— Оставьте ваших лошадей этому парню, — сказал Амарин Гудул, указывая на одетого в тряпье мальчишку, который протягивал руку в надежде заполучить монетку, а наконец ее получив, расплылся в ухмылке. — Вы получите расписку, не волнуйтесь. Вы можете расслабиться по меньшей мере на два сезона. А если проявите себя с лучшей стороны, то, возможно, и навсегда. Как я, например. Конечно же, — тут он понизил голос, — вы должны будете взять на себя и кое-какие обязательства.

По длинной винтовой лестнице они поднялись наверх и оказались на узенькой улочке. Из окон домов, не прерывая своих разговоров, лениво посматривали люди. Эта картина была настолько обычной, что входила в явное противоречие с тем, что они видели внизу.

— И что же те люди, сэр, — они рабы? — поинтересовался Уэлдрейк.

— Рабы? Ни в коем случае! Это свободные цыганские души, как и я. Они свободно бредут по огромной дороге, опоясывающей мир, и дышат воздухом свободы. Просто они по очереди занимают свои места в маршевых отделениях, что всем нам приходится делать время от времени. Они исполняют свой гражданский долг, мой господин.

— А если они не захотят исполнять свой гражданский долг? — тихо спросил Элрик.

— Я вижу, мой господин, что ты и в самом деле философ. Но боюсь, что вопросы столь невразумительные вне моей компетенции. Правда, в Троллоне найдутся люди, которые с удовольствием будут обсуждать с тобой такие отвлеченные предметы. — Он дружески похлопал Элрика по плечу. — У меня есть несколько друзей, которые с радостью вас примут.

— Ваш Троллон — процветающее место. — Роза сквозь пространства между домами посмотрела туда, где с такой же неспешностью двигались другие платформы.

— Да, мы поддерживаем определенные стандарты, моя госпожа. Я сейчас распоряжусь о расписках.

— Не думаю, что мы продадим вам наших лошадей, — сказал Элрик. — Мы не можем двигаться со скоростью пешехода.

— Вы уже так двигаетесь, мой господин. Движение у нас в крови. Но мы должны приставить ваших лошадей к делу. Иначе, мой господин, — усмехнулся он, — мы далеко не уйдем.

И снова взгляд Розы охладил пыл Элрика. Но его раздражение росло, когда он вспоминал о своем мертвом отце и угрозе, нависшей над ними обоими.

— Мы будем счастливы воспользоваться вашим гостеприимством, — дипломатично сказала Роза. — А кроме нас в последние дни никто больше не был принят в Троллоне?

— Кто-то из ваших друзей опередил вас, моя госпожа?

— Как насчет трех сестер? — сказал Уэлдрейк.

— Трех сестер? — Он покачал головой. — Если бы я их видел, то наверняка бы запомнил. Но я узнаю в соседних деревнях. Если вы голодны, то я буду счастлив предоставить вам кредит. У нас в Троллоне превосходная кухня.

Было очевидно, что нищих в Троллоне нет. Краска всюду была свежей, стекла сверкали, улицы были аккуратные и чистые — Элрик, пожалуй, таких и не видел нигде.

— Похоже, что все язвы и печали скрыты внизу, — прошептал Уэлдрейк. — Я буду рад, когда покину это место, принц Элрик.

— Думаю, с этим возникнут трудности. — Роза говорила тихо, чтобы никто чужой ее не услышал. — Уж не хотят ли они превратить нас в рабов, как тех несчастных внизу?

— На мой взгляд, в ближайшем будущем они не собираются отправлять нас туда, — сказал Элрик. — Но у меня нет сомнений — им нужны наши мускулы и наши лошади, но отнюдь не наша компания. Я не собираюсь здесь задерживаться, если мне не удастся быстро обнаружить хоть какой-нибудь ключик к тому, что я ищу. У меня мало времени. — К нему возвращалось его прежнее высокомерие и прежняя раздражительность. Он пытался подавить их в себе, так как понимал, что они — симптомы той болезни, которая привела его к нынешнему затруднительному положению. Он ненавидел собственную кровь, свою зависимость от рунного меча и прочих сверхъестественных средств, которые были необходимы ему для поддержания жизни. И когда Амарин Гудул привел их на центральную площадь, застроенную далеко не новыми магазинами, общественными зданиями и домами, для встречи с приемным комитетом, Элрик пребывал отнюдь не в радужном настроении, хотя и знал, что сейчас им более всего требуются ложь, лицемерие и обман. Его попытка улыбнуться не вызвала ответной любезности.

— Пливет вам, пливет! — воскликнул призрак в зеленых одеяниях с маленькой заостренной бородкой и шляпой, угрожающей поглотить всю его голову и половину туловища. — От имени мужей и дев Тлоллона, говолю вам, что наши селдца наполняются счастьем пли виде вас. Или, говоля плостым языком, считайте нас всех своими блатьями и сестлами. Меня зовут Филиглип Нант, я один из театлальных…

Он принялся представлять разных людей с необычно звучащими именами, странным выговором и неестественным цветом кожи. Уэлдрейк глядел на них с ужасом — словно их внешний вид был ему знаком.

— Похоже на Общество изящных искусств Патни, — пробормотал он. — А может, и того хуже — на Коллегию поэтоведов в Сурбитоне. Я с большой неохотой посещал то и другое. И еще много им подобных собраний. В Илкли, помнится, было худшее.

Он погрузился в мрачное созерцание этой картины, с улыбкой, не более убедительной, чем улыбка альбиноса, слушая имена, пользующиеся здесь известностью. Наконец он задрал свой острый нос к небесам, на которых все еще висели дождевые тучи, и начал в качестве самозащиты декламировать что-то себе под нос. Но его тут же окружили зеленые, черные и алые костюмы, шуршащая парча и романтические кружева, источавшие ароматы сотен садовых цветов и трав — цыганская пишущая братия — и унесли его прочь.

У Розы и Элрика тоже появились свои временные почитатели. Несомненно, они попали в состоятельную деревню, жаждавшую новизны.

— Мы здесь, в Троллоне, космополиты. Как и большинство поселений диддикайимов — ха-ха! — наши деревни почти целиком населены чужаками. Да что там говорить, я ведь и сама чужак. Из другого, видите ли, мира. Если хотите знать, из Хеешигроуинааза. Вам знакомо это название?.. — Размалеванная женщина средних лет в замысловатом парике взяла Элрика под руку. — Меня зовут Парафа Фоз, а мужа, конечно же, Баррибан Фоз. Я тебя не утомила?

— У меня такое чувство, — вполголоса сказала Роза, на которую тоже наседала толпа поклонников, — что это самое трудное наше испытание…

Но Элрику показалось, что она получает от этого удовольствие, в особенности от выражения, которое застыло на его лице.

И он с иронией склонился перед неизбежностью.

Затем последовало несколько ритуалов посвящения, с которыми Элрик не был знаком. Но Уэлдрейк этого страшился, поскольку ему-то они были известны слишком хорошо. Роза приняла их так, будто когда-то прежде была знакома с ними гораздо лучше.

Была подана еда, произносились речи, устраивались представления и экскурсии в старейшие и необычнейшие части деревни, читались небольшие лекции о ее истории и архитектуре, о том, как замечательно она была восстановлена.

Наконец Элрику, которому не давали покоя мысли о похищенной душе его отца, стало невмоготу. Он всем сердцем желал, чтобы все эти люди превратились в нечто ему понятное и знакомое, с чем ему легче иметь дело, например в скачущих, скользких, слюнявых демонов Хаоса или в какого-нибудь безрассудного полубога. Подчас ему очень хотелось вытащить свой меч, чтобы пресечь эту болтовню, замешанную на предрассудках, невежестве, снобизме и предвзятости, чтобы заставить замолчать эти громкие, надменные голоса, настолько уверенные в увиденном и прочитанном ими, что они даже прониклись убеждением в собственной неоспоримой и неуязвимой власти над реальностью…

И все это время Элрик думал и о тех несчастных внизу, что, напрягаясь из последних сил, непрестанно, дюйм за дюймом, двигают эту деревню вместе со всеми другими свободными цыганскими деревнями вокруг мира.

Элрику привычнее было добывать требовавшуюся ему информацию с помощью пытки, а потому он предоставил Розе выведать то, что ей удастся, и наконец, когда они остались вдвоем — Уэлдрейк был взят в качестве трофея на какой-то званый обед, — она позволила себе расслабиться. Им были предоставлены соседние комнаты в лучшей, как их заверили, гостинице деревень второго ряда. Завтра, сказали им, им покажут апартаменты, которые будут предоставлены в их постоянное пользование.