Как и в случае с Шерлоком Холмсом (согласно прихоти своего создателя сыщик поселился на Бейкер-стрит, в доме 221-бис, которого в годы написания первых рассказов не было и в помине, и туда приходили сотни и тысячи писем не только от почитателей творчества, но и от людей, оказавшихся в сложной жизненной ситуации и просивших совета у «дорогого мистера Холмса», полагая, что он — реальный человек, а не плод фантазии автора), на адрес моего шефа поступало немало корреспонденции для «достопочтенного профессора Каваналли». И чем стремительнее росла слава Квентина Мориарти, тем больше писем приходило в его лос-анджелесский особняк.

Скоро большую часть времени я занималась именно тем, что сортировала письма, отделяя зерна от плевел, то есть крики о помощи от восторженных посланий так называемых фанатичных почитателей. Знаю, что многие писатели не удосуживаются отвечать на подобные послания, или в лучшем случае посылают в ответ свою фотографию с автографом, размноженным типографическим способом. Но не таков был мой шеф. Он трепетно относился к несправедливости и не раз заявлял мне:

— Ирина, я не понаслышке знаю, что в мире много страждущих, для которых мой герой — последняя надежда. И именно в наших силах, чтобы, как в романах, зло было изобличено и понесло наказание, а добро восторжествовало. Запомни это!

Большая часть страждущих просила денег, обрисовывая свое трудное материальное положение. Прежде чем передать такие письма шефу, я тщательно их проверяла и сообщала о них Квентину, только когда была уверена, что их авторы не мошенники.

Гонорары мистера Мориарти были астрономическими, но и тратил он на благотворительность очень много. Причем предпочитал не выписывать чек для некой организации, чью деятельность проверить было сложно, а поддерживать материально конкретных людей.

Именно это — желание помочь страждущим или справедливости восторжествовать — так притягивало меня к шефу, но я знала, что никогда не посмею признаться ему в своих чувствах. Он же, казалось, после трагической гибели жены и ребенка навсегда закрыл для себя дверь, ведущую в страну, именуемую счастливой супружеской жизнью.

Время от времени среди писем попадались и истинные мольбы о помощи от осужденных или их родственников, которые, прочитав романы о похождениях профессора Сократа Каваналли, обращались к нему за помощью, считая моего шефа отчего-то его издателем или хроникером наподобие доктора Ватсона при Шерлоке Холмсе или капитана Гастингса при Эркюле Пуаро.

Такие письма привлекали особенно пристальное внимание моего шефа, и он, откладывая работу над новым романом, рассказом или пьесой, принимался за расследование.

— Я не могу бросить этих несчастных на произвол судьбы, — любил повторять он. — Кто, если не я, вернее, профессор Каваналли, поможет им? Ты ведь сама знаешь, Ирина, как легко оказаться невиновному на скамье подсудимых, а затем попасть в тюрьму или даже камеру смертников!

Часто Квентин изучал газеты, в особенности сообщения об уголовных процессах. И не только для того, чтобы черпать оттуда информацию и вдохновение для новых произведений, но чтобы, если понадобится, помочь жертвам произвола.

И не последнюю роль в импровизированных расследованиях, которые проводил мой шеф, играли мои видения. Я к тому времени успела пообщаться и с медиумами, и с ясновидящими, и с астрологами, но не доверяла их объяснениям, согласно которым я была «избранной» и могла заглядывать в «астральный мир». Мой шеф тоже с настороженностью относился к мистике, повторяя:

— Лет двести — триста назад электричество, самолеты и подводные лодки считались чертовщиной. Просто люди очень консервативны в своих суждениях, даже отъявленные либералы, и предпочитают поверить в волшебство и магию, нежели в прогресс науки и могущество человеческого разума. Легче списать все на потусторонние силы, на загробный мир и переселение душ, чем признать, что столкнулся с природным явлением, еще не изученным, не исследованным и не поставленным на службу людям. Придет время, и человек отправится к далеким планетам, сможет путешествовать во времени, продлит до бесконечности свою жизнь. Но не при помощи алхимии и философского камня, а посредством расшифрованных тайн мироздания!

Первым делом, в котором я приняла участие в качестве помощницы великого детектива и смогла посредством своего дара спасти человеческую жизнь, была causa Барни Леклерка.

Молодого человека, работавшего в большом магазине, Барни Леклерка, обвиняли в зверском убийстве его невесты Айседоры Джонсон. Никто не сомневался в виновности Барни, суд над ним закончился быстро. Присяжные без малейших колебаний единогласно вынесли вердикт — «Виновен», и Барни был приговорен к смертной казни на электрическом стуле.

В дни процесса над Барни Леклерком мой шеф и я были в Англии, где Квентин представлял свой новый роман (кажется, то был «Плач падшего ангела», в котором профессор Каваналли сам едва не становится жертвой хитрого убийцы). Заодно Квентин посетил Британскую библиотеку, где изучал старинные книги и рукописи, так как замыслил новое произведение, в котором важную роль играло старинное семейное проклятие и похищение уникальной инкунабулы.

Когда мы вернулись в Америку, то первым, о чем доложила нам миссис Ли, было сообщение: некая миссис Леклерк звонит каждый день и справляется, не вернулся ли еще мистер Мориарти из Европы.

Мы приняли миссис Леклерк, матушку Барни, на следующий день. А до ее визита шеф и я успели ознакомиться по газетам с делом ее сына.

Миссис Леклерк, невысокая бледная женщина, вся в черном, бросилась на колени перед моим шефом, чем немало смутила его, и, рыдая, провозгласила:

— Мистер Мориарти, спасите моего сына!

Она уверяла нас в том, что ее Барни не является убийцей. Никаких доказательств, кроме заверений самого Барни (мы посетили федеральную тюрьму, где содержался приговоренный к смерти молодой человек) и его матушки, в нашем распоряжении не было. До казни оставались считанные дни. Барни произвел на нас хорошее впечатление, и, не сговариваясь, мы с Квентином воскликнули, когда вышли из комнаты свиданий:

— Он невиновен!

— Похоже, вы единственные, кто верит в эту чушь! — услышала я неприятный прокуренный голос и, обернувшись, лицезрела инспектора Лайонела Кронина, возглавлявшего в то время отдел по расследованию убийств в Лос-Анджелесе.

Он считался самым толковым полицейским на Западном побережье, однако и самым своенравным. А также самым коварным и самым жестоким. Шептались, будто он борется с мафией тем, что подтасовывает улики, делая так, чтобы боссы криминального мира оказывались за решеткой за преступления, которых не совершали. Для упрямого инспектора, который никогда не признавал поражений и не отступал от своей точки зрения, главным был конечный результат — избавление города от преступников. На средства в достижении своей цели он не обращал особого внимания, считая некоторые нравственные запреты сентиментальной ерундой.

— Все это сентиментальная ерунда! — заявил тогда он нам, употребив свое любимое выражение, и вытащил изо рта неизменную трубку (он курил исключительно ямайский табак, который ему доставляли по специальному заказу).

Инспектор был небольшого роста, обладал роскошными седыми усами, которые холил и лелеял.

— Мистер Мориарти, отправляйтесь к себе в уютный особняк и продолжайте создавать свои бестселлеры. И не суйте нос в мои дела! — проговорил он резко. Затем ткнул в меня длинным пальцем с желтым от никотина ногтем: — И вы, мисс, тоже!

— Барни Леклерк — тертый калач! Думает, что сумеет избежать электрического стула, если перетянет вас на свою сторону, пустив крокодилову слезу. Ничего подобного! Через неделю он умрет, и поделом будет убийце!

— Вы, похоже, не сомневаетесь в его виновности? — осведомился холодно мой шеф. — А как же непредвзятое мнение служителя закона, инспектор?

— Виновность Леклерка подтвердил суд присяжных, — пролаял Кронин. — И баста!

Между шефом и инспектором пробежала черная кошка с давних времен — насколько я была в курсе, Кронину ужасно не понравилось, что Квентин сумел доказать невиновность одного из арестованных инспектором подозреваемых.