Дирижабль летел так низко, что лучи света от уличных газовых фонарей без труда дотягивались сквозь туман до обшивки его вытянутого брюха, скользя по ней расплывчатыми серебристыми пятнами. Раскатистый гул моторов эхом отдавался в переулках Старого Города, и стекла мрачноватых узких окон в высоких, тесно лепившихся друг к другу домах протестующе звенели, а деревянные рамы издавали жалобные скрипы и стоны. Неспешно, словно огромный ночной зверь, проплыл он над лабиринтом улиц и переулков, вымощенных булыжником, высокомерно проигнорировал тех ничтожных существ, что передвигались по мостовым, и наконец исчез из виду, только шум мотора еще некоторое время слышался издалека, но вскоре смолк и он.

К вечеру в воздухе стало свежо, холодное дыхание Темзы пронизало весь Лондон, пробрало его до самых костей. Разумеется, не обошлось и без тумана. Он опустился на улицы, словно покрывало из тонких паутинок, какие плавают по воздуху бабьим летом, и свет газовых фонарей на черных столбах, и без того неяркий, сделался едва различимым. Осенью туман окутывал улицы почти каждый вечер. Он стал такой же неотъемлемой чертой Лондона, как двухколесные кебы на Пикадилли или дородные пилеры, обходившие дозором свои участки севернее реки. Севернее, а не южнее. Не в Старом Городе, который служил прибежищем для безумцев, мелких жуликов и для существ, которых безопасности ради не стоило бы поминать даже в мыслях, тем более вслух. Столичные жители, у кого в головах имелась хоть капля рассудка, спешили унести отсюда ноги, едва только солнце опускалось за горизонт. Во всяком случае, так поступали те из них, кто дорожил собственной шкурой.

Стоило шуму дирижабля смолкнуть, как Таниэль Фокс принялся напряженно вслушиваться в наступившую тишину. Издалека донесся хриплый гудок пароходика, шедшего вверх по Темзе. И это было единственное, что нарушило окружающее безмолвие, если не считать негромкого шипения газового фонаря. Ни шелеста подошв, ни звуков человеческой речи — ничего. И ни души вокруг — только белесая дымка, в которой исчезали оба конца переулка: темные булыжники мостовой, и ступени лавчонок, и истершиеся вывески над дверями.

— Ага, решил, значит, от меня улизнуть, — пробормотал Таниэль, обращаясь к своей будущей жертве и доставая из кармана плаща неглубокую золотую плошку диаметром с печенье.

Он присел на корточки, поставил плошку на тротуар и наполнил ее темно-красной жидкостью из склянки, которую вытащил из другого кармана.

Окажись здесь в этот миг какой-нибудь прохожий, его глазам предстало бы удивительное зрелище, семнадцатилетний юноша с суровым и бледным лицом, сидящий туманным промозглым вечером на холодном тротуаре, сосредоточенно склонившийся над чем-то. При виде этого любой здравомыслящий незнакомец поостерегся бы задавать вопросы, а лишь ускорил бы шаги, ибо в Старом Городе, хотя он и находился всего в каком-нибудь километре от Темзы, любая самая невинная картина могла вдруг обернуться кошмаром из числа тех, каковые в последнее время все чаще творились во мраке этих улиц и переулков. Однако рискни случайный путник ненадолго задержаться, он увидел бы, как юноша спрятал склянку в карман и вынул другую, на сей раз с прозрачной жидкостью. Возможно, любопытство заставило бы прохожего пренебречь возможной опасностью и приблизиться к юноше на расстояние в один-два шага. Тогда уж он точно почувствовал бы едкий запах серы, который распространяло содержимое склянки, стоило только Таниэлю открутить крышку с пипеткой. Незнакомец с растущим изумлением наблюдал бы, как паренек выдавливает из пипетки прозрачную каплю Едва коснувшись поверхности темно-красного содержимого плошки, капля вдруг начала сердито шипеть, засветилась каким-то странным матово-белым светом и медленно заскользила к краю сосуда, где и остановилась, подрагивая, словно в надежде перебраться через низкий бортик и двинуться дальше. А спустя несколько секунд случайный наблюдатель увидел бы, как она тускнеет и гаснет и как юноша устремляет пристальный взгляд в том направлении, куда она двигалась.

— Вот ты где, — негромко произнес Таниэль.

Он выпрямился, подхватив с земли плошку, и, прежде чем спрятать ее в карман куртки, выплеснул содержимое на булыжники мостовой.

И зашагал прочь, двигаясь стремительно, но бесшумно, осторожно переступая с булыжника на булыжник, внимательно вслушиваясь и всматриваясь в окружающую мглу. На ходу он привычным жестом вынул пистолет из поясной кобуры и сжал его рукоятку в ладони. Риск встретиться с какой-либо иной опасностью, кроме той, которую представлял собой преследуемый им противник, здесь, так близко от Темзы, был ничтожен, но — «кто рискует попусту, тот покойник», как любил повторять отец Таниэля. А уж он-то знал, о чем говорил. Столько раз обманывал смерть, что приятели в шутку утверждали: мол, Костлявая в конце концов попросту от него отступилась.

И фокусу с плошкой тоже научил его отец. Если в сосуд с кабаньей кровью поместить каплю серной смеси, последняя скользнет по поверхности в ту самую сторону, где притаилась твоя жертва. Звучит довольно нелепо, но неизменно срабатывает, если только раствор приготовить по всем правилам.

Откуда-то из темноты вдруг раздался жуткий звук — пронзительный вой, тонкий и прерывистый, который резко оборвался после мощного крещендо. Такую дикую руладу не смогло бы исторгнуть из своего горла ни одно живое существо — ни зверь, ни птица, ни человек. Таниэль попытался хотя бы примерно определить, на каком расстоянии от него находился тот, кто издал данный вопль, но сделать это мешал густой и вязкий туман, который приглушал и искажал все звуки. Одно было ясно — это существо где-то поблизости.

Таниэль прибавил шагу. Теперь он почти бежал. Вниз по узкому переулку, где верхние этажи домов угрюмо нависали над тротуаром и не горел ни один фонарь. Он едва не споткнулся о бродягу, который развалился у высокого крыльца и что-то бессвязно бормотал, то и дело всхлипывая и стеная. Беднягу, прикорнувшего в таком неудачном месте, явно мучили кошмары. Таниэля обдало тошнотворной смесью запахов — бродяга благоухал помоями и перегаром. Этот несчастный здорово рисковал, ночуя под открытым небом в Старом Городе, хотя, судя по его виду, а в особенности по букету запахов, ему и так уж недолго осталось. Таниэль безучастно пробежал мимо. Лондон есть Лондон. Жизнь здесь нелегка, и за нее надо бороться. А иначе рано или поздно свалишься у чьего-то чужого крыльца, как этот пьяница, и поминай как звали.

Таниэль вдруг заметил какое-то движение в конце переулка, где тот упирался в неширокую улицу. Остановившись, юноша непроизвольно потянул носом воздух и еще крепче сжал рукоятку пистолета, так что костяшки пальцев побелели от напряжения. В полумраке мелькнул силуэт волка. Зверь, трусивший вдоль улицы, внезапно замер и повернул голову к Таниэлю. На мгновение их взгляды встретились. Затем янтарные глаза равнодушно скользнули мимо, волк отвернулся и неспешно продолжил свой путь. По-видимому, он совсем недавно сытно поужинал и потому решил позволить встретившейся еде уйти с миром.

Таниэль с облегчением перевел дух. Волки не были в Лондоне редкостью. Встречались они и к северу от реки, хотя и нечасто, поскольку там их почти поголовно истребили. Они устраивали свои логова в Старом Городе, но по ночам совершали вылазки на север, перебираясь через реку. Немало беспризорных детишек и вульгарно накрашенных девиц стали их жертвами.

Таниэлъ немного помедлил и, убедившись, что волк скрылся из виду, продолжил преследование своего противника. Из тумана, на сей раз с гораздо более близкого расстояния, снова послышался вой — пронзительный, жуткий, леденящий кровь. Эта нечисть пробиралась к своему жилищу, чтобы там затаиться.