— Ты съел мышей?

— У меня не было мелочи для торгового автомата, тебя устроит такой ответ?

Каждый день мы работаем с ним бок о бок, но я совершенно не понимаю его.

— Ты видела фильм «Разрушитель»?

— Конечно, — отвечаю я.

Он поднимает голову и вновь опускает.

— Они не так и плохи. Получше того, что дают в кафетерии.

Сейчас в кафетерии ничего не дают. Обеды мы приносим с собой. Мне нечего сказать. Нет, вру, у меня есть два слова: я увольняюсь.

Я прощаюсь, собираюсь уходить, но он жестом подзывает меня к себе.

— Взгляни на это.

Отклонившись в сторону, он освобождает достаточно места, чтобы я стала рядом и заглянула в окуляр. Какие-то кляксы и закорючки плавают в зеленом море. Симпатичные, инопланетные, пугающие своей необычностью существа.

— Что это?

— ОУН, органоидная условно-патогенная неоплазма.

— Неоплазма — это как рак, что ли?

— Ага. Но не абы какой рак. У него есть свое собственное сознание, он направляется туда, куда ему хочется, и невозможно предположить, каков будет результат.

Он вдруг смеется, фыркает, хватает пальцами воздух перед моим лицом.

— ОУН схватил тебя. Ну, это значит, что в тебя попало некоторое количество этой субстанции и она начинает завладевать твоим телом, — поясняет он, видя недоумение в моих глазах.

— Ты это давал мышам?

— Ну, у них не было выбора. У нас тоже.

Я вспоминаю прививку от гриппа, которую мне делал доктор Скотт.

В этот же день я пишу заявление об увольнении. По возвращении домой я звоню Джессу и все ему рассказываю, потому что есть вещи более важные, чем подписка о неразглашении.

— Но там мороз, — жалуется Дженни неделю спустя.

Она сильно сдала. Я теперь одновременно и родитель, и сестра капризного подростка.

— Хорошо, тогда ты готовишь завтрак.

Дженни колеблется, оценивая ситуацию, поскольку она просила меня испечь блины по маминому рецепту, и я уже приступила. Со вздохом, исходящим из глубины души, она забирает приготовленную мною мелочь, влезает в свое пальто, обматывает шею шарфом и хлопает дверью так, что дрожат стены.

Ничего особенного, всего лишь газета. Да, именно та газета, в которой должна быть статья Джесса. Та, которая сделает парня «не таким, как все» — «хорошим» в глазах осуждающего его отца. Мне нужно узнать, что он написал. Ежедневно я спускаюсь вниз к газетному автомату, забирающему мои монеты и выдающему листки «Юнайтед Стейтс таймс» без ожидаемого материала. С каждым днем газета становится все тоньше, а статей — все меньше, как и читателей.

Один за одним блины приобретают восхитительный бледно-золотистый цвет. Вскоре передо мной лежат две аккуратные стопки, которые ждут, чтобы их съели. Дженни все нет. Судя по всему, она вот-вот должна вихрем ворваться в дом, ругая холод. Меня пробирает дрожь, совсем не связанная с погодными условиями.

Котлета, дневной портье, смотрит сквозь стеклянную дверь холла. На стекле под его носом образовалось мутное пятно, размерами соответствующее его рту. Я надеюсь, что он обернется, услышав мои шаги в холле, но он продолжает пялиться через дверь.

— Видел, как она уходила, но до сих пор не возвратилась, — ворчит он в ответ на мой вопрос о Дженни. — Она важно прошла с задранным носом.

Он конфузится.

— Извините, мэм, я знаю, она ваша сестра.

— Что случилось?

— Толком не пойму. Был какой-то шум, но я ничего не вижу.

Я подхожу и становлюсь рядом с ним у стеклянной двери, выглядываю наружу. Мир за моим окном мертв. Город-призрак. Порывистый ветер подхватывает «перекати-поле» городских окраин. «Юнайтед Стейтс таймс». Других теперь нет.

Холод сочится сквозь щели, оттесняя тепло вглубь помещения. Котлета прочищает горло.

— В пятницу работаю здесь последний день. В этом доме только пять заселенных квартир, этого недостаточно, чтобы содержать двух портье. Недостаточно, чтобы и одного содержать. Не знаю, что там себе думает Мо, но ему тоже ничего не светит.

Ветер проносит мимо полиэтиленовый пакет. Буквы на нем выцвели до бледно-желтого цвета. Когда до моего сознания доходят слова Котлеты, я не могу поверить в услышанное.

— Всего пять?

— Угу. Херб Крэншоу умер пару дней назад. Его жена на прошлой неделе. Их сын в Индии, или где-то еще, где обматывают головы. Скорее всего, парень и не знает об этом. Черт возьми, наверное, он тоже умер.

Портье наклоняется вперед, и его нос расплющивается на стекле.

— О, взгляните, кто-то потерял свой шарф. Смутное время наступило, мисс Маршалл. Что и говорить, смутное время. И становится только хуже. Эти ученые решили управлять погодой, и сейчас с ней явно что-то не так. Мы думали, что мы боги, и теперь Бог смеется, глядя на нас.

Его губы продолжают шевелиться, но слов я уже не слышу, потому что этот шарф… Я знаю этот шарф. В предыдущий раз я видела, как Дженни наматывала его себе на шею, заправляя концы под пальто.

— Мисс Маршалл, вы в порядке?

Нет, я совсем не в порядке.

То ли я оттолкнула его с прохода, то ли, может, он сам отошел в сторону — позже, думая об этом, я уже не могла вспомнить, как все произошло. Так или иначе, я распахиваю дверь, выбегаю наружу и чувствую, как мое лицо обжигает арктический ветер. Я направляюсь вправо, потому что оттуда принесло шарф и потому что там расположены газетные автоматы. Идти недалеко.

На асфальте лежит что-то, одетое в пальто Дженни, но я надеюсь, что это не она, а какой-нибудь бездомный бродяга украл у нее одежду. Но велика ли вероятность, что у него такие же волосы, как и у нее?

О Боже… я не могу этого принять. Не могу. Мама и папа… Слишком много горя, чтобы потерять еще и эту часть себя. Нет, я больше не способна вынести. У меня недостаточно сил, чтобы противостоять такому удару.

— Дженни, — всхлипываю я, — Дженни, вставай. Пожалуйста, вставай.

Она не встает. Она продолжает так же безжизненно лежать, а красный кружок у нее на лбу говорит о том, что у меня больше нет сестры. Теперь я полная сирота.

— Дженни!

Я опускаюсь на колени в кровь, растекающуюся вокруг нее, беру ее голову и прижимаю к себе. Пытаюсь запихнуть ее мозги назад в череп, но у меня не получается. Я продолжаю попытки, однако дыра слишком велика, а розовая масса вываливается наружу быстрее, чем я успеваю заталкивать ее обратно.

Мой ум рассыпался на куски так же, как и ваза, когда я ударила по ней молотком.

Какие-то осколки мыслей в безумной голове. Не могу поверить, что она так со мной поступила. Как она могла оставить меня одну? Моя сестра бросила меня. Будь ты проклята, сука! Будь проклята за то, что не спустилась сюда, когда я попросила в первый раз.

Будь проклята… Я прижимаю кулаки ко лбу. Ее голова на моих коленях тяжелая, как дыня. Меня пронзает боль, которая никогда не пройдет. Будь ты проклята, Дженни.

— Идиотка! — кричу я. — Мы должны были быть вместе, чтобы поддерживать друг друга! Я недоглядела, и ты умерла!

Я продолжаю визжать, бью ее в ярости. Потом доносятся какие-то голоса и через секунду чьи-то руки хватают меня и оттаскивают от Дженни.

— Нет, нет, нет! Это моя сестра.

— Ищите стрелявшего, — говорит кто-то.

— Оставьте нас в покое, — рыдаю я, — у меня больше никого нет.

Но рукам нет дела до моих криков, они продолжают тянуть меня от того, что осталось от моей семьи.

Ну зачем кому-то понадобилось убивать Дженни?

Я смотрю в жерло длинного темного туннеля. Свет в его противоположном конце мчится на меня, сокращая его длину, а потом удаляется на какое-то непостижимо гигантское расстояние. Время и пространство искажаются. Умом я понимаю, что по-прежнему сижу на этом же складе, отделенная от швейцарца стеной банок с оливковым маслом. Но это знание не уменьшает реальности существования туннеля. Вот так приходит смерть? Ждет ли меня с той стороны кто-нибудь из ранее ушедших? Не забыли ли они меня? Любят ли они меня еще так же, как я их люблю?