Стоит ли говорить, что, в отличие от бункера на Канье, тут Елене пришлось воевать практически с каждой дверью, чтобы проникнуть хотя бы на шаг глубже в этот обширный подземный комплекс: пожалуй, на каждые десять минут осмотра уходили очередные тридцать минут вскрытия новой запечатанной двери.
Все эти слабоосвещённые мягким желтовато-зелёным светом помещения наталкивали Коринфа на одну и ту же мысль: «Как же здорово, что тут работает освещение». Видимо, ещё была свежа и ярка память о «задорной» шутке Елены и неизбежной смерти в темноте…
По прошествии суток группа новоявленных мародёров смогла целиком осмотреть лишь два этажа, которые явно составляли в лучшем случае треть от всего комплекса. Но им и в этот раз улыбнулась удача: они смогли проникнуть в просторное гексагональное помещение, служившее, видимо, оперативным штабом. По стенам помещения располагались целые ряды каких-то двухметровых установок, встроенных прямо в стены, рядом с каждой такой установкой находилось рабочее место с большими мониторами. На уровень вниз через широкую лестницу в центр комнаты опускался ещё один участок помещения с тремя рядами компьютеров. На дальней стене располагался огороженный перилами сектор с двумя рабочими местами и экраном во всю стену. Перед экраном, прямо по центру участка, находился большой голографический стол.
На этом хорошие новости заканчивались. Группа исследователей упёрлась в очередную огромную заблокированную дверь, которую Елена уже не была в состоянии открыть. Но она явно не теряла позитивного расположения духа. Она была уверена, что этот оперативный штаб сможет дать ответы на все её вопросы.
Коринф начал сильно хотеть спать, но у Елены сна не было ни в одном глазу. Она с маниакальной увлечённостью принялась пытаться возвратить к жизни один из «офицерских», как она его назвала, рабочих компьютеров. Часа через два ей это наконец удалось. Коринф к этому времени уже сладко дремал в одном из удобных кресел в центральной секции помещения. В какой-то момент его разбудил громкий пронзительный звук: в процессе ковыряния компьютера Елена нашла и запустила аварийную передачу, которую приняла лаборатория, как указывали цифры, уже после того, как она была запечатана, а все обитатели эвакуировались.
— Я нашла что-то важное! Большинство данных тут зашифровано, но вот этот файл был получен извне уже после полной консервации бункера. Судя по параметрам, это что-то весьма важное! И хорошо бы. Я уже устала разгребать тучи бесполезных технических отчётов и прочего хлама! — лицо Елены выдавало уже некоторую измождённость и усталость. Ей впору было бы отдохнуть и поспать, но вряд ли были силы, которые могли отобрать у этого великовозрастного ребёнка его новую вожделенную игрушку.
Голографический стол ожил, динамики по его контуру захрипели, будто бы прокашливаясь после длительного молчания. Возникла небольшая голограмма одного из учёных Аристариев. Его лицо было зелёным и прозрачным: мощности резервной системы питания едва хватало на то, чтобы обеспечить хотя бы контуры голографической проекции.
Запись икала и мерцала, звук был нечёткий и искажённый. Елена принялась что-то химичить на компьютере — через пару секунд звук пришёл в норму и запись продолжилась в удобоваримом режиме.
— Это Мирфолк… — запись снова начала икать.
— Судя по параметрам, это был какой-то важнючий учёный Аристариев. Похоже, он руководил тут целым набором важных проектов. Запись всё ещё идёт с перебоями — я уже не могу ничего поделать… — в полголоса прокомментировала Елена. Постепенно запись восстановилась и продолжилась:
— Любимая, когда ты получишь это сообщение, я буду уже мёртв, — голограмма была плохо сфокусирована (вероятно, несколько проекторов уже не работали), но было видно, что на щеке пожилого мужчины застыла еле заметная слеза.
— Наш корабль был повреждён из-за атомной бомбардировки этих отвратительных неандертальцев! Поначалу мы думали, что сможем локализовать проблему и справиться с ситуацией, но повреждения оказались куда существеннее, чем оценивали наши инженеры… Я… Я хочу попросить у тебя прощения за всё… Наш гравитационный двигатель окончательно вышел из строя, перепады и колебания гравитационного поля практически разрушили целостность корпуса в сотне мест… Мы попытались затормозить и погасить гравитационные флуктуации, но всё оказалось тщетно. По всему кораблю произошли множественные разгерметизации. Я посылаю это сообщение в надежде, что, может быть, ещё кто-то остался в лаборатории, хотя я понимаю, что к этому моменту вы все уже должны были быть эвакуированы… Боюсь, что немногие из оставшихся выживших со мной обречены на скорую смерть. Мы уже почти покинули границы сектора, и до ближайшей звезды на субсветовой скорости лететь больше сотни лет… Даже если бы мы смогли добраться до спасательных капсул, у нас бы не хватило энергии поддерживать гибернацию так долго… Боюсь, для нас всё кончено… Ты знаешь… Сейчас, на краю неизбежной гибели, я начал переосмысливать всю нашу жизнь. И я прошу у тебя прощения… Теперь я понял, что всю нашу жизнь растратил на свои эфемерные поиски и глупые старания… Ты всегда корила меня за то, что я слишком много времени трачу на мои исследования, бесконечные попытки добраться до моих целей… В последние годы ты всё чаще говорила мне, что я становлюсь всё раздражительнее, агрессивнее, что я не желаю прислушиваться к тебе… Ты говорила, что все эти постоянные стремления быстрее закончить проект, быстрее добраться до заветного результата полностью затмили всё моё сознание… Сейчас я понимаю, насколько ты оказалась права. В последние годы я практически перестал проводить время с тобой и нашими детьми. Я даже перестал заниматься их образованием, полностью спихнув это на тебя… Теперь я понимаю, что пожертвовал всем ради своих амбиций. Как же теперь они выглядят пусто и бессмысленно. Эти мои вечные стремления и амбиции вынули из меня всю душу. Я вспоминаю, как несколько лет назад я даже начал всё чаще срываться на наших коллегах и подчинённых. Мне всё казалось, что они недостаточно эффективно трудятся и недостаточно отдаются нашему проекту… Как же я тогда ошибался… Теперь я понял, что, возможно, мои собственные действия, как, впрочем, и действия нашей коллегии, привели нас к этой катастрофе, — постепенно выражение лица учёного сменилось на доброе и улыбчивое: — А ведь помнишь, как нам с тобой нравилось разрабатывать вместе инженерные модели для визуализации субатомных структур? Как мы могли целыми днями напролёт вместе конструировать одну за другой учебные модели. Как мы с тобой смеялись, как дети, когда у нас получалась очередная досадная глупость? Мне ведь так нравилось всегда заниматься преподаванием и обучением всех этих глупеньких стажёров… Как же теперь я горько сожалею, что растратил все отмеренные мне часы жизни на всю эту бессмысленную, бесконечную гонку…
Выражение лица учёного снова стало печальным и скорбным. Казалось, что та небольшая слеза упала с его щеки, и на её место уже пришли две новые… Коринф завороженно смотрел, будто пытаясь впитать в себя каждое слово, каждую мельчайшую эмоцию, срывающуюся с лица учёного. Он не замечал, но из уголка его правого глаза тоже начала стекать крохотная слезинка… Внезапно запись вся затрепетала: похоже, где-то на фоне что-то взорвалось и сотрясло и без того разваливающийся на куски корабль учёного. Он с испугом обернулся, после чего беспокойно поправил камеру и со всё усиливающимися переживаниями продолжил:
— Я только вот что хочу тебе сказать… Не знаю, услышишь ли ты мои слова — надеюсь, что да! Прислушайся ко мне и передай нашим детям. Наука — это, безусловно, важно! В науке и исследованиях всё наше будущее, в ней наша цель и достоинство, но она не должна становиться для нас той безжалостной мегерой, что полностью высасывает всё наше существование. Наши цели, наши мечты должны вести нас, звать нас, открывать перед нами новые горизонты, но мы не должны забывать жить! Наша жизнь должна быть наполнена радостями, пусть даже временами глупыми, у нас всегда должно оставаться время на любимых, на наших детей, в конце концов, на самих себя! Теперь я это понял! Пусть за несколько часов до моей кончины, но я осознал! Мне не стоило класть на этот алтарь все наши жизни — мне стоило проводить время с тобой, когда ты об этом просила, проводить время с нашими детьми и делать то, что мне всегда так нравилось и всегда получалось лучше всего: учить и преподавать. Но я решил полностью посвятить себя этому тщеславному и амбициозному проекту… Как же я был не прав… Мне не стоило торопиться, форсировать события и давать жизнь этому проекту. Одно меня только радует, что эта ошибка умрёт вместе со мной. Мы правильно поступили, что эвакуировали лаборатории: мы явно оказались ещё не готовы к этим новым горизонтам! Я сожалею только, что мы не сделали этого раньше… Но хорошо, что мы покинули Саратум и увезли оттуда активатор. Я надеялся, что, возможно, в будущем мы сможем продолжить исследования, но теперь всё оказалось тщетным… — где-то на корабле вновь что-то произошло, запись вся затряслась, учёный на последних мгновениях уже практически закричал: — Прости меня! Прости за всё! Я люблю т…
