— А еще ему очень идет штатское. На большинство из них без мундира и взглянуть без слез невозможно, — заметила Люси.

Мэри захихикала и покраснела, и даже на губах у Энн промелькнула улыбка. Давно уже я не видела их в таком приподнятом настроении. В другое время я бы, пожалуй, не отказалась посплетничать о гвардейцах. Но сегодня у меня совершенно не было желания. Все мысли были о том, что где-то в комнате спрятано письмо от Аспена. Мне очень хотелось оглянуться на мою склянку, но я не отважилась.

Прошла, казалось, целая вечность, пока служанки наконец не оставили меня в одиночестве. Я заставила себя не спешить и выждать еще несколько минут, чтобы убедиться, что они не вернутся. В конце концов я выскочила из постели и схватила склянку. Как я и предполагала, там меня ждала крохотная записка.

— Эй! — прошептала я, следуя инструкции Аспена.

Я осторожно вошла в комнату, освещенную только угасающим сиянием солнца, которое просачивалось сквозь тонкие шторы, но его было достаточно, чтобы я могла разглядеть радостное лицо Аспена.

Я закрыла за собой дверь, и он немедленно бросился ко мне и подхватил на руки:

— Как я скучал по тебе.

— И я по тебе. С этим приемом было столько дел — вздохнуть некогда.

— Хорошо, что все уже закончилось. Ну как, ты не очень устала, пока сюда добиралась? — пошутил он.

Я прыснула:

— Аспен, серьезно, ты гений.

Идея была до смешного незатейлива. В отсутствие его величества королева не требовала соблюдения формальностей. Или, может, ей просто было не до того. В любом случае она предоставила нам выбирать по собственному усмотрению — ужинать в общем зале или у себя. Служанки одели меня к ужину, но вместо столовой, я отправилась в бывшую комнату Бариель.

Он с улыбкой выслушал похвалу и усадил меня в дальнем углу спальни на подушки, которые уже успел там разложить.

— Тебе удобно?

Я кивнула, ожидая, что Асиен пристроится рядом, но он не стал садиться. Вместо этого, передвинул большой диван так, чтобы нас не увидели от двери, а потом подтащил к нему еще и стол, и я оказалась под его крышкой. Только после этого он взял со стола какой-то узелок — и уселся около меня.

— Почти как дома, правда?

Он устроился сзади, так что моя спина оказалась прижата к его груди. Это положение было таким знакомым, а места под столом так мало, что мы и в самом деле словно вновь очутились в нашем крошечном домике на дереве. Возникло такое ощущение, как будто он взял кусочек чего-то, что я считала потерянным навсегда, и положил его мне прямо на ладони.

— Даже лучше, — вздохнула я, приникая к нему.

В следующее мгновение он запустил пальцы мне в волосы. По спине побежали мурашки.

Некоторое время мы молчали. Я закрыла глаза и сосредоточилась на дыхании Аспена. Совсем недавно я точно так же сидела с Максоном. Но сейчас все было совершенно иначе. Я не спутала бы дыхание Аспена ни с чьим другим, даже в толпе. Я слишком хорошо знала его. А он — меня. Этот глоток покоя был необходим мне как воздух, и Аспен его дал.

— Мер, о чем думаешь?

— Да о многом. — Я вздохнула. — О доме, о тебе, о Максоне, об Отборе, обо всем.

— И что же ты думаешь?

— В основном о том, как все запутано. Мне кажется, я понимаю, что происходит, а потом — хлоп! — что-нибудь случается и все переворачивается с ног на голову.

Аспен немного помолчал и осторожно спросил:

— Твое отношение ко мне сильно изменилось?

— Нет! — сказала я, придвигаясь ближе к нему. — Если на свете и есть что-то постоянное, то это ты. Если даже весь мир полетит вверх тормашками, ты по-прежнему будешь рядом, как и раньше. В моей жизни творится такой дурдом, что любовь к тебе отступила на второй план, но знаю, что она никуда не делась. Совсем глупо звучит?

— Нет, почему же. Я понимаю, что усложняю тебе жизнь. Но все равно рад, что у меня еще есть какие-то шансы. — Аспен обнял меня, как будто мог удержать в объятиях навечно.

— Я ничего не забыла!

— У меня иногда возникает такое чувство, что мы с Максоном участвуем в своей собственной версии Отбора. Конкурсантов всего двое, только он и я. Один из нас в конечном итоге получит тебя, и я не могу решить, кто в худшем положении. Максон не в курсе, что мы состязаемся, так что он, возможно, не старается в полную силу. С другой стороны, я вынужден скрываться, поэтому не могу дать тебе всего, что дает он. Наверное, борьбу нельзя назвать честной по отношению ни к одному из нас.

— Зря ты так думаешь.

— Мер, я не знаю, как еще на это смотреть.

— Давай не будем об этом, — вздохнула я.

— Ладно. Тем более что разговоры о принце не доставляют мне никакого удовольствия. Ну а все остальное, что тебя заботит? Что происходит?

— Тебе нравится быть солдатом? — спросила я, поворачиваясь к нему лицом.

Он горячо кивнул и развязал узелок с едой.

— Да, очень. Я думал, буду минуты считать до демобилизации, но это оказалось просто потрясающе. — Он сунул в рот кусочек хлеба и продолжил: — Ну, есть некоторые очевидные моменты. Например, я всегда сыт. Им нужно, чтобы мы были большими, так что еды вдоволь. Конечно, еще уколы делают, — поправился он. — Но это можно пережить. Вдобавок мне платят. Несмотря на то что я живу на всем готовом, еще и деньги за это получаю. — Он на мгновение умолк и принялся крутить в пальцах дольку апельсина. — Ты ведь знаешь, как приятно посылать домой деньги.

Я видела, что он думает о матери и шестерых братьях и сестрах. Он заменил младшим детям отца. Наверное, от этого скучал по дому еще больше, чем я.

Аспен между тем откашлялся и продолжил:

— Но есть и другие вещи, про которые я никогда бы не подумал, что они могут прийтись мне по вкусу. Мне нравится армейская дисциплина и уклад. Приятно, что я приношу пользу. Я чувствую… удовлетворение. Многие годы я маялся, пересчитывая скот или прибираясь в чужих домах. Теперь у меня есть ощущение, что я занимаюсь своим делом.

— Значит, твой ответ «да»? Тебе нравится?

— Целиком и полностью.

— Но ты не любишь Максона. И я знаю, что ты не в восторге от порядков в Иллеа. Мы с тобой говорили об этом дома. А теперь еще вся эта история с беднягами с юга, исключенными из своих каст. Ведь это тоже не дает тебе покоя.

— Я считаю, что это жестоко, — кивнул он.

— Как же тогда тебе может нравиться защищать все это? Ты сражаешься с повстанцами, чтобы обеспечить безопасность короля и Максона. Это ведь они всем заправляют. Так как же ты можешь любить то, чем занимаешься?

Он с задумчивым видом снова принялся жевать.

— Даже не знаю. Наверное, это прозвучит глупо, но… в общем, как я уже сказал, у меня появилось ощущение осмысленности моего существования. И увлеченности тем, что я делаю, и способности как-то изменить свою жизнь. Может, Иллеа и не идеальна. На самом деле она очень далека от идеала. Но у меняесть… есть надежда, — закончил он. Мы оба затихли. — Мне кажется, что жизнь налаживается, хотя, по правде говоря, я не настолько хорошо знаком с нашей историей, чтобы это доказать. И полагаю, что со временем станет еще лучше. Возможности для этого есть. И потом, это глупо, но это моя страна. Я отдаю себе отчет в том, что в ней не все гладко, но это не значит, что анархисты могут вот так взять и захватить власть. Смешно звучит?

Я жевала хлеб и размышляла о словах Аспена. Они напомнили мне о тех временах, когда мы с ним сидели в домике на дереве и я спрашивала его о разных вещах. Даже если не соглашалась с его мнением, оно помогало мне лучше все понять. Впрочем, в этом вопросе у меня не было с ним разногласий. Напротив, разговор помог увидеть то, что, пожалуй, все это время было у меня в сердце.

— Нет, вовсе не смешно. Наоборот, вполне логично.

— И как, это помогло тебе разобраться в своих мыслях?

— Да.

— Расскажешь?

— Еще не время, — улыбнулась ему я.

Впрочем, Аспен был далеко не дурак, и, судя по его печальному взгляду, не исключено, что он и сам уже обо всем догадался.