- Это у вас такие мотоциклы? - спросил премьер. - Красиво, конечно, но, как мне кажется, посадка все же довольно неудобная.

- Это так называемый спортбайк, тут многое принесено в жертву скорости.

- И какую же скорость развивает ваш?

- Всего двести, так он у меня далеко не самый дорогой, скорее наоборот.

- Двести - чего?

- Разумеется, километров в час! Не сантиметров же в минуту.

- Это вы считаете небольшой скоростью? Просто удивительно, как ваша женщина не боится с вами ездить. Кстати, красивая.

Так как в данный момент я был Антоновым, то кивнул и уточнил:

- С ней я быстрее ста сорока не разгоняюсь. Не люблю бабского визга.

- А, ну тогда конечно, - хмыкнул Косыгин, - действительно, разве это скорость - сто сорок километров в час. Надеюсь, ваш здешний мопед все-таки не такой быстрый?

- Нет, что вы, он и до шестидесяти-то разгоняется с большим трудом.

В этот день мы успели провести первый сеанс улучшения косыгинского здоровья, а потом пообедать. И договорились, что очередная встреча будет двадцать девятого, в следующее воскресенье Алексей Николаевич занят.

- Если погода позволит, приезжайте на мопеде, - повторил он свое приглашение.

- Так вы до папки «погода» еще не добрались? Нет, это не тот синий квадрат, в нем все равно без интернета ни фига не появится. Ага, видите? Вот она. Тут зафиксирована погода за шестьдесят четвертый и шестьдесят пятый годы. Что у нас тут будет двадцать девятого? Утром минус пять, днем минус один, легкий снежок на два с половиной миллиметра. Ерунда, доеду.

От Косыгина я приехал к Ефремовым, ну, а Антонов по дороге еще и на часок заскочил в «Рыбу». Там он подарил предмету своих возвышенных чувств трусики и бюстгальтер. Эти тряпки были настолько незначительны по размерам, что для их переноса не пришлось даже организовывать отдельный рейс, они прошли вместе с шипами.

Дама впала в восторг и тут же, прямо при восхищенном поклоннике, примерила обновку. Ничего так, прикинул я, выглядит даже поприличнее Светы. Что было потом, я не помнил, Антонов включил свою блокировку. Не мог пораньше, а то меня зрелище его Оленьки, поспешно скидывающей свое белье и вертящейся перед зеркалом в подаренном, наводит на какие-то совершено неуместные мысли.

- Ну и как прошла сегодняшняя встреча? - поинтересовался Ефремов, когда мы вышли из дома и пошли в сторону Ленинского проспекта.

- Кажется, все мои папки он явно прочитал, однако говорить на серьезные темы пока не хочет. Для более полной информации - вот, возьмите. Это плеер, он же диктофон. Тут записаны все наши сегодняшние беседы. Послушаете, может, заметите что-либо, мной пропущенное.

- Слушать, наверное, тоже лучше на улице?

- Зачем? Дома, через наушники.

- Да, действительно, тут же есть гнездо. Ну, раз уж мы решили прогуляться, не перескажете мне содержание вашего мнения по поводу грядущей хозяйственной реформы? Вкратце.

- Ну, если особо не углубляться, то задумка-то была ничего, вполне терпимая, хотя, конечно, тоже не идеал. Но всего несколькими мелкими штрихами из нее сделали полную задницу. Суть реформы, если в нее вдуматься - это всего лишь ограниченная приватизация управления. Ясно, что любую приватизацию нужно начинать с мелочи типа пивных ларьков и парикмахерских, а уж только потом переходить к более крупным предприятиям типа пошивочных ателье и мастерских по ремонту радиоаппаратуры. Но нет, ее начали с промышленных гигантов и ими же закончили. Не то что мелкие - даже средние объекты она не затронула!

Если же чуть углубиться в детали, то картина становится вовсе неприглядная. При Сталине прибыль и то правильнее считали! Тогда ее норму устанавливали раз в год. И если, например, в самом начале года завод, выпускающий какую-нибудь хрень с себестоимостью в тысячу рублей, ухитрялся снизить ее до, скажем, девятисот, то продажная цена оставалось прежней, а дополнительные сто рублей шли заводу до конца года. Деньги, конечно, свободно тратить никто не мог, там масса ограничений, но все-таки это было лучше, чем ничего. А Либерман - это тот, кто придумал косыгинскую реформу - предлагает отпускную цену формировать как себестоимость плюс фиксированный процент прибыли, но ведь в абсолютном выражении процент от ста рублей заметно меньше, чем от тысячи. Ясное дело, что в таких условиях удешевлять производство своей продукции будет только клинический идиот. И если, например, обувной фабрике нитки шли по рублю за катушку, а потом ее форму слегка изменили, приклеили новый артикул и стали поставлять по два, то что будет?

- По логике фабрике лучше бы найти другого поставщика.

- Это по нашей с вами логике так. А по либермановской - такого поставщика надо целовать в анус, поить марочным коньяком и робко спрашивать - а нельзя ли как-нибудь ухитриться задрать цену не в два, а в два с половиной раза? Делать-то самим вообще ничего не надо, но себестоимость, а, значит, и прибыль сразу повысилась. Единственный плюс реформы - она поначалу позволяла убрать с предприятий балласт, абсолютно ненужных людей, и поделить их зарплату между оставшимися. Но Брежнев испугался возможной безработицы первым делом прикрыл именно это. Ну, а потом и до всего остального потихоньку руки дошли.

- Может, он правильно испугался? Хорошего в безработице мало.

- Какая при социализме может быть безработица? Вон, во время великой депрессии, как припекло, Рузвельт тут же применил вполне социалистический метод - отправил безработных строить дороги за пайку и подобие крыши над головой. А в СССР дело обстоит еще смешнее. Возьмем канонический пример всех пишущих про реформу, Щекинский комбинат. За время работы в новых условиях число работающих сократилось почти на тысячу человек, производительность труда и рентабельность выросли раза в три, объем производства - в два. То есть та тысяча была не просто лишней. Она вредила! Без нее стало гораздо лучше. И, значит, если им организовать какое-нибудь место, где они будут сидеть, получать ту же зарплату, но ни хрена не делать, то есть не наносить вреда, и то будет польза. Ну, а если зарплату слегка уменьшить и попробовать заставить творить их хоть что-то полезное, пусть в денежном выражении и несоизмеримое с их зарплатой, станет и вовсе замечательно. Но ничего подобного ни Либерман, ни Косыгин предлагать не подумали.

- И что же делать?

- Наверное, думать. Причем желательно головой, а не на чем сидят.

- Вас послушать, так можно прийти к выводу, что капитализм экономически эффективней социализма.

- Конечно! А вы разве сомневались? Грабеж экономически выгоднее любой, даже самой эффективной работы. Кстати, вот тут классики марксизма, похоже, не подумав, попали в точку. Это я насчет утверждения, что победит тот общественный строй, который обеспечит большую экономическую эффективность.

- Ленин говорил о производительности труда. Вряд ли под словом «труд» он подразумевал еще и грабеж.

- А почему нет? По-моему, правильно, с максимальной эффективностью грабить - это непросто. Не у каждого получится, тут надо квалификацию иметь. Европейцы лет триста учились, пока додумались до глобализма.

- То есть в ближайшей исторической перспективе, по-вашему, социализм обречен.

- Тот, который по классикам и всяким прочим Сусловым - безусловно. А который, например, по Дэн Сяопину - я бы не сказал. Опять же в Израиле, говорят, получается довольно интересно, хотя они свое обшественное устройство социализмом не называют. Даже сейчас у них интересно, а в двадцать первом веке тем более. Антонов, кстати, летом собирается туда съездить. Потому как написать можно что угодно, лучше своими глазами посмотреть.

- Кстати, а вы мне не сделаете подборку именно про Израиль? Наверняка потом она понадобится Косыгину. Да и для вас самих, думаю, тоже лишней не будет.

Как оказалось, социалистическое производство тоже может работать быстро и качественно, особенно если его продукция зачем-то нужна лично председателю совета министров. В начале декабря мне позвонил старший косыгинский охранник Карасев и сообщил: