Огромные ноздри, в которых легко поместился бы Элрик, дрогнули, затрепетали, принюхиваясь; мелькнул язык — огромный, влажный и кожистый, длинный и раздвоенный на конце. Он чуть не коснулся лица Элрика, затем лизнул его тело, а потом зверь отвел назад голову, и глаза уставились на альбиноса в яростном недоумении. На какое-то время чудовище успокоилось.

Элрик, вошедший в состояние транса, потому что старые заклинания потоком хлынули в его мозг, стоял, раскачиваясь, перед драконицей. Вскоре и ее голова закачалась его движениям в такт.

И внезапно дракон с утробным урчанием изогнулся и вытянулся на земле, среди вытоптанных колосьев. Глаза следили за Элриком, который приблизился, затянув приветственную песнь — ту, самую первую, которой его обучил отец, когда наследнику исполнилось одиннадцать лет и он впервые отправился в Драконьи пещеры, где спали гигантские рептилии. За каждый день бодрствования дракон должен был отсыпаться не менее века, дабы восполнить запасы горючей слюны, способной сжигать целые города.

Каким образом могла пробудиться эта драконица и как она попала сюда, оставалось загадкой. Должно быть, здесь не обошлось без колдовства. Но были ли какие-то причины для ее появления, или же, как и Уэлдрейк, она появилась здесь совершенно случайно?

Впрочем, сейчас Элрику было не до этих размышлений — короткими ритуальными шажками он приблизился к тому месту на теле дракона, где крыло соединялось с плечом. Там, на загривке рептилии, обычно помещалось седло, но Элрик в юности летал на драконах без всякой экипировки и без седла, единственно пользуясь своим умением и доброй волей дракона.

Долгие годы и впечатляющие сочетания событий привели его к этому моменту, когда менялся весь мир, когда он не доверял даже собственным воспоминаниям… Дракон теперь почти звал его, отвечал довольным урчанием, ждал его следующей команды, словно мать, мирящаяся с забавами сына.

— Шрамоликая, сестра, Шрамоликая, мой родич, твоя кровь течет в наших жилах, и наша в твоих, мы едины, мы одно, дракон и всадник, у нас одно стремление, одна мечта. Сестра драконов, мать драконов, гордость драконов, честь драконов…

Слова высокого слога катились, звенели и щелкали у него на устах, слетая с языка без усилий, без малейших колебаний, почти бессознательно, ибо кровь узнавала кровь, и все остальное было естественно. Естественно вскарабкаться на загривок дракону и запеть древние радостные песни-команды, сложные драконьи баллады его далеких предков, которые умели сочетать высокое искусство и практические потребности. Элрик вспоминал все лучшее и благородное в своем народе и в себе, но и в этом торжестве он стыдился того, что они, его соплеменники, превратились в эгоистичных существ, для которых власть была только инструментом сохранения власти — а это, по его мнению, и было настоящим падением…

И вот гибкая шея рептилии постепенно поднимается, раскачиваясь, как кобра перед заклинателем змей, и ее морда задирается к солнцу. Длинный ее язык пробует воздух, а слюна ее теперь течет медленнее, выжигая почву под лапами. Она испускает тяжелый вздох, похожий на вздох удовлетворения, она шевелит одной задней лапой, потом другой, раскачиваясь и наклоняясь, как корабль в шторм. Элрик же цепляется за нее изо всех сил, тело его швыряет то в одну, то в другую сторону. Наконец Шрамоликая замирает, когти ее вцепляются в землю, она начинает распрямлять задние лапы. Драконица словно бы замирает на секунду. Потом она подбирает передние лапы под мягкую кожу подбрюшья и снова пробует воздух.

Задние ее лапы отталкиваются от земли. Массивные крылья с оглушающим звуком рассекают воздух. Драконица балансирует хвостом, чтобы выровнять положение своего огромного тела, она взлетела — и вот уже плывет в воздухе, набирая высоту, поднимается в синее совершенство предвечернего неба, оставив внизу облака, похожие на белые, тихие холмы и долины, где, может быть, находят покой безобидные мертвецы.

Элрику все равно, куда полетит дракон. Он просто счастлив лететь, как летал в юности, когда делил радость со своим крылатым товарищем, потому что союз предков Элрика и этих созданий был воистину обоюдоискренним, этот союз существовал всегда, а его корни находили объяснение только в неправдоподобных легендах. С помощью этого симбиоза, который поначалу был просто естественным и беззаботным, мелнибонийцы научились защищаться от потенциальных завоевателей, а позднее и сами стали завоевателями; с помощью этого союза они побеждали своих противников. Потом их обуяла жадность, союзники в одном только физическом мире перестали их устраивать, они стали искать союзников в сверхъестественных мирах и таким образом пришли к соглашению с Хаосом, с самим Герцогом Ариохом. И, опираясь на помощь Хаоса, они владычествовали над миром десять тысяч лет, постоянно изощряясь в своих жестокостях и ни на йоту не делаясь милосердней.

До этого, думает Элрик, мой народ никогда не помышлял о войне или власти. И он знает, что именно уважение, которое проявляли мелнибонийцы к любым формам жизни, и послужило основой союза между мелнибонийцами и драконами. И, лежа на этой естественной луке — выступе за холкой драконицы, — он плачет от счастья и удивления перед внезапно вновь обретенной чистотой, которую считал навсегда утраченной, как и все остальное, и это внезапное обретение вселяет в него на короткий миг веру в то, что и остальное, потерянное, тоже можно вернуть…

Он свободен! Летит! Он — часть невероятного существа, чьи крылья несут эту громадину так, словно она легче птичьего пуха, несут по этим темнеющим небесам, кожа ее испускает аромат, подобный аромату лаванды, а голова приняла положение, которое почти повторяет положение головы Элрика. Она делает повороты, ныряет вниз, набирает высоту, описывает круги, а Элрик без всякого напряжения сидит на ее спине и распевает дикие старинные песни своих предков — они странствовали между мирами, но обосновались в этом и, как говорят, встретили еще более древнюю расу. Впоследствии они вытеснили этот древний народ, но кровь его с тех пор текла в жилах владык Мелнибонэ.

Вверх устремляется Шрамоликая, туда, где атмосфера разрежена настолько, что уже едва может удерживать ее вес, и Элрик начинает дрожать от холода, хотя и тепло одет. Он ловит ртом воздух, и драконица камнем устремляется вниз. Но затем внезапно останавливает падение, словно приземлившись на облако, потом меняет направление полета и оказывается между облаками, словно в освещенном лунном свете туннеле, по которому снова ныряет вниз. Следом бьет молния, слышится удар грома, и они опускаются в неестественный холод, и по всему телу Элрика бегут мурашки, мороз пробирает его до самых костей, но альбинос не боится, потому что не боится дракон.

Облака над ними исчезли. Синеватое бархатное небо становится еще мягче в желтоватом лунном свете, отбрасывающем их длинные тени на луга, над которыми они мчатся. Затем на горизонте возникает мерцание — это светится полночное море, а небо, словно бриллиантами, заполнено звездами, — и только теперь, когда Элрик узнает местность внизу, сердце его наполняется страхом.

Драконица принесла его назад — к руинам его снов, к его прошлому, его любви, его амбициям, его надежде.

Принесла его в Мелнибонэ.

Принесла его домой.

Теперь Элрик забыл о радости, которая только что переполняла его существо, и помнил только о боли. Он спрашивал себя, случайно ли это, или же драконица намеренно была послана, чтобы доставить его сюда? Неужели оставшиеся в живых соплеменники нашли средство пленить его, чтобы насладиться зрелищем медленной и мучительной смерти предавшего их владыки? Или же это сами драконы потребовали его вернуть?

Скоро знакомые холмы внизу сменились долиной Имррира, и Элрик увидел впереди город — неровные очертания сгоревших и разрушенных зданий. Неужели это город, где он родился, Грезящий город, разрушенный им и его союзниками-пиратами?