, чтобы перевести в другой приют! Дикость какая-то!
Кэти снова села на диван и протянула конверт дочери.
– Статья называлась «Потерянные дети империи». Я ее сохранила. Прочитаешь потом. Тебе дурно станет. – Она вздрогнула. – Хотя что я говорю! Ты ведь сама пережила все то, о чем здесь написано…
– Почему ты сохранила статью?
– Сама не знаю. Спустя некоторое время телевидение показало документальный фильм о детях-иммигрантах. Я смотрела его, и меня охватил панический ужас. Фильм произвел на меня очень сильное впечатление, я до сих пор не могу его забыть.
– Значит, «Дом доктора Бернардо» послал в Австралию много детей. Ты говоришь, сотни?
– Нет, Мэри, тысячи. Более ста пятидесяти тысяч. Но этим занимался не только «Дом доктора Бернардо». В отправке детей за границу были замешаны другие благотворительные учреждения.
– Какие, например?
– Армия Спасения, Национальный детский дом, Детское общество и масса других благотворительных заведений, действующих под патронажем католической, англиканской и пресвитерианской церквей.
– Господи Боже! – ахнула Мередит. – Уму непостижимо!
– Да, в голове не укладывается, – подтвердила Кэти. – Многие дети, особенно мальчики, работали с утра до позднего вечера под палящим солнцем, строили общежития. И очень часто их насиловали священники. Жизнь их была сущим адом.
– Но как правительство это допустило? Почему оно не вмешалось?
– Не вмешалось? Да эта акция была частью правительственной политики. Сколько же горя они нам причинили – отцам, матерям, детям. Невообразимо!
– И к тому же все это проводилось незаконно, – добавила Мередит. – Неужели никто не подал в суд на британское правительство? Я хочу, чтобы преступники понесли ответственность за мое потерянное детство, за годы бед, несчастий и разлуки.
– Я не знаю, было ли хоть одно судебное разбирательство. После показа документального фильма разразился большой скандал. Общество было взбудоражено. Ведь оказалась затронута честь нации. Люди возмущались и негодовали. Правительство решительно отрицало свою причастность к той давней акции, но даже ребенку понятно, что оно было в ней замешано.
– Но зачем это было нужно правительству?
В голосе Кэти зазвучала язвительная насмешка:
– Ну как же: самый легкий способ заселить колонии. Взять да и переправить туда детей. Подобная практика существовала с давних лет, и детей перевозили аж до 1967 года.
– Кошмарно. Какой позор для страны!
Кэти согласно кивнула и продолжила:
– В конверте ты увидишь вырезку из «ТВ Таймс» с анонсом фильма. И еще там номера телефонов, по которым можно было звонить, чтобы задать вопросы. Я позвонила, Мэри. Я так волновалась, что ты могла оказаться одной из этих несчастных детей. Я спросила, как мать может найти ребенка, если он был отправлен в колонию. И мне ответили, что мать не сможет найти своего ребенка, что это совершенно невозможно. Единственный выход – только если сам ребенок начнет разыскивать своих родителей.
Кэти откинулась на спинку дивана, прикрыла глаза и какое-то время сидела молча. Потом, немного успокоившись, сказала:
– Ты превратилась в очень красивую женщину, Мэри. Ты очень похожа на мою мать. То же лицо, те же глаза.
Услышав это, Мередит вся засветилась от счастья.
– Но я совсем не помню бабушку, – с сожалением протянула она.
– Ты родилась после ее смерти. Она погибла в войну во время бомбежки. Меня воспитывал отец, когда вернулся из армии. Он умер, когда мне было семнадцать лет.
– А мой отец? Где он?
– Он тоже умер, Мэри. Тебе едва минуло полтора года, когда он нас бросил. Уехал в Канаду с другой женщиной. Я оформила развод, когда мы с Найджелом решили пожениться.
– Ты с ним счастлива?
– Он очень старался и старается сделать меня счастливой, Мэри. Но все эти годы я не могла радоваться жизни. Мое горе мешало мне. Как можно веселиться, если потерял единственного ребенка, да еще таким ужасным образом!.. Это совсем не так, как если бы ты умерла. Я знала, что ты живешь где-то, я тосковала о тебе, мечтала увидеть тебя, прикоснуться к тебе… Сердце мое было разбито. Бедный Найджел, ему приходилось с этим мириться. Но он очень терпеливый человек. Он вообще просто замечательный.
– У тебя больше не было детей?
– О нет. За Найджела я вышла в тридцать восемь лет. Я еще могла бы родить, и, возможно, это бы меня несколько успокоило, не знаю… Найджел овдовел, его жена была моей подругой. Вероника. Очаровательная женщина. Она умерла от опухоли в мозгу, и первое время после ее кончины я помогала Найджелу справиться с горем, управляться по хозяйству. Через пять лет он сделал мне предложение. Мы вырастили двоих его сыновей, Майкла и Эндрю. Мой брак во многих смыслах можно считать удачным.
– Я рада, что ты встретила такого человека, как Найджел. Скажи, сколько тебе было лет, когда я родилась?
– Девятнадцать. Летом мне исполнится шестьдесят три, Мэри. – Кэти тяжело вздохнула. – Столько лет без тебя! Как же ты меня нашла? Долго искала?
– Нет, мне повезло. Я совсем недавно начала поиски. Но прежде чем я тебе о них расскажу, ответь мне на один вопрос.
– Конечно, Мэри. Спрашивай о чем хочешь.
– Ты когда-нибудь возила меня в аббатство Фонтейнс?
– Да, несколько раз. Я до сих пор очень люблю эти руины и часто туда езжу. А почему ты спрашиваешь?
– Случалось ли что-то трагическое с тобой или со мной в аббатстве Фонтейнс?
– Да. Весной 1957 года я снова почувствовала себя плохо. Мы с тобой устроили в руинах пикник, и я вдруг потеряла сознание. Ты страшно испугалась, потому что мы там были одни. Через какое-то время я очнулась, и мы с великим трудом добрались до Райпона, сели на автобус. Это случилось в воскресенье. Тогда-то мне и поставили диагноз: туберкулез. Пришлось надолго лечь в лечебницу.
– И больше я никогда тебя не видела?
– Да, до сегодняшнего дня.
– Теперь мне все понятно. – Мередит рассказала матери о своем приключении в аббатстве, о странном ощущении дежавю. – Неудивительно, что я испытала чувство огромной, невосполнимой утраты. Вот после этого и началась моя так называемая психогенная усталость. Мой лечащий врач отправила меня к психоаналитику, и мы начали копаться в моем прошлом. Психоаналитик считала, что моя проблема – подавление памяти.
– Ты хочешь сказать, что подавила все воспоминания обо мне?
– Нет, не совсем. Кое-что я помнила. Но жизнь обошлась со мной так жестоко, вырвала из твоих любящих объятий, что память блокировала воспоминания о счастливом детстве. Возможно, это была нормальная защитная реакция организма. Доктору Бенсон удалось направить меня по верному пути, но именно моя дочь Кэтрин подтолкнула меня к тому, что я вдруг вспомнила очень важные вещи.
