Мне пришлось вскоре отказаться от первоначального намерения сгруппировать интересующих меня персонажей вокруг двух полюсов. Скажем, так: здесь — мечтатели, фантазеры, утописты — — — там — мыслители, проектировщики, систематики; четко разделить тех и других невозможно. Чувства и мысли согласуются между собой; личность и ее дело, государство и общество сплавляются воедино. Волна, неодолимая на пути к берегу, после рассыпается пенными брызгами — как по причине утраты собственной энергии, так и из-за внешнего сопротивления. В общественной жизни действует та же закономерность — вспомним хотя бы расколы в среде анабаптистов или сенсимонистов. И особая осторожность рекомендуется там, где выдвигаются мессианские претензии.

Я заставил луминар сыграть для меня всемирный план Фурье[357]. План был представлен в сюрреалистической постановке — как уже реализовавшийся… Больше не существует ни городов, ни сел. Планета застроена исполинскими высотными зданиями — фаланстерами. Между белыми башнями располагаются принадлежащие им хозяйственные угодья, которые управляются и обрабатываются по принципу общности имущества… Признаюсь: в этом зрелище было что-то величественное, как и грезилось Фурье. По ходу истории возникали различные приближения к его идеалу. Ведь мысленные образы и мечты всегда предшествуют действительности.

Кое-что из того, что тогда казалось утопией, было даже превзойдено: в ту эпоху физиократов[358], когда превыше всего ценилось сельское хозяйство, находились умы, заранее предугадывавшие появление технических миров, которые ведь тоже основываются на мечте. Правда, такие проекты часто походили на дворцы без лестниц; тем не менее некоторые из них позже были осуществлены…

Здесь уже заботятся об окружающей среде: так, благодаря взаимодействию фаланстеров, дело доходит до изменения климата, и притом — в благоприятном смысле. Всюду — словно под стеклянными крышами — поддерживается приятная, гармоничная температура. Морская вода стала теперь пригодной для питья, дикие животные подвергаются одомашниванию. Земля постепенно заселяется даже в пустынях и на полюсах, над которыми создаются световые потоки, излучающие тепло. Численность населения увеличилась на три миллиарда голов, рост человека достигает двух метров, а продолжительность человеческой жизни — ста пятидесяти лет. Разного рода триады играют в этом обществе важную роль: они свидетельствуют о гармоничности духа. Так, все работы делятся на необходимые, полезные и приятные. Общий доход распределяется по трем классам: капитала, труда и таланта[359]. Женщина может жить с супругом, любовником или отцом, а также со всеми тремя одновременно. Так же свободен в своем выборе и мужчина. Воспитание детей вменяется в обязанность бабушкам.

Основная мысль Фурье превосходна: дескать, сотворенный мир оказался неудачным с самого начала. А заблуждение этого философа состоит в том, что он считает мир поддающимся исправлению. Анарх же прежде всего не вправе мыслить прогрессивно. Такое мышление — ошибка анархиста; совершая ее, он выпускает из рук поводья.

На самом деле Фурье тоже не избавился от идеи господства. Одна фаланга управляется унархом, миллион фаланг — дуархом, их целокупность — омниархом.

Фаланстер населяют четыреста семей. Если вспомнить, что происходит здесь, в Эвмесвиле, уже в доме, рассчитанном на две семьи, можно представить себе это хозяйство. Скоро там начнет скверно пахнуть; тогда унарх наведет порядок «железной метлой». Возможно, ему придется даже обратиться за помощью к дуарху…

Фурье нашел одного мецената, который предоставил ему землю и капитал для создания первого фаланстера. Начинание это не заладилось уже с самого начала.

Два утеса вздымаются перед анархистом. Первый — утес государства — можно преодолеть, главным образом во время урагана, когда вздымаются высокие волны. Но анархист неминуемо разобьется о второй утес, общество, — как раз о то общество, образ которого ему грезился. Между свержением легитимной власти и легализацией нового правительства всегда бывает короткое интермеццо. Через две недели после того, как процессия под черными знаменами проводила в последний путь Кропоткина, были ликвидированы кронштадтские матросы[360]. Это вовсе не означает, что в промежутке между упомянутыми событиями ничего не происходило, — — — кажется, Мерлино[361], тоже один из разочарованных, верно подметил: «Анархизм есть эксперимент».

Отсюда — и бесконечные раздоры между анархистами, синдикалистами и социалистами всех мастей — — — между Бабёфом и Робеспьером, Марксом и Бакуниным, Сорелем и Жоресом[362], не говоря уже о всех прочих, чьи имена без луминара исчезли бы, как следы на песке.

Читать их труды — несмотря на порой просверкивающие сквозь туман блестящие максимы — все равно что знакомиться с сочинениями Отцов церкви: на протяжении длинных отрезков пути вокруг лишь бесплодная пустыня, часто вызывающая у тебя раздражение. В любом случае, как у Отцов церкви все дороги ведут в Рим, так и здесь — с XIX века христианского летоисчисления — все пути ведут к Гегелю.

Когда я цитировал в луминаре Бакунина[363], возникли другие проблемы. Прежде всего: чем объясняется важная роль jeunesse dorée[364] во всемирных ссорах анархистов? Среди анархистов не было недостатка в князьях, в выходцах из среды крупной буржуазии и высших военных чинов, в студентах, никогда в жизни не державших в руках молотка.

И как объяснить сочетание в их поступках способности к состраданию и крайней жестокости? Оба качества иногда соединяются в одной личности, иногда, расщепляясь, воплощаются одновременно в двух разных индивидах. Классический пример конфликта между аристократами левой и правой ориентации — встреча Флориана Гайера с его шурином, от руки которого он и погиб[365]. Крестьяне тоже без особого удовольствия взирали на то, что в их восстании участвуют рыцари.

Странствующий Дон-Кихот однажды услышал стенания мальчишки-пастуха, которого хозяин за какую-то провинность привязал к дереву и жестоко избивал. Рыцарь освободил несчастного и принудил обидчика заплатить мальчику все, что ему причиталось. Но едва рыцарь ускакал прочь, как сельчанин снова привязал пастушка к дереву и на сей раз избил до полусмерти. Рыцарь в результате нажил себе сразу двух врагов.

Все снова и снова разыгрывается конфликт не только с отцом, но и с братом. Кажется, от Бакунина я услышал такую историю: как-то раз за обедом его отец вышел из себя, потому что слуга разбил миску или неправильно подал какое-то блюдо. И случилось то, чего дети до дрожи боялись: отец написал записку в ближайший полицейский участок, чтобы виновный получил двадцать розог. Когда отец вышел из комнаты, дети бросились обнимать слугу, хотели поплакать с ним — — — но он их оттолкнул; он не желал иметь с ними ничего общего.

Плохо, когда ты вдруг чувствуешь себя лишним. Такое переживание оставляет шрамы. У Толстого тоже описано нечто подобное[366]. В ту пору еще наказывали шпицрутенами.

По логике анархистов, человек должен принимать участие в гражданских войнах, а в войнах национальных — нет. Бывают, впрочем, исключения, а также переходные феномены — скажем, восстание против иноземного господства. В случае Бакунина анархизм комбинируется со славянофильством. Гарибальди, национальный герой с примесью анархизма, разъезжал по театрам военных действий двух континентов. Ему очень пригодились навыки обращения с оружием, приобретенные на море и на суше. Зато какой-нибудь чистый идеолог, который «захватывает власть» на несколько дней или недель, являет собой печальное зрелище.