Никто не ответил.

— Опять где-то шарится! — сказала она недовольно, как ворчливая жена. «Интересно, а как с ним-то Дэн договорился? Ни разу он не побеспокоил меня за ту неделю, что я была на больничном». И тут же поймала себя на том, что упоминание Дэна не вызвало мучительной боли. Той самой острой, жгучей, неистовой боли, с которой она не знала, как справиться. Наоборот, убирая разбросанные бумажки, и расправляя складки на скомканном одеяле, она намеренно начала о нём думать, спокойно и дотошно вызывая в памяти подробности того разговора в машине, о котором она до этого и думать не могла.

У неё было стойкое ощущение, что он словно сам только что узнал, что изменил ей. Ни вины, ни лжи, ни притворства она не заметила ни, когда они вернулись с проклятой Викторией с проклятого Старого Замка, ни, когда он об этом так легко шутил за столом у Изабеллы. Да, она тогда обиделась, но ни тени сомнения на его лице, ни следа испуга или наоборот, злорадства, на лице Виктории тоже не было. Целую безумную неделю они провели вместе, не расставаясь ни на минуту, и он ни разу не дал ей повода усомниться в своей искренности. Что же могло произойти? Как она его заставила? Мерзкая лживая Виктория, что она ему наплела, что он ей поверил?

Ева немилосердно стаскивала своё тело к краю кровати, укладывая его как покойницу. Она чувствовала, как оно дышит, как бьётся его сердце, но сама с собой она не сильно церемонилась. Она расчесала себе волосы, аккуратно укладывая их на грудь – ну, чем не Паночка? Ещё бы венок на голову, скажем, из флёрдоранжа, почему бы и нет? Да немного подкраситься, а то и правда, лежит тут, бледная как сама смерть.

Ева принесла косметичку и стала наносить на своё лицо макияж. Она не хотела есть, не хотела спать, и мысли её были чисты и ясны как никогда прежде.

Кто были эти белые люди с белыми волосами? Они говорили, что у неё получилось? Она изменила прошлое? И овладела голосом? Ева помнила, что уже видела этих людей. С такими же скорбными лицами они держали на руках новорождённого младенца в том её самом первом сне, который она видела, когда умерла. И Феликс, Феликс сказал то же самое. Или это был Бази? Почему он говорил голосом Бази? Он сказал, что я изменила прошлое и правду знает только один человек. Интересно, а это был сон?

Ева закончила макияж. Получилось неплохо. И, кажется, она знала, где ей взять флёрдоранж.

Она представила себе могилу с двускатной крышей памятника, и надпись: «Купцова Е.Н» и оказалась по колено в снегу. И памятник, и надпись, и даже искусственные цветы, правда, под полуметровым слоем снега, грязные и пожелтевшие – всё было на месте, но это было совсем не то время, в котором она «фиксировалась» или как там это у них называется.

Бабушка говорила ей, что нельзя брать ничего с кладбища, но не бросать же там с таким трудом откопанные цветы. Она вернулась, посмотрела на замызганный кустик в своих руках и как есть воткнула его в волосы, которые уже не хотела считать своими. Ей было так спокойно без этого вечно ноющего тела. Если бы ещё вернулся Баз! В конце концов, кто-то же должен объяснять ей как правильно перемещаться, чтобы вместо жаркого июля не попадать в покрытый жёстким настом снег. Она даже посмотрела на свою поцарапанную им голую лодыжку, но нет, показалось. И она снова заорала что есть мочи:

— Баз Всемогущий! – и добавила уже тише, — Ну, где ты там?

             Ну? – спросил её знакомый голос, — Чего вопишь?

— Я думала, что ты остался с ней, — пожаловалась девушка.

             С кем? – не понял голос.

— Ну, с ней. С Евой. С той Евой, которая не я.

             Что ты с ней сделала? – испуганно спросил Баз.

— А что я с ней могла сделать? – удивлённо спросила Ева

             Да, правда, что, — как-то неестественно засмеялся Баз, — ты же со мной разговариваешь, значит, вы обе живы. Без неё ты умрёшь.

Но сегодня Еву не так-то просто было обмануть, она всё ловила просто на лету. Она может жить без этого слабого тела. Отлично! Надо будет подумать об этом! И как н- в чём ни бывало, она капризно спросила (ей казалось, что будь она той старой Евой, она бы спросила именно так):

— Где ты ва-а-абще был?

             Ева, с тобой всё в порядке? – ещё больше тревожась, спросил Баз.

— Ну, вообще-то нет, — ответила она нормально, — Мне парень изменил. Изменил и бросил. Сделал предложение, а потом изменил и бросил. Ты считаешь, после этого я должна быть в порядке?

            Я бы сказал: изменил, сделал предложение и бросил. Это если уж быть совсем точным и придерживаться исключительно хронологии. А если придерживаться здравого смысла, то он тебя не бросал. И не собирался.

— А, ну, так, значит, ты всё же в курсе, а задавать глупые вопросы – просто дурная привычка?

            Ну, ковыряться в носу я же не могу.

— А на что он рассчитывал? Что я поглажу его по голове, скажу: «Бедненький! Я знаю, как трудно тебе было устоять против этой коварной ведьмы! Иди, я тебя пожалею и пойдём в нашу люлечку!»

             Цены бы тебе тогда не было! На тебя бы молились как на лучшую жену в мире все неверные мужья вселенной. Ну, по крайней мере, будь я на его месте, надеялся бы именно на такой ответ!

— Ага! Держи карман шире!  — хмыкнула Ева. — Вот это воистину вселенская наглость!

             Ладно, ладно, не кипятись! Разошлась как самовар! – примирительно пробубнил Баз. — Шучу я, шучу. Но знаешь, если ты звала меня поговорить про своего ненаглядного парня, пойду я, пожалуй, играть в шахматы с четырёхлетним Капабланкой. Малыш, по крайней мере, не ноет, когда проигрывает.

— Иди, — легко согласилась Ева.

             Но тогда в следующий раз, когда промажешь на полгода и окажешься вместо Северного полушария в Южном, не говори, что я тебе не помогал.

— А ты мне помогал? – удивилась Ева.

             А ты просила? – ответил вопросом на вопрос Баз.

— Я думаю, учить меня – твоя работа. И я не должна просить тебя делать то, что ты и так должен.

             А то что? Лишишь меня премии? Оставишь без сладкого? Не пустишь гулять?

Ева, конечно, понимала всю несостоятельность своих претензий, но просить о чём-то, его или кого бы то ни было, тоже не собиралась. Она решила, что справится и так. Справилась же она с этой ноющей истеричкой, что лежит сейчас с грязным цветком в волосах.

— Ты хотел идти – иди, — заявила она упрямо.

             Хорошо, — невозмутимо ответил Баз и исчез.

И только сейчас она заметила, что не почувствовала ни боли в висках, когда он появился, ни его исчезновения, когда он ушёл. Но то, когда он пришёл и когда вышел – знала всё равно.

«Отлично! – подумала Ева, и её поразило, что ей всё это действительно нравилось. — Значит, не сможет появляться без моего ведома и меня контролировать.»

И она вспомнила, что это именно Баз первый сказал ей, что Виктория беременна и попробует убедить её парня, что это его ребёнок. Если бы он не вложил ей в голову эту мысль, она бы Дэну не поверила, ни за что бы не поверила! И не стала бы повторять вслух глупости, которых не было, просто не могло быть!

Эти люди так глупы! Ревность, обида, любовь – все эти глупости застят им глаза, они в упор не видят истины, хоть она криком кричит, погибая на их глазах. Глупые люди! Глупое, глупое, плохое тело!

Она с презрением обвела красной помадой губы, сделав себя похожей на плохого клоуна, и с чувством исполненного долга выключила в изголовье кровати свет.

Удивительно, как долго цвело Дерево. Прошло три недели, а с него не облетел ни один лепесток. И ещё более удивительным было то, что к нему прилетели пчёлы. Они стали появляться постепенно, но к концу первой недели над деревом их кружил целый рой. С самого утра они начинали деловито заглядывать в каждый цветок, и до самого вечера не затихало их мерное жужжание. Совершенно непонятно откуда они брались, скорее всего, прилетали через хрустальный потолок, который не был для них преградой.          Вслед за пчёлами в зал подтянулись и энтомологи всех мастей, и другие учёные живущие и работающие в Замке. И именно эти умники стали раздражать Агату больше всего. Ей хватало одного плешивого горбуна, который, впрочем, казался скорее странным, чем умным. Но эти остальные приходили так поздно, словно просыпались только после обеда, а возле Дерева так друг перед другом важничали и выражали свои мысли столь заумно, что ничего не понимающей в их речах Агате пришла в голову мысль запирать Зал Великой Судьбы после захода солнца. Она сделала табличку, извещающую о часах работы Зала, и, заперев дверь изнутри, наконец смогла остаться наедите со своим драгоценным Деревом.