Городок был опечален. Так жаль было расставаться с известностью и близкой славой. И вдруг кто — то предположил, что змей не зря ошивался так долго в бухте, не иначе, он приплыл, чтобы отложить яйца. Вот найти бы эти яйца — тогда загадка морского змея будет решена!

Все жители кинулись в прибрежные дюны… И надо же! Через три дня в кустах была найдена и убита темная змея длиной в три фута. Но как доказать, что это — вылупившийся детеныш морского чудовища? Тут члены комиссии вспомнили, что, когда змей плыл у поверхности воды, он изгибал спину так, что над водой показывались полукольца, хотя другие наблюдатели считали, что это горбы на спине змея. Когда змееныша рассмотрели, то действительно обнаружили у него на спине какие — то горбы.

В городке начались торжества, змею тщательно зарисовали, назвали «Сцилофис атлантикус», и рисунок опубликовали. И тогда все знатоки змей в Штатах хором воскликнули: «Так это же черная гадюка!», чем погубили репутацию города и доверие к морскому змею.

Хотя не исключено, что именно морской змей приплывал к Глостеру, хотел познакомиться с людьми, но был вынужден покинуть бухту, чтобы не погибнуть от злых выстрелов.

Но самая известная история, связанная с морским змеем, произошла в 1845 году. Тогда останки его смогли лицезреть тысячи жителей Нью — Йорка. В выставочном зале на Бродвее некий доктор Кох выставил скелет выброшенного на берег морского змея. Он достигал в длину 114 футов и представлял собой бесконечное число ребер и длинный позвоночник. Змей был смонтирован так, как его уже привыкли изображать и видеть, позвоночник изогнут волнами и голова, довольно небольшая, приподнята.

Недели две доктор Кох собирал серебряные доллары с публики, но затем, на его несчастье, в зал пришел профессор зоологии Уиман, привлеченный газетными статьями. Тут же этот профессор выступил с заявлением, в котором утверждал, что зубы змея принадлежат млекопитающему, а скелет составлен из нескольких скелетов. Осталось только установить, кому же они принадлежали. Уиману и это удалось сделать: он определил, что кости принадлежат ископаемому киту зеглодону. Уличенный Кох сознался, что собрал кости на кладбище ископаемых в Алабаме.

С тех пор прошли многие десятилетия, но не было года, когда кто — нибудь не видел морского змея. Правда, как назло, в нужный момент ломались фотоаппараты, рвались сети, что не позволяет доказать существование неуловимого пресмыкающегося. Эти встречи продолжаются и сегодня.

Морской змей — это и щупальца гигантского осьминога, и гигантская личинка угря, и глубоководная рыба — змея, выброшенная на поверхность… Сравнительно недавно канадские специалисты провели исследование относительной величины наблюдаемых предметов у поверхности воды и установили, что, если слой теплого воздуха располагается над холодной прослойкой у самой водной поверхности, то предметы, находящиеся в воде, многократно увеличиваются. Например, голова моржа размером в полметра кажется семиметровой. Слои воздуха располагаются описанным способом как раз перед штормом, а подавляющее число наблюдений происходило именно перед бурей.

Разновидностью морского змея следует, видимо, считать лох — несское чудовище Несси — пресноводного морского змея, который якобы водится в шотландском озере Лох — Несс. И хотя для его поимки или хотя бы обнаружения ежегодно мобилизуется всевозможная звуко- и предметоуловительная техника высокоразвитых стран, Несси остается неуловимым.

Отличие морского змея и кракена от, скажем, дракона или ехидны заключается в том, что малая толика вероятности их существования остается, как и снежного человека, которого мы не включили в бестиарий, потому что под этим образом, вероятнее всего, скрывается первобытный человек или человекообразная обезьяна, в которых нет ничего сказочного.

Впрочем, надежды на открытие крупного пресмыкающегося в море с каждым днем уменьшаются, Не исключено, что чудовище, так упорно крутившееся в Глостерском заливе в 1817 году, было последним морским змеем, который надеялся на людскую помощь и так ее и не получил… Впрочем, об этом я читал в фантастическом рассказе Джона Кристофера. Там морского змея, спешившего к людям, сначала убивают, а потом уж догадываются, что сделали что — то не то…

Существа, о которых пойдет речь в этой главе, необязательно громадного роста или могучи. Эти детища воображения придуманы, как правило, специально, чтобы пугать тех, кто в них верит. Хотя среди чудовищ есть и счастливые исключения, которые иллюстрируют здравую мысль о том, что под некрасивой оболочкой может таиться золотое сердце. Достаточно вспомнить о чудище из сказки Аксакова «Аленький цветочек».

В большинстве своем чудовища известны читателю по именам, и мне хотелось бы наполнить эти имена конкретным содержанием. Разве не любопытно, что чудовища в истории сказочного мира встречались целыми семействами? Удивительно разнообразными были дети Ехидны, но их всех объединяла нелюбовь к человечеству.

С них и начнем…

Читать греческие мифы — это все равно, что собирать землянику в июльском, прогретом солнцем, гудящем лесу. Видишь одну ягоду, тянешь к ней руку, а там показывается следующая… В мифе, помимо главных героев всегда встречаются второстепенные и их родственники и родственники этих родственников в предыдущем колене. И ты отыскиваешь по незнакомому ранее имени новый миф, от которого цепочка тянется к третьему, десятому…

Кто собрал все эти мифы и проследил родословные героев? Был ли гений, который собрал всех сказителей (вероятно, в дописьменный период) и повелел им месяц за месяцем исполнять свой, еще не систематизированный репертуар? Уговаривал ли он коллег там — то сменить герою имя, а там — местожительство, вносил ли свои предложения, предлагал сюжеты — неизвестно. И наконец, была ли создана «Всеобщая таблица мифической Эллады», куда более подробная и логичная, чем история реальной Греции, и впитавшая в себя все возможные сюжеты и коллизии будущей мировой литературы?

Впрочем, все это слишком хорошо, чтобы быть правдой, лучше считать, что мифология — самоорганизующаяся система, сродни живому телу. Ведь никто не спрашивает у правой руки, откуда она знает, что ей надо расти из плеча, притом именно из правого. Так уж получилось.

Пожалуй, еще более любопытно, как с распространением письменности, с развитием в Элладе наук и изящных искусств громадная, сложная и гармоничная крона древа мифологии начинает раздражать куда менее доверчивых и наивных греков и их учеников — римлян. Я не говорю еще о таких чудесных скептиках, как Плиний, которые, полагая себя интеллигентными людьми, считали неприличным верить в сказки. Нет, перед Плинием я преклоняюсь, он бы и в летающую тарелочку не поверил, пока не потрогал бы ее своими руками. Я имею в виду модификаторов и модернизаторов, которые всегда плодятся вокруг стареющей идеологии. С презрением относясь к системе отношений в мире мифа, свежеиспеченные «ащуги», которые не задали себе труда прочесть накопленное ранее, создавали конъюнктурные варианты более рационального, измельченного толка. И вот уже миф может восприниматься с усмешкой.

Можно провести аналогию. С детства мы твердили фразу из Коммунистического манифеста: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма». Мы повторяли ее с умилением либо внутренней дрожью, с надеждой, но только не с улыбкой, хотя, если вдуматься, фраза сомнительная. Увидеть светлое будущее в виде бродячего призрака — значит допустить, что оно может сгинуть с первым криком петуха. Недавно я прочел дополнение к этой фразе: «С протянутой рукой», и стало смешно — миф умер.

Так и с мифами греческими. Ехидна и ее страшные потомки пугали многие поколения детей и взрослых. Но на закате мифотворчества появляется новый миф, следуя которому мы должны поверить, что славный богатырь Геракл повстречал Ехидну, влюбился в это страшилище, забыл о своих подвигах и три года нежился в ее змеиных объятиях, прижив с ней троих детей. Один из сыновей, Спиф, стал основателем скифского народа.