Рисковать своим восхождением Валерию Хомутову не хотелось, но и отказать Чепчеву он не мог, не имел оснований. Развеять сомнения мог земляк Чепчева Голодов.

Дождавшись Голодова, Хомутов объяснил ситуацию и предложение Ильинского. Голодов с сомнением покачал головой… Вопрос был решен.

В шестнадцать часов Хомутов поднялся в лагерь IV и стал готовить чай. Сверху послышались голоса, и скоро в палатку вполз Чепчев. Очная ставка ничего не дала-решение было принято. Потом подошли Валиев, Хрищатый и Ильинский. Штурмовая двойка спускалась самостоятельно, без помощи Эрика… Они пили теплый сок (до чая не дошло дело) и разговаривали. К пяти часам — к вечерней связи — поднялись в лагерь на 8250 Голодов и Пучков.

Две команды встретились. Тройка Хомутова, груженная кислородом (каждый нес по пять баллонов), едой, бензином, и четверка Ильинского налегке встретились в шестистах метрах от вершины, и встреча их была лишена восторженной приподнятости.

В пять часов вечера Тамм вызвал Хомутова и передал, что Спорткомитет СССР присвоил звания заслуженных мастеров спорта всему спортивному составу экспедиции… За это-спасибо!

Альпинисты поздравили друг друга, и Хомутов пообещал, что они постараются завтра оправдать высокое спортивное звание

— А вот тут ты меня не понял, Валера, — сказал

Тамм и объяснил, что произошло днем 8 мая…

Днем базовый лагерь вышел на связь с Катманду. Тамм спокойным, будничным голосом сказал Калимулину, что двойка Валиев — Хрищатый была на вершине и идет вниз, что Ильинский с Чепчевым их подстраховывают, хотя они в полном порядке, что вчера вся шестерка Балыбердин, Мысловский, Бершов, Туркевич, Иванов и Ефимов вернулась в базовый лагерь, что состояние упавшего в трещину Москальцова улучшается.

Калимулин поздравляет Тамма и передает приказ Спорткомитета о присвоении альпинистам зва ний заслуженных мастеров спорта… Все ликуют и поют.

— А теперь, — говорит Калимулин, — запишите телеграмму из центра: «В связи с ухудшением погоды в районе Эвереста и полным выполнением задач экспедиции необходимо прекратить штурм вершины…»

Это означало, что Тамму предлагалось вернуть из-под вершины тройку Хомутова… Новое испытание. В последние дни судьба ставила перед ним задачи одну занятнее другой, словно испытывала его человеческие качества. Вот сейчас он сказал Калимулину, что тройка Хомутова надежна и что она сможет достичь вершины, но Калимулин не может отменить телеграмму, а значит, решить за Тамма проблему, которая встала перед ним: возвращать Хомутова, Пучкова и Голодова или, вопреки приказу (а он был продиктован тем, что Спорткомитет получил от Гидрометцентра весьма тревожный прогноз по Гималаям), разрешить им штурм?

Он ушел от палаток и бродил по леднику, определяя свое отношение к делу, которое он затеял и которое достойно хотел довести до конца. «Имею я право принять свое решение или должен слепо подчиняться приказам, основанным… На чем могло быть основано запрещение? Только на желании, чтобы все завершилось без жертв. На вершине было уже, восемь человек. Все живы. Хватит. Ура! Уже пора для «ура!», а кто там еще пойдет вверх и чем это кончится — неведомо».

В этот вечер радио, телевидение; а наутро газеты сообщили, что в связи с ухудшением погоды в районе Эвереста в экспедиции отдана команда: «Всем — вниз!» А команда отдана не была. Возвращаясь в лагерь после своих раздумий, Тамм встретил Юрия Сенкевича.

— Надо спускаться, Евгений Игоревич, — сказал Сенкевич, — выполнять приказ.

Тамм покивал головой, думая о своем.

На пятичасовой связи он передал Хомутову в четвертый лагерь текст телеграммы. Подчеркнув, что это приказ, переданный Калимулиным, Тамм предложил участникам группы Хомутова самим подумать, что предпринимать.

По существу, это было «добро» для восхождения Хомутовской тройки. Хомутов сообщил, что еще не подошел Голодов. Ему нужно время, чтобы обсудить ситуацию. Следующую связь назначили на восемь часов вечера.

Эфир умолк. В базовом лагере тем временем начались волнения, которые, впрочем, внешне никак поначалу не выразились. Тамм с Овчинниковым (который сразу решил, что тройка должна идти к вершине и больше не мучился сомнениями) обсуждали создавшееся положение. Подошел Романов и присоединился к разговору. Борис Тимофеевич не разделял мнения Тамма и Овчинникова: вряд ли целесообразно разрешать хомутовской тройке продолжать восхождение, вдруг что случится, а успех уже большой… Не убедив Тамма и Овчинникова, Романов предложил провести собрание.

Собраться решили в палатке у Мысловского, где он лежал в спальнике.

Из соседней палатки, где вокруг лежащего Москальцова на празднование восхождения и возвращения первых шестерых собрались чуть ли не все обитатели базового лагеря, пришли делегаты: Тур-кевич, Шопин, Онищенко. В палатке Мысловского уже были Тамм, Овчинников, Романов, Онищенко, Воскобойников, Сенкевич и Лещинский (телевидение), Венделовский и Коваленко (киногруппа), Родионов (ТАСС) и еще несколько человек. Председательствовал Кононов. Он предоставил слово Романову, который сказал, что решение центра они обязаны выполнять и что Тамм, давая «добро» Хомутову, не выполняет приказ. Альпинистов надо повернуть назад-таково его мнение. Позиция Романова была ясна. Его право-поддерживать Тамма или не поддерживать. Он решил не поддерживать, а инициатива в проведении собрания подчеркивала то, что он не поддерживал.

Собрание моментально разделилось на две неравные группы. На стороне Тамма был Анатолий Георгиевич Овчинников (о принципиальности и бескомпромиссности этого прямого и надежного человека я говорил). Он высказался в поддержку идеи восхождения тройки. Но против было большинство. Не пойму, что побуждало телевизионщиков и киношников требовать возвращения тройки из-под самой вершины. Венделовский, Коваленко, Сенкевич, Лещинский, Родионов проголосовали против восхождения. Чего они-то боялись, люди, не несущие вовсе никакой ответственности за невыполнение приказа? Но можно хотя бы объяснить их поведение: они — гости базового лагеря, а лагерь хоть и наш, но в Непале, и поэтому лучше будет, если по инструкции…

А вот почему голосовал против Володя Шопин? Ведь два дня назад он пережил драму, когда такое же запрещение остановило его выход к вершине. Разве он не понимал, что значит повернуть назад Хомутову, Пучкову, Голодову? «Мы должны проголосовать против, а они пусть идут вверх…» Так он считал. Но ведь если все проголосуют против, тройка не пойдет дальше! Или пусть все проголосуют, кроме Тамма и Овчинникова, которые примут на себя все? Миша Туркевич тоже хотел, чтобы хому-товцы шли вопреки его голосу против… Хотел, и на том спасибо! А Эдик Мысловский?.. Как он мог голосовать против решения Тамма и Овчинникова? «Эх, Эдя, Эдя!» — вздохнет в своих записях Евгений Игоревич, а Овчинникова просто потрясет голос Мысловского против. Разве не Эдик, несмотря на все запреты и вопреки рекомендациям всех инстанций, под ответственность Тамма и Овчинникова вышел к вершине? Но не в благодарности дело. Мысловский-альпинист, и он не имеет права не поддержать альпинистов. Он, как и Тамм, как и Овчинников, знал, что с этой группой ничего не случится, что идут они по проложенному пути, что они — трое сильных, снабженных кислородом людей…

Он, как и Тамм и Овчинников, был уверен, что Хомутов, Пучков и Голодов взойдут, и взойдут раньше на день, чем намечено планом, — взойдут 9 Мая, в День Победы, но голосовал против.

«Он очень покладист».

— Вы не знаете Эдика, — говорил мне в Москве Тамм. — Он очень хороший человек, я его люблю и как альпиниста, но он не может поддержать. Сколь ко раз в процессе подготовки и организации экспедиции нам нужно было, чтобы он твердо высказался «за». Но он молчал. Он поддерживал нас молча…

Проголосовав, высокое собрание определило, что Тамм, Овчинников и разделившие их мнение Кононов и Воскобойников в глубоком меньшинстве. Так и записали. Кто в дневник, кто в протокол. По-честному, вся эта ассамблея на ледопаде и была собрана не для принятия решения, которое надлежало исполнить, а для создания документа. Увы, нам!