В общем, я громко и с большим чувством исполнил ту песню из будущего, каковую имел основания считать как минимум наполовину своей. То есть «Дави клопа».

- Неплохо, - прокомментировал Брежнев, - полностью согласен, мерзкие насекомые. Давненько, правда, не доводилось их видеть, но помнить помню. Однако ты прав, эту песню еще шлифовать и шлифовать. Вот, например, строчка «дави клопа, дави ногой» явно неудачная. Кто же их ногами-то давит? Тапком надо, тапком.

А ведь он прав, подумал я. Как же это Антонов тогда сплоховал? Впрочем, предлагать данную песню для исполнения я никому не собирался. В СССР приличных поэтов хватает, они смогут сочинить и что-нибудь получше.

В результате этих встреч мое мнение о Брежневе начало потихоньку меняться. Прежнее-то базировалось на воспоминаниях Антонова, а он помнил в основном позднего Брежнева, тупо сюсюкающего из телевизора про сиськимасиськи и сосискисраны. А я видел перед собой другого человека. Да, он сибарит и явно работает под девизом «живи сам и не мешай жить другим». Так это же совсем неплохо! Главное, идеологически он не зашорен, это видно. Ну, а его периодические советско-коммунистические вставки в речь - так это просто привычка. Они у него получаются вообще без задействования головного мозга. Примерно как у дяди Миши, когда рядом нет тети Нины или Веры, неопределенный артикль «мля» сам собой встает через два слова на третье.

И Вере новый глава КПСС понравился.

- Надо же, какой приятный дядечка! - поделилась она со мной сразу после нашего первого концерта. - Ой! Что ты на меня так смотришь?

- Думаю, мне как - уже можно начинать ревновать или лучше пока погодить?

- Вить, ну что ты! - покраснела Вера. - Я ведь совсем не в том смысле!

- Да шучу я, шучу. Но все же, как ты считаешь - он будет лучше Хрущева или хуже?

- Так я с Никитой Сергеевичем не знакома, - резонно ответила Вера, - но Леонид Ильич хороший человек.

В самом конце сентября состоялся очередной пленум ЦК КПСС. Когда я начал читать его материалы, то понял, что история идет уже не совсем так, как раньше. В основном они совпадали с текстом, который мне заранее переправил Антонов, но были и существенные отличия.

Во-первых, Демичев из кандидатов стал действительным членом Президиума. А так как секретарем ЦК он уже был, то теперь именно ему предстояло заниматься вопросами идеологии. Ну, а за Сусловым пока оставался отдел внешних сношений ЦК. Понятно, что это всего лишь первая ступенька вниз, небось его там быстро засношают до пенсии. Ай да Леонид Ильич! Без него у Косыгина с Шелепиным задвинуть Суслова не получилось бы.

Правда, именно Демичев был тем, кто несколько лет назад пытался заставить Ефремова замусорить галактику памятниками Ленину, Марксу с Энгельсом и, кажется, даже Хрущеву. Кстати, а не поручить ли мне луноходикам изваять памятник Никите на ночном светиле? В соответствии с указаниями партии, в которую я вот-вот вступлю. Из подручного материала. Во весь рост, с голым задом, здоровенной кукурузиной в одной руке и ботинком - в другой. А потом, когда спросят, кто же это меня надоумил на такое безобразие, сделать наивные глаза и сослаться на товарища Демичева. Хотя нет, это, пожалуй, еще рановато. Такие маленькие луноходы не справятся.

То есть этот Демичев, надо полагать, классический приспособленец. Ну и что? Зато, надо думать, управляемый, недаром мне Володя Семичастный заказывал мне подробное досье на него. А в комитете небось и свое готово, не хуже моего, собранное еще до упомянутого Косыгиным запрета. Так что есть надежда - возможно, с идеологией все будет немного получше, чем в прошлом Антонова. Не одни провалы непрерывной чередой, а вперемешку. Успех - провал, успех - провал, и за какой-нибудь очередной Демичева снимут. А на его место посадят того, кто успеет хоть чему-то научиться на его ошибках.

Однако это было еще не все. Относительно промышленности в новых материалах пленума говорилось почти слово в слово то же, что и в старых, но имелось и довольно существенное дополнение. Оно состояло в утверждении, что индивидуально-семейная трудовая деятельность социалистическому способу производства нисколько не противоречит. В силу чего совету министров предписывалось разработать нормативные акты, обеспечивающие ее всемерное развитие на благо советского народа.

И тут оказалось, что материалами пленума интересуюсь не один я. Дядя Миша зашел ко мне с газетой и вопросил:

- Вить, вот ты все знаешь. Может, объяснишь, что это за... ин... мля, дивидуальная деятельность такая? Опять сажать будут или просто раскулачивать?

- Да нет, имеется в виду немного другое. Вот как выйдут регламентирующие документы, ты сможешь, получив патент, купить машину, нарисовать на ней шашечки и в свободное время подрабатывать извозом.

- Так это и на рабочей машине неплохо получается, - не понял всей глубины новаций сосед. - И никакого патента не надо. Хотя, с другой стороны, и бригадиру отстегивать не придется... опять же можно не беспокоиться, не из ментовки ли пассажир... в общем, надо подумать.

М-да, прикинул я, надо же, живу-то здесь уже скоро как три года, а только сейчас понял, на какие шиши дядя Миша ухитряется не так уж редко закладывать за воротник. Получку-то он всю до копейки сразу отдает тете Нине.

Наибольшую же прозорливость проявила Вера. Она зашла ко мне после дяди Миши, пристроилась рядом и молча смотрела, как я внимательно читаю и делаю выписки. А потом сказала:

- Знаешь, Вить, ты только не смейся, но у меня такое впечатление, что ты все это придумал сам, а сейчас смотришь, правильно ли придуманное тобой воплощают в жизнь Брежнев с Косыгиным. Выписываешь ошибки, чтобы потом их в них ткнуть носами. Жалко, что меня не позовешь, а то интересно было бы посмотреть.

Наверное, у многих людей в подсознании дремлют темные силы, и некоторые предметы способны их активировать. Например, если человек в глубине души Раскольников, то при виде хорошего топора он может задуматься о том, что одна старушка, конечно, это всего-навсего двадцать копеек, но зато пять старушек - уже рубль.

Если это правда, то я в душе закоренелый бюрократ. При первом же взгляде на свой кабинет мне захотелось сначала постелить в приемной красную ковровую дорожку, а потом учинить какое-нибудь выдающееся головотяпство. Впрочем, это атавистическое желание продержалось всего несколько секунд - ровно до того момента, когда я обратил внимание на свою секретаршу. А после того, как она закурила, да еще не какую-нибудь благородную «Герцоговину Флор» и даже не «Беломор», а «Север», появилось другое - сбежать отсюда и больше в свой кабинет без противогаза не заходить.

Когда кадровый вопрос еще обсуждался, замдиректора по режиму Лев Васильевич Птицын спросил:

- По поводу секретарши какие-нибудь пожелания будут?

- Ну, во-первых, чтобы она разбиралась в своем деле. Я в нем не разбираюсь и учиться тоже не буду.

- Это само собой.

- Ну и чтобы она была старой мымрой.

- Уточните, пожалуйста.

- Моя невеста при виде нее не должна переживать за мой моральный облик.

- Понятно. Это условие как раз выполнить нетрудно, в отличие от обратного.

- Неужели в Москве мало симпатичных девушек?

- В Москве, может, и много. А в органах, да еще с соответствующим допуском, уже не очень.

В общем, мое пожелание было не только выполнено, но и перевыполнено. Октябрина Григорьевна Ванина оказалась сушеной каргой в возрасте где-то от сорока пяти до восьмидесяти, в ее личное дело я не заглядывал. И дымила, как паровоз, причем не какая-нибудь маневровая «Овечка», а как полноценный «ФД», то есть «Феликс Дзержинский». Правда, печатала она со скоростью хорошего пулемета и без ошибок.

Впрочем, там, где я буду проводить большую часть своего рабочего времени, никаких секретарш не предвиделось.

Институт состоял из двух корпусов - трехэтажного «А» и двухэтажного «Б», соединенных застекленным переходом. Вся администрация размещалась в пока еще на две трети пустом корпусе «А», а для прохода в «Б» требовался особый пропуск, который будут иметь далеко не все сотрудники.