В ходе анализа проблемы подстановки Богданов выделяет ее пять возможных типов, и каждый из них имеет наивные и научные формы.

1) Подстановка психического под физическое: научная — там, где психика подставляется под физиологию нервной системы, под движения животных и отчасти, может быть, растений, а также свободных живых клеток; научна она, конечно, лишь постольку, поскольку критически проверяется, иначе она здесь переходит в наивную. Типичные наивные формы этой подстановки: всеобщий анимизм, поэтическое одухотворение природы, пантеизм, панпсихизм.

2) Подстановка физического под физическое: «механические» теории света, теплоты, теории электрических и магнитных жидкостей и т. п. По мнению Богданова, все они для нашего времени относятся к наивным.

3) Подстановка физического под психическое. Примером является первобытный анимизм в тех случаях, когда душа понимается как нечто «материальное», как простое повторение тела (материализм Демокрита, Эпикура, Бюхнера и других). Такая подстановка, считает Богданов, имеет только наивные формы.

4) Подстановка метафизически неопределенного под физическое и психическое. Пример: «вещь в себе», принципиально отличающаяся от явления, но составляющая его причину, «непознаваемая» или «познаваемая смутно» (сенсуалисты, материалисты типа Гольбаха, кантианцы, Спенсер и т. п.). Формы такой подстановки противоречивы и поэтому наивны.

5) Подстановка эмпирически неопределенного под физические, неорганизованные процессы. Такую форму подстановки используют теории, стремящиеся к «чистому описанию» в абстрактно-монистических схемах и признающие «объективный» характер фактов, подлежащих описанию (большинство новейших естественнонаучных теорий: формы для нашего времени научные) (см. с. 128–129).

Относительно последней из перечисленных форм подстановки Богданов замечает, что эмпириомонизм определяет «неопределенные» подставляемые комплексы как неорганизованные (не абсолютно, а только относительно) и тем «ставит эту подстановку в одну цепь с подстановкой „психического“ под „физиологическое“. Этим дается принципиальная возможность исследования генезиса жизни, физиологической и психической (происхождение более организованного из менее организованного)» (с. 129).

Богданов также подчеркивает, что при исследовании подстановки ее надо было «очистить от осложнивших ее и затемнивших ее жизненный смысл элементов авторитарного дуализма и метафизического социального фетишизма… Надо было также обобщить „подстановку“, на основании законной аналогии распространить ее с отдельных физиологических процессов жизни нервных центров на все процессы жизни вообще, а затем и на процессы неорганизованной природы, соответственно изменяя при этом ее содержание…» (с. 335–336).

Изложенная концепция подстановки устраняет, по Богданову, ошибочную форму подстановки, по поводу которой было сломано много копий в истории философии и согласно которой психический опыт считается «явлением» какой-то «вещи в себе», лежащей глубже него. «Как исходная точка всякой подстановки, — утверждает Богданов, — психический опыт уже не требует никакой подстановки…» (с. 336). Вместе с этим сокращением сферы применимости подстановки происходит ее «расширение с высших физиологических процессов на всю область физического опыта. Расширение это монистически необходимо, и в действительности как обыденное, так и научное мышление всегда его практиковало, но большей частью не отдавая себе в этом ясного отчета. Философия же всегда обнаруживала к нему величайшую склонность (многочисленные теории „параллелизма“)» (там же).

В результате богдановская теория подстановки оказывается тем средством, с помощью которого ему удается преодолеть ограниченности многих теорий монизма (метафизического, наивно-материалистического, энергетического, эмпириокритицистского и других), предложенных в ходе развития философии. Богдановский эмпириомонизм делает в этом отношении существенный шаг вперед, и с учетом развиваемой им концепции «мирового целого» становится понятным, почему Богданов считает, что на этом пути можно добиться успеха.

Концепция «мирового целого», согласно эмпириомонизму Богданова, такова: «Бесконечные ряды комплексов, разлагаемых познанием на элементы, тождественные с элементами опыта, и находящихся на различных ступенях организации. Ткань, в которую сплетаются эти ряды, принимается познанием как непрерывная, а ее кажущиеся перерывы — как результат интерференции, т. е. взаимоуничтожения противоположных комплексов, служащих связью между другими» (с. 338). Если подойти к этой картине с социально-генетической точки зрения, то она оказывается точным изображением современного общества, в котором «объединяются трудовые группировки самых различных степеней организованности…» (там же).

В современном же обществе, по мнению Богданова, функционируют три класса, которые находятся «в близком отношении к техническому процессу» (с. 333), это — пролетариат, мелкая буржуазия и даже часть крупной буржуазии, которая сохраняет непосредственно организаторскую функцию в своих предприятиях. Мелкая буржуазия и буржуазия «индивидуалистичны по всем своим жизненным тенденциям, потому что основы их существования — частная собственность и рынок…»; и коллективистская идеология эмпириомонизма им чужда. Поэтому «именно у работника машинного производства в его ежедневном трудовом опыте постоянно дается материал…» (с. 334), подтверждающий жизнеспособность эмпириомонистического мировоззрения, построенного на основе марксистских философских принципов: это — идеология, «пролетарская по тенденциям, познавательная идеология технического процесса, в своей общей схеме воспроизводящая основные черты строения современного общества» (с. 339).

Таким образом, заключает свой анализ Богданов, развитие науки и философии ведет не к устранению подстановки, как склонны думать многие философы и ученые, а к ее критическому исправлению. Только в одной сфере подстановка безусловно устраняется — там, где мы имеем дело с психическими явлениями; под них никакой «вещи в себе» подставлять не приходится, ибо это познавательно бесполезно, а для монизма познания даже прямо нецелесообразно: психическое есть исходная точка самой подстановки, из него берется содержание для первичной подстановки, его связь с «физиологическим» есть объективное основание и в то же время стимул к подстановке. Здесь подстановка может быть только «наивной», только результатом ошибочной аналогии.

В конце этого раздела хочу, хотя бы кратко, остановиться еще на двух вопросах.

Первый из них — об отношении эмпириомонизма к модным в конце XIX — начале XX в. влиятельным течениям в философии науки — энергетизму В. Оствальда, философии современного естествознания Маха и эмпириокритицизму Р. Авенариуса, тем более что Богданов в ряде важных пунктов опирался на эти теории. Действительно, обсуждение этого вопроса занимает определенное место в «Эмпириомонизме», а также в других работах, которые по содержанию близки к его главному философскому сочинению.

В «Эмпириомонизме» Богданов высоко оценивает эмпириокритицизм, философию Маха и концепцию энергетизма. Эмпириокритицизм, с его точки зрения, «есть современная форма позитивизма, развившаяся на почве новейших методов естествознания, с одной стороны, новейших форм философской критики — с другой». Он «привлекает к себе все больше сторонников среди молодых представителей науки и философии… оказывает все большее влияние на научное и философское развитие нашего времени. Эту возрастающую силу и это возрастающее влияние признают даже противники эмпириокритицизма» (с. 5). Богданов характеризует эмпириокритицизм как «наиболее законченное и строгое выражение духа критики в познавательном отношении к действительности» (с. 5).

В первой книге «Эмпириомонизма» Богданов предположил, что благожелательная оценка, которую он дал эмпириокритицизму и философской концепции Маха, может вызвать недоумения и неясности, и он попытался развеять сомнения, которые могут возникнуть на этот счет, разъяснив принципиальные расхождения между эмпириомонизмом и эмпириокритицизмом. Все это оказалось напрасным. Критики его взглядов самой разной философской и политической ориентации сходились в оценке богдановского эмпириомонизма как субъективно-идеалистической философской концепции. Богданов возражал против подобной оценки. В третьей книге «Эмпириомонизма», споря с Плехановым, он писал: «…„махистом“ в философии признать себя я не могу. В общей философской концепции я взял у Маха только одно — представление о нейтральности элементов опыта по отношению к „физическому“ и „психическому“, о зависимости этих характеристик только от связи опыта. Затем во всем последующем — в учении о генезисе психического и физического опыта, в учении о подстановке, в учении об „интерференции“ комплексов-процессов, в общей картине мира, основанной на всех этих посылках, — у меня нет с Махом ничего общего» (с. 239).