— Это сумерки, братья, это сумерки… — зловеще шептал Холмс. — Это смерть, смерть от кораллов… — Холмс смотрел мне в глаза. — Это древние песни темной реки, слушайте их! — И он захохотал. Хохот становился все громче, а Холмс исчезал все дальше и дальше в кроваво-красном тумане, окутавшем Лондон.

Внезапно я понял, что погибну — смерть была позади, неуловимая и невидимая, она была здесь, в этом тумане, в этом воздухе, которым я дышал, везде и нигде, в пустынных улицах и темных домах, в скрюченных мертвых деревьях и потухших газовых фонарях, Лондон был наполнен смертью, неотвратимой и жестокой.

— Это сумерки, — шептали чьи?то голоса; туман колыхался, то сгущаясь, то ненадолго исчезая, и тогда сквозь него проступали очертания виселиц…

Шаги сзади — да, я понял, это она, она приближается — да, вот она! — да, она, миссис Хадсон! Топор в ее руке — он занесен над моей головой, он опускается!..

— Это сумерки! — торжественно загремели голоса. — Сумерки! Сумерки! Сумерки!

— Нет! — вырвался у меня вопль ужаса. — Не?е?ет!!!

Собственный крик разбудил меня. Я лежал на кровати, обливаясь холодным потом, сжимая в руках разодранную пополам подушку.

— Холмс, — позвал я, чувствуя, как постепенно успокаивается бешено бьющееся сердце. — Холмс!

Никто не ответил. В доме стояла тишина. Я понял, что мой друг еще не вернулся.

Помотав головой, я стряхнул с себя последние остатки кошмара. И приснится же такая чертовщина! А все из?за этого несносного Холмса. И где его, интересно, носит?

Приведя себя в порядок, я стал терпеливо дожидаться шести часов. Я знал, что если Холмс сказал, что придет в шесть, то так оно и будет.

Часов до трех я перелистывал одну из последних монографий великого сыщика, из которой узнал, что рядом со мной, оказывается, проживает крупнейший специалист по губной помаде и румянам. Косметика, однако, скоро наскучила мне, и я, отложив книгу в сторону, подошел к шкафу с пузырьками.

Похоже, Холмс изрядно потрудился ночью. Новые экспонаты были снабжены наклеечками и ярлычками с инвентарными номерами и с любовью расставлены по полкам. На одном из них гордо выделялась надпись: «Редкий пузырек времен Рамзеса IV. Найден при раскопках Фив». Походив по комнате, я от нечего делать смастерил этикетку: «Редкий пузырек времен Холмса I. Найден на свалке» и прилепил к уродливому зеленому флакону.

А стрелка часов будто застыла на четырех. Где он бродит, этот Холмс? Я повертел в руках оставленный им конверт и вновь бросил его на стол. Что он там написал? Наверняка, что-нибудь, связанное с событиями последних дней. Непонятными событиями.

Если верить Холмсу, Хьюго Блэквуд был отравлен. Кому это понадобилось? Кому был нужен немощный семидесятилетний старик? Первое подозрение, конечно, падает на того, кому это выгодно. А кому это выгодно? Само собой, Дэниелу и его жене. Но не слишком ли это просто? Сомневаюсь, что Холмс стал бы заниматься таким элементарным делом. Да и Дэниел при всех своих недостатках никак не тянет на убийцу. Леди Джейн?..

А может, дело вовсе и не в деньгах? Может быть, так: сэр Хьюго становится свидетелем какого-нибудь ужасного преступления или случайно проникает в святая святых чьей-то тщательно оберегаемой тайны, и от него пытаются избавиться? Но тогда почему это происходит только сейчас, а не семь лет назад? Поскольку, если он что-то и мог такого видеть, то лишь до того, как его разбил паралич. Нет-нет, эта версия отпадает.

Что еще? А вдруг объявился еще один претендент на наследство? Он знает, что может оспаривать часть состояния только после смерти Хьюго, который не желает считать его наследником. Это может быть, скажем, его незаконный сын. Или же другой родственник, проклятый за неведомые нам злодеяния. Но чтобы воплотить свой замысел в жизнь, таинственный убийца должен хорошо знать замок, его обитателей, привычки. Кто же это? Кто в курсе всех дел Блэквудов? Только… Только доктор Мак-Кензи! Мак… Постойте, имя неизвестного, отправившего письмо, начинается с буквы «М»!

Я вскочил с дивана. Теперь только бы не потерять нить рассуждений! Трясущейся рукой я налил стакан воды из графина, выпил и вновь уселся на диван.

Но если доктор пишет письмо, то убивал явно не он, а кто?то другой. Видимо, его сообщник. Логично, ведь на доктора падет первое подозрение, если яд будет обнаружен. Доктор же тем временем, несомненно, создавал себе алиби. В письме же он еще раз напоминает убийце, что он у него в руках, чтобы тот не вздумал предать его и скрыться. Правда, непонятно, чего опасался доктор, имея на руках полное алиби. И что страшного в том, что убийца удерет? Не будет же он доносить сам на себя! Впрочем, неизвестно, какие там у них взаимоотношения. Может, доктор, если вообще это был доктор, по рукам и ногам опутан таинственными обязательствами… Но причем тут тогда разрушенная стена, пропавшая и вновь появившаяся книга, причем здесь призрак, наконец?

Я почувствовал, что голова моя начинает пухнуть от всех этих рассуждений. Холмс, может, и разъяснил бы что к чему, но его все не было и не было…

Часы на стене пробили половину шестого. В окно тоскливо барабанил осенний дождь. Где-то за шкафом грустно пел свою песню сверчок.

«Ничего, ничего, — сказал я сам себе. — Он обещал быть в шесть, значит, он будет в шесть».

Но понемногу беспокойство начало овладевать мною. Я вспомнил, каким необычайно серьезным тоном произнес вчера Холмс свои последние слова. Что?то за этим крылось.

Стрелки медленно приближались к шести.

«Вот сейчас, — подумал я. — Сейчас откроется дверь…»

Но дверь не открывалась. Без трех минут шесть, без двух…

Мне послышался тихий шорох на лестнице. Словно кто?то царапал ступени легкими коготками. Осторожно подойдя к двери, я немного постоял около, прислушиваясь, затем рывком распахнул ее. Никого. Никого…

Тишину разбил бой часов. Один удар, второй, третий. Четвертый, пятый. И, наконец, шестой. Долгое эхо.

Внутри у меня все похолодело. Деревянными шагами я подошел к столу, взял конверт и судорожными движениями распечатал. Из него выскользнул небольшой листок и упал на ковер. Я нагнулся, поднял его и прочитал:

Под этим неподражаемым произведением стоял размашистый автограф Холмса…

И тут — хлоп! — хлопнула входная дверь, и в комнату, запыхавшийся и мокрый, вбежал Шерлок Холмс. Увидев в моей руке верлибр, он просиял.

— Ну как, Ватсон? Я вижу, вы потрясены. Нет, не надо ничего говорить — все написано на вашем лице. Не правда ли, это великолепно?! Досадно, что я немного опоздал и не мог видеть, как вы наслаждаетесь моим шедевром! В самом деле, досадно! А я так спешил!