Я собрала всю свою храбрость, направилась к двери. Постучала, повернула ручку, вошла.

Комната затенена, свет идет только из одного незанавешенного окна, серый свет майских сумерек. Чуть посверкивают огоньки в камине. Она склонила голову на молитвенной скамеечке. Я в суеверном ужасе, чуть не вскрикнув, замерла — королева Екатерина вот так преклоняла колени на скамеечке в надежде, что ждет ребенка, сына, который вернет ей мужа и отвратит его сердце от этих сестер Болейн. Но тут призрак королевы повернул голову — Анна, моя сестра, замученная, бледная, только глаза горят по-прежнему, а под ними тяжелые тени. Как же мне ее жалко, я бросилась к ней, схватила в объятья, только и могла, что повторять: „Анна, Анна“.

Она поднялась с колен, обняла меня, склонила тяжелую голову мне на плечо. Не сказала, как по мне тосковала, как ей одиноко здесь при дворе, когда на нее никто не обращает внимания. Ей ничего не надо объяснять. Поникшие плечи сами говорят — быть королевой Анне Болейн уже не в радость.

Я ласково усадила ее в кресло, сама, не дожидаясь разрешения, села рядом.

— Как ты себя чувствуешь? — В этом все дело, это самое главное.

— Хорошо. — Нижняя губа чуть подрагивает, лицо побледневшее, в уголках губ незнакомые морщинки. В первый раз в жизни смотрю на нее и вижу — она так похожа на нашу матушку, теперь я знаю, как она будет выглядеть в старости.

— Ничего не болит?

— Нет.

— Ты такая бледная.

— Просто сил никаких, — призналась она. — Устала, мочи нет.

— Какой месяц?

— Четвертый. — Ясно, она ни о чем другом не думает, только дни считает.

— Скоро будет полегче, — пообещала я. — Первые три всегда самые тяжелые.

Я чуть не прибавила — „и последние три“, но так с Анной шутить нельзя, ей лишь раз удалось доносить младенца до конца.

— Король дома? — интересуется она.

— Сказали, ускакал на охоту. С ним Георг.

Она кивнула.

— А Мадж там, с придворными дамами?

— Да.

— А эта белолицая сеймуровская дрянь?

— Да. — Не трудно догадаться по описанию, что она говорит о Джейн Сеймур.

— Неплохо, — кивнула Анна. — Но вообще-то я спокойна, когда рядом с ним ни той ни другой.

— Тебе надо быть спокойной все время. Нечего испускать желчь, когда в животе ребеночек.

Она глянула на меня и горько рассмеялась:

— Да, да, спокойной. А твой муженек с тобой?

— Не при дворе. Ты же запретила.

— Все еще от него без ума? Или устала от него и его полей?

— Я все еще его люблю. — Нет у меня настроения заглатывать ее приманку. Одна мысль об Уильяме навевает такой покой, что не хочется ни с кем ссориться, по крайней мере с такой бледной и умирающей от усталости королевой.

Она горько улыбнулась:

— Георг говорит, ты — единственная Болейн, которая что-то понимает в жизни. Говорит, из нас троих ты оказалась мудрее всех. Богатой не станешь, но муж тебя любит, а в колыбельке — здоровый младенчик. Георг — его жена глядит так, будто убила бы его или живьем съела, не поймешь — то ли страсть, то ли ненависть, а Генрих бабочкой порхает — то ко мне, то от меня. И эти две девчонки с сачками на изготовку.

Мне стало смешно, нелегко представить себе полноватого Генриха этакой весенней бабочкой.

— С большими сачками, — только и сказала я.

Анна вспыхнула, потом тоже расхохоталась, знакомым звонким смехом.

— Боже правый, все бы отдала, только бы от них избавиться.

— Я тут. Постараюсь их близко не подпускать.

— Хорошо. И если дела пойдут наперекосяк, поможешь мне?

— Конечно. Что бы ни случилось, мы с Георгом всегда тут.

Шум с соседней комнате, столько раз слышанные раскаты смеха, неизменный тюдоровский рык. Анна даже не улыбнулась на радостный хохот мужа.

— Теперь ему, конечно, подавай обед.

Я ее остановила у дверей. Быстрый вопрос:

— А он знает, что ты в положении?

— Нет, только ты и Георг. — Она покачала головой. — Не осмеливаюсь ему сказать.

Она открыла дверь, мы увидели, в этот самый момент Генрих надевает цепочку с медальоном на шейку покрасневшей от удовольствия Мадж Шелтон. Заметив жену, он было отступил, но все-таки завершил свою задачу.

— Подарочек на память, — объяснил он Анне. — Эта умница выиграла пари. Добрый вечер, женушка.

— Добрый вечер, муж, — процедила сквозь зубы Анна.

Он вдруг заметил меня.

— Мария! — В голосе явное удовольствие. — Прекрасная леди Кэри снова к нам вернулась.

Я опустилась в реверансе, посмотрела ему прямо в глаза:

— Леди Стаффорд, если вы позволите, ваше величество. Я снова вышла замуж.

Он кивнул, вспомнил, конечно, вспомнил, какие грома гремели у него над головой, когда жена требовала запретить мне появляться при дворе. Он по-прежнему тепло улыбался, не отводил взгляда от моего лица. Я подумала — какая же ядовитая ведьма моя сестрица. Все эти запреты — ее рук дело, ее одной. Король и не думал на меня гневаться. Он бы меня сразу простил. Если бы я ей не понадобилась — беременность прятать, гнить бы мне на маленькой ферме до скончания дней.

— Родили недавно? — спросил король.

Он невольно перевел взгляд с меня на Анну, с той сестры, что рожает, на ту, что всегда порожняком.

— Девочку, ваше величество. — Я возношу благодарность Господу, что не мальчик.

— Счастливчик ваш Уильям.

— Я ему непременно скажу. — Я нежно улыбаюсь.

— Генрих рассмеялся, притянул меня к себе, оглядел свою свиту.

— Он не приехал?

— Его не пригласили… — начала я.

Он сразу же понял, в чем дело, взглянул на жену:

— Почему сэру Уильяму Стаффорду не было приказано прибыть ко двору вместе с женой?

Анна даже не задумалась ни на секунду.

— Конечно, ему было приказано. Я их обоих позвала, как только у моей дорогой сестры прошло положенное после родов время.

Мне ничего не оставалось — только восхищаться этой беспардонной ложью. Придется притвориться, что Анна говорит чистую правду. Ну, хорошо, попытаюсь что-нибудь на этом выгадать.

— Как вашему величеству угодно. Он к нам присоединится завтра. Если вы не против, при мне будет и дочь.

— Двор неподходящее место для младенцев, — фыркнула Анна.

Генрих резко повернулся к жене:

— Очень жаль. Неприятно слышать такие слова от собственной жены. Двор весьма подходящее место для младенцев, кому, как не вам, это должно быть известно.

— Я только забочусь о здоровье малютки, милорд, — холодно отозвалась Анна. — Сдается мне, ей лучше бы воспитываться в деревне.

— Пусть мать решает, что ребенку лучше, — величаво произнес Генрих.

Я улыбнулась — мед, а не улыбка. Вот он — мой шанс.

— Конечно, конечно, с вашего позволения отвезу ее летом в деревню, в Гевер. Пусть познакомится с моими детьми.

— С моим сыном, — напомнила мне Анна.

Я обольстительно улыбнулась королю.

— Почему бы и нет, — сказал он. — Делайте, что вам угодно, леди Стаффорд.

Он предложил мне руку, я опустилась в реверансе, а потом нежно взяла его под руку, взглянула на него, будто король все еще красавец-мужчина, а не лысеющий толстяк, в которого он успел за эти годы превратиться. Нижняя челюсть потяжелела. Волосы на макушке поредели, висят тоненькими прядками. Полные, манящие поцелуем розовые губы искривились надутой гримаской. Блестящие когда-то глаза скрыты тяжелыми веками и толстыми щеками. Выражение лица самодовольное и в то же время ужасно несчастное. Не мужчина, а капризный ребенок.

Я сияла улыбкой, заглядывала королю в глаза, смеялась его шуточкам, до слез рассмешила его историями о том, как взбивала масло и отжимала сыр. Между тем мы вошли в парадную залу, он уселся на трон во главе стола, а я скромно заняла одно из мест, предназначенных для придворных дам.

Обед длился долго, чревоугодие при дворе теперь в почете. Двадцать разных мясных блюд, дичь и домашний скот, птица, рыба, пятнадцать видов пудинга. Я видела, Генрих попробовал каждое блюдо, снова что-то положил себе на тарелку. Анна сидит рядом — лицо холодно как лед. Ковыряется в тарелке, глаза посверкивают. Посматривает то в одну сторону, то в другую — откуда ожидать подвоха.