Мужчина вздохнул.

— Понимаю. Просто…

— Можешь ничего не говорить, потому что я чувствую то же самое. Ты привык действовать — и рисковать. Когда ты рисковал, будучи сам по себе, это было нормально. Я это знаю, потому что чувствовала себя точно так же. Но как только я стала думать о твоей безопасности, мне стала нестерпимой мысль о том, что с тобой может что-то случиться, и я твёрдо решила, что никуда ни на минуту от тебя не отлучусь. Что буду о тебе заботиться. Оберегать тебя от опасности.

Росс чуть смущённо рассмеялся.

— Черт возьми, Эвелин!

— И мы даже не говорили с тобой об этом. Просто-напросто героически исполняли супружеский долг — оберегали друг дружку от исполнения долга профессионального. — Риордан встревожено посмотрела на мужа. — Если мы ничего не придумаем, нам не следует быть напарниками. Если мы снова будем каждый сам по себе, мы обретём свободу действия. А мы оба — люди действия, ты не можешь этого отрицать. Ведь именно это свело нас вместе.

Мердок возразил:

— Я так не думаю.

— А придётся подумать, — сказала женщина. — Если мы не в состоянии справиться с эмоциональными последствиями нашего союза, то нам лучше действовать порознь. Непременно нужно будет обдумать это — но позже. А сейчас давай-ка отправляться на работу. Гордон сказал, что нам лучше ничего не менять в распорядке дня.

Росс кивнул и заставил себя захватить с собой завтрак, решив, что сжуёт еду по дороге до центра, хотя на самом деле есть ему теперь уже совсем не хотелось. И работать не хотелось. На самом деле у него заныло сердце. Уж лучше бы Эвелин закатила жуткий скандал, чем встретила его вот так — спокойным, логичным «разбором полёта».

И что самое противное — он понимал, что жена права.

Воздух оказался немного прохладнее. Дул сильный ветер и приносил запах дождя. От этого становилось немного легче. Эвелин шагала рядом с мужем, излучая спокойствие и безмятежность, произнося отвлечённые фразы по-йилайлски.

Росс молчал. Он думал о ночи, проведённой у инопланетян. А когда они приступили к работе и джекки возобновили свою игру, он стал думать о жене.

Позже, когда они возвращались домой, Мердок вдруг сказал:

— Ты права. И я обещаю: больше никаких тайных вылазок. Все по-честному. Зуб даю — как говорили мы с приятелями в детстве.

— «Зуб даю»… — глубокомысленно повторила Риордан. — Ну, так и быть, поверю.

Глаза её блестели от слез.

Мужчина промолчал. Как обычно, самые глубокие чувства он выразить словами не мог. Оставалось только дождаться момента, когда они останутся наедине — тогда можно будет хотя бы попробовать сделать это.

Но когда они добрались до общежития, оказалось, что возле комнаты их с нетерпением поджидает Михаил, расхаживающий по коридору назад и вперёд.

Мимо прошли несколько мува, но Никулин не обратил на них никакого внимания. Увидев супругов, он резко проговорил:

— Открывайте.

С безмолвным удивлением Эвелин приложила ладонь к серебристой пластине. Дверь открылась. Как только они переступили порог, Михаил сказал:

— Летуны. Они забрали Виктора.

Росс бросил взгляд на жену. Та смотрела на него, в её взгляде застыл вопрос.

— И чего мы, спрашивается, ждём? — буркнул Мердок. — Пошли его вызволять.

Саба провела день, то приходя в сознание, то снова погружаясь в забытьё.

Гордон выходил с ней на связь дважды, с небольшим перерывом. Эфиопка понимала, что он беспокоится, — она проникла в странный сон наяву, из которого, похоже, никак не могла выбраться самостоятельно. Терпеливо и медленно напарник упрашивал её подробно описать комнату, в которой она находилась, её руки, задавал вопросы о науках, изученных ею в университете. Любыми способами он старался вернуть её к реальности.

Но как только они прекращали разговор, профессор снова в полном изнеможении укладывалась в постель, и её окутывали странные видения, всегда сопровождавшиеся йилайлскими голосами, поющими бесконечные распевы. Дважды Мариам поднималась, чтобы выключить йилайлский компьютер, думая, что звуки прекратятся и она сможет уснуть, но оба раза оказывалось, что компьютер выключен. Может быть, звуки доносились из потайных динамиков? Или… или они ей тоже снились? Но как ей могла сниться речь, которую она едва понимала?

Разум заставлял Сабу прислушиваться, и она против воли пыталась разобраться в сложнейшей иерархии глаголов и причастий, а потом снова вставала с пересохшими губами и глотала очередную порцию противовоспалительных таблеток, запивая их огромными глотками воды.

Как-то раз она резко очнулась, и ей показалось, что в её комнате находится Жот. Он потребовал, чтобы женщина дала ему определения времени и пространства, а потом велел, чтобы она выучила термины, которые положено было применять в разговоре о тех, кто жил за пределами временной реальности…

Профессор снова уснула, а когда очнулась — на этот раз в холодном поту, — уже не могла с уверенностью сказать, приснился ей этот разговор или нет.

Как только она села на кровати, сенсорные датчики сразу включили в комнате свет, и этот свет показался Сабе тусклым. Её вдруг потянуло к яркому сиянию солнца.

Музыковед повернула голову и уже была готова потянуться за таблетками, как вдруг увидела Жота, стоявшего в затенённом углу.

— Ты испытываешь одно чувство или много? — прозвучал голос наставника, сопровождаемый радугами, имеющими зеленоватый привкус. Женщина понимала, что эта мысль напрочь лишена смысла, но лучшего описания на ум не приходило.

— Много, — медленно выговорила она.

Губы у неё пересохли и потрескались. Она дотянулась до стакана, взяла его и отпила воды. Посмотрела на Жота. Он остался на прежнем месте.

— Различные виды ощущений, верно? — настойчиво вопросил он. Мариам слышала шелестение края его балахона, задевавшего за пол, тихое шарканье шлёпанцев. Наставник расхаживал туда-сюда перед дверью.

Затуманенное сознание профессора унесло её в область музыкальных ладов, и она на миг задумалась, каким является вкус воды — дорийским[11] или миксолидийским[12].

Когда Саба снова подняла голову, перед глазами у неё все поплыло, а на месте наставника она увидела Екатерину.

Лингвист не устала ждать от неё ответа. А может быть, это случилось через час. Мариам не поняла.

— Но ты можешь представить себе цвет разных вкусов, цвет форм, различные лады? — говорила женщина. — Ты способна логически связать их?

Екатерина говорила по-русски — или все же по-йилайлски?

Лингвист виделась профессору в образе тёплой жидкой колонны расплавленной лакрицы с голубыми пузырьками, которые обволакивали её голову, и каждый пузырёк содержал квант смысла.

Эфиопка попыталась привязать верный цвет к каждому из ладов и вдруг неожиданно, на краткий и яркий момент, осознала, что она находится ниже слов, ниже мира символов, в совершенном единстве ощущений. Но потом её сознание снова вернулось к реальности, туман перед глазами рассеялся, головная боль усилилась, а Екатерина исчезла.

«Синестезия», — догадалась Саба.

Она не в состоянии была больше думать, поэтому легла и уснула.

Но в её сон прорывалась тревога: она обязана была что-то понять, выучить, узнать. Скорее! Скорее! Сейчас!

Она судорожно вдохнула, проснулась и дрожащими пальцами сжала стакан с водой.

Пока женщина пила, она поняла, что её разбудило: это были звуки за дверью. Не шаги, а голоса — кто-то пел по-йилайлски.

Мариам, болезненно морщась, поднялась с кровати. У неё ныли суставы, перед глазами все плыло, и женщина немного постояла, пережидая головокружение. Сделав несколько попыток, она поняла, что сможет идти — правда, медленно, не делая резких движений головой. Много сил ей стоило надеть балахон, но он был тёплый, и это радовало.