— На что? – удивилась Ева.

— Не знаю. Такой уж у неё характер. Она всегда злится, когда нервничает, — пожала плечами Белка, и обратилась к стоящей в кухне Антонине Михайловне: — А можно мне тоже кофе?

Та утвердительно кивнула и вышла.

— Всю ночь не спала! Всё думала, думала. Что я ей скажу? Как себя вести? Она же немая, а значит, говорить придётся только мне. А я, когда волнуюсь, не могу из себя ни слова выдавить, — делилась девушка.

— Да ты и без посторонних не особо разговорчивая, — улыбнулся ей Арсений.

— Зато ты обычно болтаешь за двоих, — состроила она ему в ответ ехидную мордочку и показалась Еве похожей на настоящую белку.

— И как она тебе? – спросила Ева, имея в виду её мать.

— Юная, совсем почти девчонка, — вздохнула Изабелла. — Это так странно, когда твоя мать моложе тебя. Это так… противоестественно, — она поморщилась, видимо, ей не легко было это признать.

— Да, я тоже чувствую себя странно, осознавая, что у меня такой взрослый сын, — и она посмотрела на Арсения, который пытался слушать, подперев голову рукой.

— Ты по крайней мере его старше. Пусть ненамного, лет на пять, но старше, — возразила девушка. — А она моложе меня на четыре года.

— Зато, когда её наказание закончится, у неё впереди будет целая жизнь, — оптимистично заявила Ева.

— Да, без семьи, без давно умерших детей, без друзей, — напомнил Арсений.

— Ну и пусть! Она родит себе новых, — не сдавалась Ева.

— Ты так думаешь, потому что ты сама беременная, — предположил он.

— Нет, я тоже об этом подумала, — вмешалась Белка, — и мне тоже кажется, что это хорошо, что через сто лет нас никого уже не будет. Ей не придётся ни за кого переживать как сейчас.

— А сейчас она переживает? – удивился Арсений.

— Конечно! За тебя, за меня, за бабушку, за деда. Представляете, они теперь каждый день видятся! – счастливо улыбнулась Изабелла.

— За меня? – переспросил Арсений.

— Да, за тебя. Я ей всё про тебя рассказала, — ответила Белка, благодарно кивая и принимая из рук экономки чашку кофе. — Сначала говорила одна бабушка, а мы обе сидели, молчали, и натянуто так улыбались друг другу. Бабушка рассказывала всякую ерунду. Про коммунальные услуги, соседей по дому, которых мама почему-то должна была помнить, хотя они и в её детстве мало с ними общались.

— Ну, не удивительно, — при такой-то доброжелательной соседке как твоя бабушка, — вставил Арсений.

— Да, — согласилась с ним Изабелла, намазывая масло на свежую горячую булочку, что принесла заботливая Антонина Михайловна вместе с кофе. — А потом бабушка ушла, и нам даже не хватило времени, чтобы обо всём поговорить.

— Правда? – удивилась Ева, бессовестным образом забирая у неё второй свежий круассан.

— Да. И без бабушки она оказалась такой милой и улыбчивой, и слушала меня так внимательно, и пусть ничего не могла сказать мне в ответ, но зато она познакомила меня с тобой. — и она выразительно посмотрела на Еву.

— Со мной? – Ева показала на себя рукой.

— С моей мамой, ты хотела сказать? – поправил Арсений.

— Да, с твоей мамой, и с ней, — и она тоже показала рукой на Еву, и улыбнулась, — Она очень на тебя похожа. Только спит. Вот как ты раньше, когда выходила из своего тела.

— А до этого ты её не видела? Там в Замке Кер? — Ева выжимала из пустой кружки остатки жидкости, чтобы запить рогалик.

— Господи, давай я налью, — Арсений встал и протянул руку к её пустой чашке.

— Благодарю, — сказала Ева с набитым ртом, и когда он вышел, заговорчески тихо спросила, — Ну, как, как она тебе?

— Она классная, Ев! Я бы с ней дружила! И она совсем не похожа на меня. Я серьёзная, нудная. Она весёлая и какая-то озорная. Она так забавно передразнивала твоего друга, ну, то есть друга Анны Гард. Такой важный лысоватый горбун. Я даже по губам поняла, что его зовут Тео, — понизив голос, рассказывала Изабелла, — Теодор, наверно.

— Теофраст, — поправила её Ева и сама себе удивилась, — И я понятия не имею, откуда это знаю.

— Теофраст Ренодо? – занося чай, спросил Арсений, смешно вытягивая губы и делая ударение на последний слог фамилии.

— Это ещё кто? – удивилась Ева.

— Французский врач, издатель и родоначальник современной журналистики, — пояснял Арсений, усаживаясь на своё место, — С 1926 года во Франции до сих пор вручают премию Ренодо за литературные заслуги как дополнение к Гонкуровской. Давид Фонкинос? Дельфина де Виган? Неужели ни о чём вам не говорит?

— Мне точно ни о чём, — улыбнулась Ева. — у меня же нет Лулу.

— Изабелла, Эмманюэль Каррер, его-то ты точно должна знать, — не унимался Арсений.

— Эммануэль, та—да—та—там, — пропела ему в ответ Изабелла известный мотив.

— Стыдись! Он написал роман-биографию о русском писателе и диссиденте Эдуарде Лимонове. За что, кстати, и получил эту премию Ренодо, — пояснял Арсений.

— И ты ещё называешь себя нудной? – наклонившись через стол, шёпотом спросила её Ева, косясь на Арсения.

— Ой, ой, ой! – передразнил её Арсений, — И этого, кстати, нет в Лулу. Наши французские сородичи заполняют свои страницы в её памяти на редкость неаккуратно. Но, в общем, я понял. Так что это за таинственный Теофраст?

— Парацельс, конечно! – развела руками Ева. — Арсений, будь проще!

— Проще? – вскинул брови Арсений, и посмотрел на Изабеллу. — Просто ты — неповторимая сложность простоты.

— Да, чего только люди не наплетут – подумал Интернет, — ответила Изабелла, после встречи с мамой и еды у неё явно было замечательное настроение, — А это в Лулу есть!  Это афоризмы Павла Шарпп! Я знаю, я знаю, ля—ля—ля!

— О, пошла я отсюда! – сказал Ева, вставая. — И кстати, он терпеть не может, когда я называю его Теофраст.

Она остановилась, удивлённо посмотрела на стул, с которого только что встала, словно это не она сказала, а кто-то, кто остался сидеть на её стуле. Потом посмотрела на Изабеллу.

— А твою маму, случайно, не сестра Беата зовут?

— Её зовут Кира, — ответила Изабелла, задумавшись, — но сейчас она да, сестра Беата.

— Значит, я видела твою маму, — беспечно заявила Ева, уходя. — Она, правда, классная!

По случаю пышного приёма Еве заказали два платья, и от обоих она была не в восторге. Первое было так называемым, домашним, потому что в нём ей рекомендовали ходить по украшенному дому до вечера. В меру нарядное, но дневное. И Ева по привычке хотела выбрать что-нибудь в синеву, но портниха вежливо намекнула, что под цвет её глаз лучше подобрать что-нибудь зелёное. Мягкая уютная ткань приглушенных цветов мяты и шалфея понравилась ей больше остальных, и платье тут же было названо «лекарственным». Второе было более нарядным, вечерним, изумрудным, но каким-то плюшевым. И даже на примерках она чувствовала себя в нём как Скарлетт О’Хара в платье из бархатной портьеры. Его Ева окрестила «занавеска».

В «лекарственном» платье ей пришлось перетерпеть одну из самых неприятных за день встреч – встречу с родителями Анны Гард. Альберт Борисович честно её об этом заранее предупредил и обещал сделать всё возможное, чтобы формальности (вот так называли они встречу дочери с родителями) были улажены как можно быстрее и безболезненнее. К сожалению, это и были те самые гости, что прибывали первыми.

— Надо было выбирать валериану с пустырником, — пошутил Арсений, имея в виду лекарственность платья, стоя рядом с Евой в гостиной, встречая прибывших гостей и нервничая при этом даже больше неё.

— Ты-то чего дёргаешься? – спросила его Ева, удивляясь своему невозмутимому спокойствию.

— Не знаю, — пожал плечами парень. — Дед тот ещё ничего, хотя между нами, просто тряпка-тряпкой, а вот бабка с детства нагоняет на меня какую-то жуть. Не могу сказать, что я её боюсь, но как бы опасаюсь.

Он отбивал по полу нервный ритм одной ногой, и Ева, покосившись на эту чечётку, тихо спросила:

— Ты может, просто в туалет хочешь? Сбегай, пока не поздно. Дальше может быть ещё хуже.