— И было бы справедливо! Мы оба знаем.

Улыбается от души. Его развлекает мое негодование.

— Справедливо или нет, она мертва, а твоя сестра стала королевой, этого никто отрицать не может. Испания не нападет, Папа отменит отлучение от церкви. Возможно, она была права, но ее правота умерла вместе с ней. Если Анна родит сына, мы получим все. Так что останься и смотри повеселей.

Я покорно остаюсь стоять рядом с ним. Анна и Генрих отошли к окну, говорят о чем-то. Сблизили головы, быстрое журчание их речи предупреждает любого — вот величайшие заговорщики на свете. Даже Джейн Сеймур поняла бы — ей не разрушить это единство. Когда королю нужен ум, такой же быстрый и такой же неразборчивый в средствах, как у него, он идет к Анне. Пусть Джейн молится за королеву, Анна будет плясать на ее могиле.

Придворные, предоставленные сами себе, разбиваются на группки и парочки, судачат о кончине королевы. Уильям оглядывает комнату, замечает — я стою с унылым видом возле дяди, подходит предъявить свои права.

— Она остается здесь, — заявляет дядя. — Мы должны держаться вместе.

— Она поступит так, как сочтет нужным, — возражает Уильям. — Не стану ей указывать.

Дядя поднимает бровь:

— Что за редкостная жена!

— Как раз такая мне подходит. — Уильям смотрит на меня. — Ты уходишь или хочешь остаться?

— Пожалуй, останусь. — Мне не хочется спорить. — Но танцевать не буду. Это неуважение к ее памяти, не хочу в этом участвовать.

Появляется Джейн Паркер, заглядывает Уильяму через плечо:

— Говорят, ее отравили. Вдовствующую принцессу. Умерла внезапно, в страшных мучениях, ей что-то подсыпали в пищу. Как вы думаете, кто мог такое сделать?

Старательно отводим глаза от королевской четы — кто больше них выиграл от смерти Екатерины?

— Это бесстыдная ложь. На твоем месте я не стал бы ее повторять, — советует дядюшка.

— Но весь двор только об этом и говорит, — оправдывается она. — Все спрашивают — если ее отравили, то кто?

— Так отвечай: ее вовсе не отравили, она умерла от тоски, слишком много тосковала. Полагаю, женщина может умереть и от клеветы, особенно если порочит могущественную семью.

— Это и моя семья, — напоминает Джейн.

— Совсем забыл, — отвечает дядя. — Ты так редко бываешь с Георгом, от тебя так мало проку, я иногда даже забываю, что ты наша родственница.

Одно мгновенье она выдерживает его взгляд, потом опускает глаза.

— Я бы и рада больше бывать с Георгом, но он вечно пропадает у сестры, — заявляет невозмутимо.

— У Марии? — делано удивляется дядюшка.

Джейн вскидывает голову:

— У королевы. Они неразлучны.

— Он понимает — надо быть полезным королеве, надо быть полезным семье. Ты тоже могла бы быть всецело в распоряжении королевы, да и в распоряжении мужа.

— Сомневаюсь, что ему вообще нужна женщина, — взрывается Джейн. — Кроме королевы, разумеется. Вечно он то с ней, то с сэром Франциском.

Я так и застыла, даже на Уильяма не осмеливаюсь взглянуть.

— Твой долг — быть рядом с мужем, нужна ты ему или нет, — спокойно отвечает дядя.

Боюсь, она начнет спорить, но Джейн только хитренько улыбается и отходит.

Анна позвала меня к себе за час до обеда. Заметила — я не переоделась в желтое к празднику.

— Тебе лучше поторопиться!

— Я не иду.

Думала, начнет требовать, но Анна предпочла уклониться от ссоры.

— Ладно, только объяви, что нездорова. Не желаю лишних вопросов.

Полюбовалась на свое отражение в зеркале.

— Можешь мне объяснить, почему я поправляюсь быстрее, чем с предыдущими? Значит, ребенок лучше растет, правда? Значит, он крепкий?

— Конечно, — успокоила я. — Ты хорошо выглядишь.

Она уселась перед зеркалом.

— Расчеши меня. Никто не делает этого лучше.

Сняла с Анны желтый чепчик, оттянула назад густые блестящие волосы. Взяла одну из ее серебряных щеток, потом другую, словно лошадь чищу.

Анна откинула голову в ленивом наслаждении.

— Он будет крепким. Никто не знает, как был зачат этот ребенок, Мария. И никто никогда не узнает.

Мои руки вдруг отяжелели, стали неловкими. В голове промелькнуло — колдуньи, заклятья, чем еще она воспользовалась?

— Он будет величайшим принцем, которого знавала Англия, — продолжала Анна тихонько. — Потому что я дошла до врат ада, чтобы заполучить его. Ты никогда не узнаешь.

— Так и не говори, — попросила я малодушно.

Она рассмеялась:

— О да! Подбери юбки, чтобы не выпачкаться в грязи, сестренка. Ради Англии я отважилась на такое, что тебе и не снилось.

Заставила себя снова взяться за щетку, успокаивающе приговариваю:

— Уверена, ты совершенно права.

Несколько минут она сидела спокойно, потом открыла глаза и удивленно произнесла:

— Мария, наконец-то!

— Что?

— Ребенок! Он только что шевельнулся.

— Где, покажи!

Она нетерпеливо шлепнула рукой по тугому корсажу.

— Вот здесь! Прямо здесь! — Она затихла, лицо сияет, раньше я никогда ее такой не видела. — Снова! Как легкое трепетание. Это мой ребенок, он шевелится. Хвала Господу, я жду ребенка, живого ребенка!

Она вскочила, волосы в беспорядке падают на плечи.

— Беги скажи Георгу!

Даже зная их близость, я удивилась:

— Георгу?

— Я имела в виду королю, — поспешно поправилась Анна. — Приведи его сюда.

Я побежала в королевские покои. Его одевают к обеду, в спальне с полдюжины кавалеров. Прямо в дверях я нырнула в реверансе, он просиял от удовольствия при виде меня:

— Это же другая Болейн! Та, у которой хороший характер!

По комнате прокатились смешки.

— Королева умоляет вас, сэр, тотчас прийти к ней. У нее хорошая новость, которую она не может скрывать ни минуты.

Рыжеватые брови приподнялись. Вид у него поистине величественный.

— Она посылает вас, словно пажа, привести меня как щенка?

Я снова сделала реверанс.

— Сэр, ради такой новости я готова бежать со всех ног, а вы, зная, в чем дело, пошли бы на свист.

За моей спиной раздался ропот, но король уже накинул золотистую мантию, разгладил обшлага из меха горностая.

— Ведите, леди Мария. Щенок готов идти на свист. За вами — куда угодно.

Легонько коснулась его протянутой руки, он притянул меня ближе, я не противилась.

— Замужество идет вам, Мария, — шепнул он доверительно, пока мы спускались по лестнице, половина придворных — за нами. — Вы прелестны, как в те времена, когда были моей маленькой возлюбленной.

Чем сильнее он ластится, тем больше я настораживаюсь.

— Это дело давнее, — отвечаю осторожно. — Зато ваше величие с тех пор по меньшей мере удвоилось.

Как только у меня вырвались эти слова, прокляла себя за глупость. Хотела сказать: он стал могущественнее, прекраснее, а получилось — какая же я идиотка, — что он стал в два раза толще (чудовищная, но правда).

Он так и застыл, не дойдя трех ступенек до конца лестницы. Я глаз не смела поднять, чуть на колени не упала со страха. Хоть весь свет обойди, среди придворных дам не найдешь более неловкой, с моей страстью говорить комплименты и полным неумением делать это как следует.

Раздался громовой рев, я взглянула на короля и, к неимоверному облегчению, увидела — он хохочет.

— Леди Мария, вы что, совсем разум потеряли? — осведомился он.

Я тоже начала смеяться:

— Похоже на то, ваше величество. Я имела в виду, тогда вы были моложе, я была девчонкой, зато теперь вы король среди принцев, а получилось…

Мои слова заглушил новый раскат хохота. Придворные позади нас вытянули шеи, наклонились, желая понять, что развеселило короля, почему я краснею от стыда и смеюсь одновременно.

Генрих обхватил меня за талию, крепко обнял.

— Мария, я вас обожаю! Вы лучшая из Болейнов, никто не может так рассмешить. Ведите меня скорей к жене, а то вы можете сказать совершенно страшные вещи, и придется отрубить вам голову.

Я выскользнула из его жестких объятий, повела дальше, на половину королевы, придворные — за нами. Анна все еще во внутренних покоях, я постучала в дверь и объявила о приходе короля. Она стоит с распущенными волосами, держа чепец в руках, лицо сияет удивительным светом.