— А ты, Элрик, не хочешь поработать при часах?

— Скорее я уничтожу тебя, владыка Ариох, — холодно сказал альбинос, держа руку на эфесе своего адского меча. — Мой договор с тобой основан на крови и древнем наследии. Я не заключал с тобой сделок на свою душу. Другие души, мой господин, я посвящаю тебе.

Он чувствовал в себе какие-то силы, которые не мог уничтожить даже сам Герцог Ада — какая-то малая часть души Элрика все еще принадлежала ему самому. Но в то же время он видел будущее, где эти малые остатки целостности могут рассеяться и оставить его без всякой надежды и самоуважения, как Гейнора Проклятого…

Он смотрел на бывшего принца Равновесия без всякого презрения, только с пониманием; при этом он чувствовал родство с тем несчастным существом, в которое превратился Гейнор. Сам же Элрик находился всего лишь в шаге от этого полного бесчестия.

Из эктоплазматической тюрьмы послышалось какое-то слабое царапанье, словно граф Машабак получал удовольствие оттого, что его противник переживает неприятные мгновения.

— Ты мой раб, Элрик, не заблуждайся на этот счет, — промурлыкал Владыка Хаоса. — И навеки останешься моим рабом, как и все твои предки…

— Кроме одного, предшествовавшего мне, — твердо сказал Элрик. — Сделка была нарушена не мной, владыка Ариох. Я не получил ее в наследство. Я говорил тебе, мой господин, пока ты помогаешь, я собираю для тебя жатву душ, вроде тех, что работают в твоих часах. На души я не скуплюсь, Великий Герцог Ада, и приношу их тебе без числа. Как тебе известно, без моего вызова ни один Владыка Высших Миров не может явиться в мой мир, и я в этом мире — самый сильный из всех смертных колдунов. Только я обладаю способностью обращаться к тебе сквозь измерения мультивселенной и чародейством прокладывать тебе путь, по которому ты можешь прийти в этот мир. Тебе это известно. Потому я и живу. Потому ты и помогаешь мне. Я — тот ключ, которым Хаос рассчитывает воспользоваться в назначенный день, дабы открыть все двери непокоренной мультивселенной. В этом моя величайшая сила. И я могу пользоваться ею по своему усмотрению, владыка Ариох, я могу торговаться насчет того, применять мне ее или нет, и притом могу торговаться об этом с кем пожелаю и как пожелаю. В этом моя сила и моя защита от любой сверхъестественной ярости и угрожающих требований. Я принимаю тебя как моего покровителя, благородный демон, но не как повелителя.

— Это всего лишь глупые слова, мой маленький Элрик. Лепестки одуванчика на летнем ветру. Вот ведь ты стоишь передо мной не по собственному желанию. И вот здесь стою я, принявший это решение, стою именно там, где мне нужно. Какая из свобод кажется тебе предпочтительней, мой бледненький зверек?

— Если ты спрашиваешь, владыка Ариох, на чьем месте я хотел бы быть — на твоем или на своем, то я тебе скажу: я предпочитаю оставаться на своем месте, поскольку вечный Хаос так же скучен, как и вечный Закон или любая другая постоянная. Это своего рода смерть. Я полагаю, что получаю больше удовольствия от мультивселенной, нежели ты, господин демон. Я все еще живу. Я все еще принадлежу к живым.

Из-под шлема принца Гейнора Проклятого раздался стон боли, потому что он, как и Эсберн Снар, не принадлежал ни к мертвым, ни к живым.

И тут на эктоплазматическом шаре, в котором был заключен мечущий громы и молнии Машабак, появился золотой обнаженный юноша блистательной красоты, воплощенная греза Аркадии, но при всей его кажущейся доброте его коварные глаза светились болезненной жестокостью, излучали вызывающую ложь, воплощавшую все нечистое и извращенное, что было в нем.

Ариох захихикал. Потом ухмыльнулся. Потом стал мочиться на раздувшуюся мембрану, в то время как его беспомощный соперник, усмиренный сверхъестественной энергией, равной энергии сотен солнц, бесился и кричал внутри — беспомощный, как куница в силках.

«Вот калеку с ног Джек Поркер сбил и что было сил потряс, душу выбил всю зараз... Жадный Поркер, Поркер жадный, цапни за живот громадный! Посиди спокойно, мой любезный граф, пока я справляю нужду, уж будь любезен. Ха-ха-ха, ты чувствуешь запах сыра, господин? Хочешь, на тебя положат кусочек льда, Джим? Хи-хи-хи...»

— Я, кажется, уже говорил,— сказал альбинос все еще замершему в ужасе Гейнору,— самые сильные существа не обязательно самые умные, среди них встречаются сумасшедшие и плохо воспитанные. Чем больше узнаешь богов, тем лучше усваиваешь этот основополагающий закон...

Он повернулся спиной к Ариоху и его часам, надеясь, что его демон-покровитель не решится из блажи уничтожить его. Он знал, что, пока в нем остается эта искорка уважения к себе, ничто не может уничтожить его дух. Это принадлежало ему одному. Некоторые назвали бы это его бессмертной душой.

И все же с каждым словом и каждым движением он дрожал и терял силы, ему хотелось закричать, что он целиком принадлежит Ариоху, хотелось выполнять малейшие пожелания хозяина и получать вознаграждения от хозяйской щедрости. Но и в этом случае он должен будет покорно ждать наказаний при перемене настроений хозяина.

Одно Элрик знал наверняка: если поддаться силе, которая на тебя давит, — она тебя сломает. Самый здравый и логичный выбор всегда состоит в сопротивлении. Это знание придавало Элрику силы, оно укрепляло его неприятие несправедливости и неравенства, его веру, обретенную им после посещения Танелорна, в то, что можно жить в гармонии со смертными всех убеждений и оставаться полным жизненных сил и не терять связей с миром. Этих вещей он не продаст и не предложит на продажу, и, отказываясь полностью предаться Хаосу, он будет нести весь груз преступлений на своей совести и будет жить день за днем со знанием того, что или кого он убил или разрушил. Он понял, что Гейнор не выдержал именно этой тяжести — он же, Элрик, предпочтет нести эту ношу собственной вины, чем ту, которую выбрал для себя Гейнор.

Он снова повернулся, чтобы взглянуть на эти ужасные часы, на эту жестокую шутку, которую разыгрывал Ариох со своими рабами, со своим поверженным врагом. И вся его больная кровь восставала против этой небрежной несправедливости, против такого наслаждениями ужасом и несчастьями, обрушившимися на других людей, против такого презрения ко всему, что есть живого в мультивселенной, включая и себя самого, против такого космического цинизма.

— Ты принес мне душу своего отца, Элрик? Где то, что я велел тебе отыскать, мой милый?

— Я по-прежнему ищу ее, владыка Ариох. — Элрик знал, что Ариох еще не установил своего правления над всем этим миром, а его контроль над новой территорией был пока слаб. Это означало, что Ариох здесь не приобрел и малой части той власти, какой владел в своем измерении, где только самый безумный колдун мог бросить ему вызов. — А когда я ее найду, то отдам своему отцу. А там уж выясняйте отношения сами — ты и он.

— Ты такой храбрый маленький зверек, мой дорогой, здесь, но не в моем царстве. Но скоро и этот мир будет принадлежать мне. Весь целиком. Не серди меня, белокожий. Скоро настанет время, когда ты будешь покорен мне во всем.

— Возможно, Владыка Высшего Ада, но пока это время еще не пришло. Я не хочу торговаться. И я считаю, что ты предпочтешь соблюдать наши прежние договоры, чем вообще не иметь договоренностей со мной.

Гневный стон сорвался с губ Ариоха, постукивавшего кулаком по эктоплазменной тюрьме, внутри которой ликовал, заливаясь безумным смехом, граф Машабак. Герцог Ада бросил взгляд на тысячи людей, не прекращающих работу, от каждого из них зависели жизни всех остальных: сбейся один с четкого ритма — и всем конец. Ариох самодовольно ухмыльнулся, вытянул длинный золотой палец, грозя сбить с ног одну маленькую фигурку и таким образом вызвать обрушение всей конструкции.

Потом он посмотрел туда, где вот уже некоторое время неподвижно стоял Гейнор Проклятый.

— Найди мне этот цветок, и я сделаю тебя рыцарем Хаоса, бессмертным, принадлежащим к знати, ты от нашего имени будешь править тысячами миров.

— Я найду этот цветок, Великий Герцог, — сказал Гейнор.