Теперь, какова другая сторона медали? Более узкое и по преимуществу «натурально-хозяйственное» содержание трудового опыта рабов[184] не нуждается в этой сложной господской идеологии и не соответствует ей. В среде рабов по преимуществу сохраняется старое, наивно-религиозное мировоззрение, которое во многих своих частях для господ уже сводится к «суевериям» (заметим, что даже и женщины «господских» семей, подчинение которых мужу и отцу представляет смягченную форму рабства, также сохраняют и наивную религиозность, и склонность к «суевериям» в гораздо большей степени, чем свободные мужчины). Взаимные отношения рабов, равно как и их отношения с хозяевами, и отношения членов господской семьи между собою, словом, внутренний строй рабовладельческого хозяйства, определяются опять-таки по преимуществу «обычаем», т. е. нормативными приспособлениями старого типа, а не формальным правом, которое господствует в межхозяйственных отношениях, меновых, политических и т. д. Наука, философия, высшие формы искусства — не для рабов не только в том смысле, что рабовладельческая эксплуатация не оставляет сил и возможностей для всего этого, но также и в том, что все это органически не сходится с повседневным существованием раба, все это не гармонизирует его опыт[185].

Но этим отношение идеологий далеко еще не исчерпывается. Надо иметь в виду, во-первых, тот факт, что идеологическое творчество было вообще по преимуществу делом организаторов и что даже в ранних стадиях эпохи рабства оно в наименьшей степени могло протекать в психике исполнителей. Идеологическое творчество, как мы знаем, рождается из социального избытка энергии, из перевеса ее усвоения над затратами, а этот избыток или перевес концентрируется сначала почти весь, затем, как увидим, и весь целиком в «организаторской» части социального целого. Во-вторых, надо иметь в виду и то обстоятельство, что организаторская функция «господ» не ограничивается одним техническим процессом, но охватывает и область «идеологическую», так что «господа» предписывают рабам определенные нормы и внушают им определенные понятия. По этим причинам идеология рабов и не может складываться самостоятельно; ее пробелы заполняются материалом господской идеологии, да и не только пробелы: во многих случаях идеологические формы могут быть «навязаны» рабам в прямом противоречии с содержанием их опыта…

Какой вид представляет при таких условиях идеологическая жизнь рабов?

Наибольшую ее долю составляют сохранившиеся от прошлого нормы и понятия, связанные с натурально-хозяйственной стороною жизни рабовладельческой организации и медленно, в зависимости от непосредственных изменений техники рабского труда, преобразуемые собственным развитием (или деградацией) класса рабов.

Другую, уже меньшую часть своей идеологии рабы получают за счет идеологического творчества господ, причем эта часть, в свою очередь, должна быть разделена на две. Одни идеологические приспособления усваиваются рабами от господ «интегрально», т. е. так, что становятся постоянной и неотделимой частью рабской идеологии: это те, которые гармонируют с опытом и стремлениями рабов и гармонизируют их существование. Другие идеологические приспособления входят в жизнь рабов как постоянное противоречие, навязываются им «насильственно», путем «принуждения». Это те, которые не соответствуют опыту или стремлениям рабов, хотя вполне соответствуют интересам господ.

Так, например, некоторые технические знания или религиозные верования, даже некоторые особенно широкие нравственные нормы, выработанные в господской среде, могли настолько подходить к жизненному содержанию рабов, что рано или поздно возникли бы у них самостоятельно, если бы не были уже давно готовыми; ясно, что такие идеологические формы в среде рабов находят сразу только положительный подбор и укореняются в их психике, как растения в благоприятной по составу почве. Наоборот, многие правовые нормы, созданные господами в их отношениях к рабам, например абсолютная власть господ в спаривании рабов, право господина пользоваться всеми рабынями, обычай сковывать общей цепью рабов на плантациях во избежание их побегов, — такие нормы едва ли когда-нибудь стали для рабов положительной и нераздельной частью их мировоззрения. В психике рабов эти нормы должны были встретить отрицательный подбор, и потому они вовсе не могли стать нормами рабской идеологии. Однако они так или иначе навязаны рабам, усвоены ими, управляют их поведением? Да, но не как их нормы, а совершенно в ином смысле и в иной форме. Тут мы пришли к центральному пункту классового разъединения, и на нем нам следует специально остановиться.

Общество, раздробленное на классы, есть все же общество, т. е. некоторое жизненное целое. Когда в двух его частях направление социального подбора расходится, как в только что встретившемся нам случае, то все же дело не сводится к тому, что нормы, созданные рабовладельцами в их интересах и ненавистные рабам, остаются только в рабовладельческой среде. Нет, если по своему содержанию нормы эти относятся и к жизни рабов, то вопрос решается некоторой равнодействующей социального подбора, двух его направлений, выступающих в двух областях социальной среды. Эта равнодействующая оказывается иногда и в пользу подчиненного класса, навязываемая ему «норма» исчезает из жизни, например угнетающий закон превращается в мертвую букву, как это было с некоторыми английскими законами о сельских рабочих в XIV–XVI веках. Но чаще равнодействующая отклоняется в сторону господствующих классов; это и вполне понятно, если мы примем во внимание, что в их сфере концентрируется весь избыток социальной энергии, весь ее плюс, остающийся от борьбы с природою, что им «принадлежит» весь «прибавочный труд» общества, вся «прибавочная стоимость», если выразить тот же основной факт в обычных терминах экономистов. И тогда, несмотря на отрицательную тенденцию подбора в среде «подчиненного» класса, данная идеологическая форма сохраняется и «организует» его жизненные отношения, вернее — ограничивает и определяет их.

Эта идеологическая форма входит в существование подчиненных классов не как форма гармонизирующая, а как создающая противоречие, как внешний факт, к которому надо приспособляться, подобный враждебным силам внешней природы. Вместе с тем — и постольку, поскольку возникает такое отношение, — часть социальной среды (господствующий класс) превращается для другой части (класса подчиненного) в явление внесоциальное, в новую область внесоциальной среды. Это и есть основное классовое противоречие в его самой общей форме.

К враждебной силе внешней природы можно относиться двояко: либо пассивно, покоряясь ее власти, либо активно, борясь с нею. В эпоху власти природы над человеком в массе случаев неизбежно было отношение первого рода: при встрече с каким-нибудь пещерным львом, с которым немыслимо было бороться и от которого невозможно было убежать, человек фаталистически отдавался на волю судьбы. Еще всего два века тому назад таково было отношение человечества, например, к действию молнии. С развитием силы и опыта, с переходом от власти природы над человеком к господству человека над нею исчезают остатки такого отношения, и пассивность уступает место борьбе. То же самое и в области внутренних отношений общества, и специально — общества классового.

В эпоху рабства общественная сила социального целого еще настолько безусловно господствует над классом подчиненным, трудом которого она же и создается, что иного отношения к извне навязанным нормам, кроме пассивного, за ничтожными исключениями не существует. Классовое противоречие налицо, но классовой борьбы нет.

Как совершается при таких условиях развитие классового общества?

Пока рабовладелец непосредственно организует труд своих рабов, до тех пор внутренняя связь его хозяйства далеко перевешивает разъединяющую тенденцию классовых различий и зарождающихся классовых противоречий. Рабочие тогда для рабовладельца — подчиненный член того же социального целого, к которому сам рабовладелец принадлежит, его работник, но не его орудие; рабовладелец еще не есть владелец рабов, но их господин.