Руны становились все более сложными, и они пели их своими телами, отсылали их в бесконечность журчащих радуг своими мыслями. Они проплывали сквозь собственные тела и снова оказывались в мирах запустения, в тысячелетиях непрерывающихся радостей и обещаний той соблазнительной повседневности, в которой всегда должно покоиться человеческое сердце, но куда оно попадает так редко…
И вот эти существа нечеловеческой расы сплетали свою магию, заставляли руны проявлять свои обещания, противодействовали силе безнравственного колдовства, которое не знает другой преданности, кроме преданности себе.
Теперь магия развивалась и набирала силу по своему разумению, она извивалась и ползла, как гибкие ветки живой изгороди, которые прочно сцепляются между собой. Потом они начали формовать то, что сплели, придавая ему все новые и новые формы, разминая, переворачивая, бросая результатом своего плетения друг в дружку, прикасаясь к нему, пробуя на вкус, нюхая, гладя, пока та сила, что, возникнув от их совместных действий, витала над самим Черным Мечом, не приобрела идеальную метафизическую форму и не оказалась почти готова к освобождению.
Но песню нужно было продолжать, нужно было удерживать эту силу, направлять ее, обуздывать и смирять, придавать ей нравственность, принуждать делать выбор, поскольку это вещество, эта первичная материя сама по себе была неспособна на выбор, на нравственные поступки или на убеждения. А потому ее необходимо было принуждать…
Принуждать концентрацией нематериальной энергии, тренированной воли и нравственной силы, которая противилась любым покушениям на нее изнутри или снаружи и любым попыткам сбить ее с пути аргументами, примером или угрозой…
Принуждать силой четырех существ, настолько похожих друг на друга, что они были почти что одной плотью, а в данный момент, по сути, и одним разумом…
Принуждать силой Черного Меча, который хотя и не был вместилищем этой энергии, но являл собой совершенный и столь необходимый для нее проводник…
Принуждать силой живого камня, той каменной глыбы, из которой тысячи лет назад были высечены чаша, колонна и цоколь…
Преобразовать его в живую форму энергии, настолько сильную, что представить всю ее мощь не могли даже эти четверо; не могли они и понять, как можно управлять такой мощью.
И вот эта энергия, ослепительная, бурлящая, танцующая, радующаяся своему собственному невероятному существованию, присоединилась к песне сестер, альбиноса и рунного меча, образовался хор, который был слышен по всей мультивселенной плоскостей и измерений квазибесконечности. И отныне он всегда, пока существует мультивселенная, будет слышен там или здесь. Это была песня обещания, ответственности, праздника. Обещания гармонии, триумфа любви, праздника мультивселенной в равновесии. И именно посредством этой метафизической гармонии контролировали они эту силу, заставляли подчиняться, снова выпуская ее…
Направляя ее в три великих предмета Силы, которые обнаружились, когда иссякла струя фонтана, они окружили Черный Меч, оказавшийся в центре небольшого пруда.
Три меча, весом и длиной с Буревестник, но во всем остальном совершенно не похожие на него.
Первый меч был сделан из слоновой кости, и клинок его из слоновой кости казался до странности острым, а его эфес, его рукоять из слоновой кости были украшены золотом, которое словно вросло в слоновую кость.
Второй меч был сделан из золота, но был такой же острый, как и остальные, а украшен он был черным деревом.
Третий меч был из сине-серого гранита, отделанного серебром.
То были мечи, так хорошо сокрытые Руной и теперь напитанные энергией, не уступающей энергии самого Буревестника.
Принцесса Тайаратука в одеянии из струящегося золота протянула золотую руку к золотому мечу и с глубоким вздохом поднесла его к своей груди.
Ее сестра Мишигуйа в серо-синем шелковом одеянии протянула руку к гранитному мечу, ухватила за его рукоять и восторженно улыбнулась, радуясь успеху их действа.
И принцесса Шануг’а, в строгом белом платье, взяла меч слоновой кости и поцеловала его.
— Вот теперь — сказала она, поворачиваясь к остальным, — мы готовы сразиться с Владыкой Хаоса.
Элрик, еще испытывавший слабость от плетения рун, подошел, чтобы взять свой меч. Из какого-то чувства уважения, из незапамятного ритуала, он на место меча положил каменный жезл с рунами, по которому читал начало этого великого волшебства.
«Элрик, сын мой, нашел ли ты ларец с моей душой? Отдали ли тебе его сестры?»
Голос отца. Напоминание о том, что его ждет, если его поиски не увенчаются успехом. А они, похоже, определенно не увенчались успехом…
«Элрик, время почти истекло. Мое колдовство уже скоро не сможет сдерживать меня. Я должен прийти к тебе, мой сын. Я должен прийти к тому, кого ненавижу больше всех в мультивселенной… Жить с ним вечно…»
— Я еще не нашел ларца с твоей душой, отец, — пробормотал Элрик, а потом, подняв взор, увидел, что сестры с любопытством смотрят на него.
В этот момент в аркаду неожиданно вбежал запыхавшийся Коропит Пфатт.
— Слава Небесам! Я думал, вы все погибли! Там было что-то вроде штурма. Но вы здесь. Они атаковали, откуда мы их не ждали.
— Гейнор? — спросил Элрик, вкладывая в ножны свой до странности спокойный меч. — Он что, вернулся?
— Это не Гейнор. По крайней мере, я так думаю. На нас надвигается армия Хаоса. Ах, принц, дорогие принцессы, они нас раздавят!
Они бегом бросились за мальчиком, который привел их к остальным в помещение, вырубленное в скале и скрытое от посторонних глаз листвой. С этого балкона они могли обозревать близлежащую территорию, кристаллические деревья, колеблющиеся и волнующиеся, по мере того как огромная река закованных в доспехи полулюдей надвигалась на их убежище.
Это была армия зверолюдей и человекозверей, некоторые в естественных панцирях, как гигантские жуки, все вооружены пиками и алебардами, дубинками и палашами, боевыми топорами всех видов. Некоторые из них ехали один на другом. Некоторые волокли похрапывающих товарищей, некоторые двигались в каком-то таинственном соитии, некоторые останавливались, чтобы бросить игральные кости или выяснить отношения, но их тут же загоняли в строй командиры, на шлемах у которых красовались желтые гербы с восемью стрелами Хаоса.
Армия Хаоса, движимая единой целью, надвигалась, хрюкая и сопя, принюхиваясь и чихая, похрапывая, повизгивая и покрикивая, мыча, как быки на бойне.
Роза посмотрела испуганными глазами на своих друзей.
— Мы ничего не можем противопоставить этой армии, — сказала она. — Мы снова должны отступить, а потом?..
— Нет, — сказала принцесса Тайаратука, — нам нет нужды отступать. — Она стояла, опершись на меч, который по высоте не уступал ей самой, но тем не менее она обращалась с ним изящно, словно она была одно с этим мечом.
С такой же небрежностью обращались со своими мечами и ее сестры.
— Неужели эти мечи достаточно сильны, чтобы сражаться с Хаосом? — Уэлдрейк первым задал этот вопрос. — Бог ты мой, ваши величества, теперь я понимаю, как старые стихи оказывают плохую услугу истинной ценности эпоса. Я всегда об этом говорю, когда меня обвиняют в том, что мое воображение разыгралось сверх всякой меры! Я не могу начать описывать то, что и в самом деле происходит. То, что я вижу на самом деле. — Голос его от возбуждения срывался. — Что в реальности представляет собой мир вокруг нас. Будем ли мы наконец сражаться с Хаосом?
— Ты должен остаться здесь с матушкой Пфатт, — сказала Чарион. — Это твой долг, мой дорогой.
— Ты тоже должна остаться, дорогое дитя! — взволнованно воскликнул Фаллогард Пфатт. — Ты — не воин! Ты — ясновидящая.
— Теперь я и то и другое, дядя, — твердо сказала она. — У меня нет никакого особого меча, но есть мой незаурядный здравый смысл, который дает мне значительные преимущества против большинства моих противников. Я многому научилась, дядя, пока была на службе у Гейнора Проклятого! Прошу вас, дамы, позвольте мне идти с вами.
