Таким образом, приходят к выводу еврейские мудрецы, резником может быть только богобоязненный еврей, обладающий немалыми знаниями в различных религиозных вопросах: он должен уметь читать и писать на иврите, делать обрезание, правильно повязывать тфилин и цицит, проводить обряд бракосочетания. Но, прежде всего, он, несомненно, должен обладать теоретическими и практически знаниями в области произведения «шхиты» – кошерного забоя скота и птицы. К самостоятельному проведению «шхиты», то есть забою без постоянного наблюдения за ним опытного в данных вопросах раввина или резника, резник допускается только после сдачи строгого экзамена и получения соответствующего диплома. Но и после этого он должен постоянно вновь и вновь подтверждать свою «профпригодность»: молодой резник пересдает профессиональный экзамен каждый месяц, а его более опытный коллега – раз в год.

В сущности, и мясо животного, «шхита» которого была произведена не соблюдающим заповеди Торы евреем, тоже может быть признано кошерным, но только в том случае, если накануне забоя его нож проверил опытный раввин или резник, а затем один из них наблюдал за каждым его движением во время «шхиты» и даже прислушивался к тому, что он бормочет себе под нос, – чтобы быть уверенным и в чистоте его намерений.

Из всего сказанного выше становится понятным, какое важное положение занимал знающий свое дело резник в любом еврейском местечке и каким почетом пользовалась у евреев эта профессия. Считалось, что, помимо блестящего владения своим ремеслом и знания всех законов «шхиты», резник должен был обладать глубокими познаниями в Писании и уступать в этой области разве что раввину местечка. И, само собой, он должен быть необычайно благочестив и скрупулезно соблюдать все заповеди Торы (Пятикнижия) – ведь если он нарушает какие-либо из них, то вполне может нарушить и какую-то заповедь во время выполнения «шхиты». Во многих местечках резник был еще и моэлем, то есть человеком, совершавшим обрезание[12] новорожденных мальчиков, проводил уроки по Торе и т. д.

Столь значительная роль, которую резник играл в жизни общины, нередко приводила к тому, что в еврейских местечках шла скрытая, но крайне ожесточенная борьба за лидерство между раввином и резником. У раввина при этом был только один способ отстранить такого резника от должности – доказать, что он утратил свой профессионализм или специально выдает «трефное» мясо за кошерное, невольно принуждая евреев местечка таким образом есть «трефное» и навлекая на их головы гнев Всевышнего.

Но даже если отношения резника с раввином и жителями местечка, были самые что ни на есть теплые, за резником все равно продолжали пристально следить. Особенно если резник не только резал чужой скот, получая за это либо оговоренную плату, либо какую-то (и немалую) часть туши забитого им животного, но и был основным торговцем мясом в округе. В этом случае резник сам закупал скот у крестьян в соседних деревнях, затем производил его «шхиту» и самолично либо вместе с раввином проверял его кошерность. Понятно, что такой резник был крайне заинтересован в том, чтобы объявить свою убоину кошерной, даже если после вскрытия туши, как будет рассказано чуть ниже, в ней были найдены дефекты, делающие мясо «трефным»: ведь корова во все времена стоила, да и сегодня стоит немалые деньги, и признание ее мяса «трефным» означает для такого резника колоссальные убытки.

И если тот или иной резник был пойман на подобном мошенничестве, его вместе с семьей могли безжалостно выгнать из местечка, и уж точно он не мог больше заниматься своим столь доходным ремеслом среди евреев. Чтобы не допустить подобных ситуаций, обычно при резнике всегда работал «бедэк» – человек, следящий за процессом «шхиты» и затем проверяющий мясо забитого животного на кошерность. Лишь в том случае, когда резник пользовался особым авторитетом и уважением, за ним закреплялось звание «шохет у-бедэк» – «забивающий и проверяющий». Аббревиатура этих слов и породила известную еврейскую фамилию Шуб и ее русскую производную Шубин. К шубе, как и вообще к шкуре какого-либо животного, эта фамилия, как видите, никакого отношения не имеет.

Российские евреи всегда знали, что фамилию Шубин с равной вероятностью может носить как русский, так и еврей, и потому обычно особенно пристально приглядывались к ее носителям.

Ну, а о том, какое значение имела «шхита» и все, что с ней связано, в жизни евреев во все периоды истории, можно судить хотя бы по обилию еврейских фамилий, связанных с кашрутом и обработкой мяса. Помимо банальных Шойхета и русифицированных вариантов этой фамилии вроде Резник, Резников, Резниковский, Резницкий и т. д., в эту категорию входят такие хорошо знакомые многим фамилии, как Менакер (так называется специалист по удалению из тела зарезанного животного запрещенных по еврейскому закону жил), Бодек и Бейдек (проверяющие мясо на кошерность), Спектор (эта фамилия представляет перевод ивритского слова «машгиах» – так называется еврей, наблюдающий за процессом убоя и удостоверяющий его кошерность), Шор (бык), а также всевозможные «мясники» в их идишских, немецких и прочих вариациях – Флейшер, Фляйшман, Флейшгаккер, Мецгер, Шехтер, Шехтель и т. д. – всех просто не перечислишь.

Конечно, родственниками друг другу они не приходятся. Но вот то, что их деды и прадеды владели одним и тем же ремеслом еврейского резника, – это абсолютно точно. И не исключено, что два брата, имевшие каждый по мясной лавке, могли носить разные фамилии: один был просто Резник, а другой – целый Шуб или даже Шубин! Но работа и у того, и у другого была совсем непростая.

И так, как же должен производиться кошерный забой животного в соответствии со всеми требованиями еврейской традиции?

Для начала животное должно быть доставлено на место «шхиты». Это может быть и просто двор резника, или, скажем, специально приспособленное для этого место на рынке.

Резник, предварительно совершивший омовение в микве[13] для того, чтобы очиститься от ритуальной нечистоты, должен сначала тщательно осмотреть каждое предназначенное для забоя животное и убедиться, что оно живо, так как, понятное дело, дохлое животное по определению является падалью и делать «шхиту» ему нельзя.

Однако резник должен также убедиться и в том, что речь не идет об умирающем, находящемся в состоянии агонии животном, способном испустить дух в любой момент, в том числе и в тот момент, когда он поднесет нож к его горлу – то есть будет непонятно, успел ли он совершить «шхиту» или животное сдохло мгновением раньше. Если животное испражняется, двигается и подает голос, резник делает вывод, что оно живо и пригодно для «шхиты». В то же время он может отменить «шхиту», если животное только лежит, а его движения носят несколько странный характер. К примеру, если животное конвульсивно сгибает ногу и долго не распрямляет ее или наоборот – такие движения могут быть признаками агонии.

Наконец резник умывает руки, произносит благословение, берет в руки нож и… наступает самый решающий момент «шхиты».

С того момента, когда он поднес нож к горлу животного, резник не имеет права ни на мгновение останавливаться или отвлекаться на что-либо – если он прервал «шхиту» хотя бы на мгновение, она будет признана некошерной.

У животного, которому сделали «шхиты», подгибаются ноги, и оно опускается на песок или усыпанную измельченным битым кирпичом землю. Теперь касаться животного запрещено до того момента, пока не прекратятся какие бы то ни было, пусть и уже не связанные с жизнедеятельностью, чисто конвульсивные движения.

Иудаизм категорически запрещает в этот, да и во все последующие моменты собирать вытекающую из животного кровь в какой-либо сосуд или сливать ее в яму с водой, отводить в реку, пруд и т. д. – во-первых, потому, что евреям категорически запрещено использовать чью-либо кровь в пищу или для каких-либо других целей, а во-вторых, чтобы не уподобляться в этом смысле язычникам, часто использовавшим кровь животных в своих религиозных ритуалах. Нет, кровь должна «уйти в прах», то есть в тот же песок, битый кирпич или другую хорошо впитывающую ее субстанцию, которая может быть потом легко захоронена, то есть прикрыта землей.