Но работа над детективом так увлекла его, что он забыл о своей жуткой затее. А вместо рассказа всего через двадцать семь дней представил солидный роман, в котором впервые был выведен слепой профессор философии Сократ Каваналли, сыщик-любитель, разгадавший тайну отравления миллионера и его жены посредством логических приемов майевтики своего тезки, древнего грека Сократа.
Роман был поочередно отвергнут семнадцатью издательствами, и только восемнадцатое согласилось напечатать его, предложив шефу кабальные условия, которые он сразу же принял. К тому времени (прошло около двух лет) он успел написать еще три романа, которые вышли в свет в том самом небольшом издательстве в далеком Чикаго. Произведения Квентина Мориарти понравились публике, однако не произвели фурора. Самое забавное, что и критика благосклонно отнеслась к творениям начинающего автора, хотя обычно разбивала в пух и прах все опусы детективных беллетристов.
Наконец в 1927 году Квентин Мориарти выпустил свой пятый роман, уже упомянутое «Двойное убийство в Белом доме», и буквально в течение ночи стал жутко знаменитым. Издательство продало в течение двух месяцев больше полумиллиона книжиц в мягком переплете, и на писателя обратили внимание прочие представители издательского мира, причем как в Америке, так и в Европе. Ему пели дифирамбы, находя, что его сюжеты по изощренности не уступают, а даже в чем-то превосходят закрученные коллизии произведений Агаты Кристи, которая примерно в то же время начала свое восхождение на детективный Олимп, по философичности сопоставимы с манерой Честертона, а образ эксцентричного, слепого от рождения Сократа Каваналли может со временем затмить бессмертного Шерлока Холмса, созданного фантазией угасавшего в те годы Артура Конан Дойля.
Квентин Мориарти тотчас получил предложения от нескольких крупных и влиятельных издательств в Америке и Великобритании, которые желали переманить его к себе. Он сменил издательство и получил гораздо более выгодные условия и, главное, более чем значительное увеличение гонорара (мой шеф любил говорить, что зачастую для того, чтобы достигнуть успеха, надо всего лишь сменить издательство). С тех пор любое произведение, выходившее из-под пера Квентина Мориарти, будь то роман, рассказ или пьеса, мгновенно становилось бестселлером.
Тот год, когда я познакомилась с моим будущим шефом, был для него поистине триумфальным: в феврале на книжных прилавках появился его новый роман, «Свет во мгле», тотчас возглавивший список бестселлеров сначала в Америке, затем в Англии, а потом, по мере продажи прав на переиздание за границу, и в других странах Европы. Время стояло тогда нелегкое, Америка пыталась оправиться от последствий Великой депрессии, президент Рузвельт как раз провозгласил свой «Новый курс», в Старом Свете рушились буржуазные правительства, уступая место громогласным диктаторам (имею в виду Италию, Германию и Испанию). Всем без исключения читателям (а к ним относились как обыкновенные граждане — домохозяйки, рабочие и приказчики, так и сливки общества — банкиры, президенты и коронованные особы) требовалось успокоение, они хотели видеть негодяев разоблаченными и поверженными, а добродетель торжествующей. А Квентин Мориарти, как никто другой, умел выдумывать захватывающие сюжеты.
В сентябре его пьеса «Убийство на «Мэйфлауэре», действие которой было посвящено переселенцам, основателям будущих Соединенных Штатов, открыла сезон на Бродвее и стала гвоздем сезона. А в ноябре Квентин Мориарти, находившийся по делам в Нью-Йорке и прослышавший о занимательном уголовном деле, отправился в университетский городок в штате Коннектикут, где на скамье подсудимых находилась я.
Так и начался наш многолетний союз, который всегда оставался исключительно платоническим. Признаюсь, я находила Квентина Мориарти (как и тысячи поклонниц во всем мире, которые слали ему умиленные письма) неотразимым, однако нас связывало нечто большее, чем любовь, а именно — крепкая дружба.
Экономка Квентина, миссис Ли, почтенная дама с крутым нравом, какое-то время шпыняла и третировала меня, необоснованно ревнуя к шефу, по которому она сохла и страдала. Но когда женщина поняла, что я вовсе не претендую на роль миссис Мориарти, то сменила гнев на милость и, заключив меня в свои объятия, провозгласила:
— Мисс Мельникофф, вы для меня как дочь!
Так в лице взбалмошной, но добросердечной миссис Ли я обрела матушку, а шеф стал не только моим патроном и наставником, но и заменил мне отца. Наверняка фрейдисты усмотрели бы в этом какую-либо грязную параллель, настаивая на том, что, доверяя Квентину роль отца, я в действительности даю жизнь своему комплексу Электры. Что ж, в чем-то они были правы. Однако даже если я и испытывала запретные (для дочери!) чувства к шефу, то тщательно их скрывала.
Я и не подозревала, что у писателя так много работы. Раньше мне представлялось, будто творческая деятельность — райское наслаждение: сиди в тиши кабинета да пописывай два-три часа в день книжечки, а затем бей баклуши — посещай приемы, присутствуй на вернисажах, ходи в оперу, удостаивай своим присутствием светские суаре.
В действительности же все выглядело иначе. Мой шеф предпочитал подниматься спозаранку и иногда уже в половине шестого утра сидел за пишущей машинкой «Ремингтон». В день он печатал по семь — десять страниц текста, на что ему требовалось часа четыре, а иногда пять. Он страшно не любил, когда ему в это время мешали. Никому (только мне, да и то, если того требовали экстренные обстоятельства) не дозволялось входить к нему в кабинет, где он, всклокоченный и с горящим взором, бил пальцами по клавишам, пребывая в имагинарном микрокосме вместе со своим гениальным сыщиком-любителем слепцом Сократом Каваналли.
Создавал свои шедевры Квентин всегда натощак, и только по завершении литературного творчества, в десять, а то и в одиннадцать часов следовал плотный завтрак. К тому времени я была на ногах и приносила свежую корреспонденцию, информировала о телефонных звонках (в кабинете, дабы не спугивать вдохновение, аппарата не было), докладывала о визитах, если они имели место.
После завтрака шеф отправлялся на прогулку, после чего заворачивал в библиотеку или в один из музеев, где подолгу изучал книги или экспонаты, в то время как в мозгу у него варился очередной роман.
Обед бывал поздним, около пяти, после чего мой шеф с отвращением и брезгливостью приступал к светским обязанностям — принимал репортеров, желавших взять интервью, посещал какой-либо прием или встречался с приехавшими в Лос-Анджелес издателями.
Раз в неделю, всегда по пятницам, он отправлялся в оперу, и я сопровождала шефа (у него имелась отдельная ложа). Его страстью был Моцарт, которого он считал гениальнейшим из композиторов, в чем я была с ним полностью согласна. Его любимым творением уроженца Зальцбурга был мрачноватый «Дон Жуан». Любил он и Верди (хотя не так сильно, как Вольфганга Амадея), в особенности «Риголетто». Я часто замечала слезы на глазах моего шефа, когда злобный Герцог измывался над беззащитной дочерью Риголетто, и видела его сияющие глаза, когда Риголетто мстил коронованному монстру.
Но мои обязанности заключались не только в регулярном посещении оперы, как можно подумать. На моих плечах лежали все внешние контакты шефа с десятком издательств, организация его встреч, согласование всяческих мероприятий, добыча необходимых книг или сведений по тому или иному предмету (будь то египтология, высшая математика или флора Южной Америки).
Без меня, и я поняла это достаточно быстро, шеф был беспомощен, как младенец, ведь сам он все время витал в литературных облаках, мало заботясь о реальности. Невзирая на то что иногда приходилось проводить на ногах по восемнадцать часов (под вечер я только и могла, что бревном упасть в постель), работа доставляла истинное удовольствие. Миссис Ли и я были первыми читателями отрывков нового произведения шефа, и наши замечания и советы зачастую находили отражение в окончательной версии.
После моего появления в доме Квентина Мориарти у его героя, слепого профессора философии Сократа Каваналли, возникла молодая юркая помощница Айрин, в которой я сразу же узнала свою собственную персону. Она была глазами и ушами Сократа, его ищейкой, верной нянькой и критичной слушательницей. При этом, дабы не разочаровать читателей и в особенности читательниц, отношения между Сократом и Айрин были сугубо деловыми, и ничто не окрашивало их в эротические тона. Того требовали издатели, считавшие, что герой только в том случае может стать всенародно любимым, если он совершенно один и не связан узами Гименея. Да и правила классического детектива, которых придерживался мой шеф, не дозволяли детективу влюбляться. Разве что в прелестную даму, которая на последних страницах романа оказывалась мерзкой убийцей и заслуженно отправлялась на электрический стул.
