Затем, естественно, сел на индийский престол, затребовал себе в койку Елену Александровну и женился на ней. То же сделали его молодцы с семью тысячами оставленными в живых девицами. Итак, за время боевой экспедиции Волх Всеславьевич последовательно превращался в волка, тура, сокола, горностая и муравья…

Выразительную компанию оборотней, обитавших до последнего времени вокруг уральских заводов и рудников, описал в своих сказах писатель Павел Бажов. Впрочем, не утихли споры о том, что он сам придумал, а что взял из уральского заводского фольклора. Без специального исследования на этот вопрос не ответить, а исследования не проведешь, потому что выдумщики фольклора давным — давно истреблены временем и казнями, не исключено, что сам Бажов был одним из последних носителей этого знания.

Заводской фольклор — это, разумеется, нонсенс, слишком мало времени прошло, чтобы от анекдота шагнуть к сказочному обобщению. Фольклор шлифуется зимними вечерами в деревенских избах. Но специфика уральских заводов заключалась в том, что хозяева их, разбогатевшие и укрепившиеся при Петре Великом, получали не только землю под заводы и рудники, но и крепостных, которые должны были трудиться в рудниках и на заводах. Эти люди становились рабами заводчиков и жили большей частью в деревнях, окружавших эти рудники — заводы. Быт и образ мыслей шахтеров, резчиков по камню, медеплавильщиков оставались деревенскими, поэтому существовали условия для возникновения фольклора. Деревни эти, прежде чем превратиться в грязные города ХХ века, просуществовали лет двести. Этого оказалось достаточно, чтобы фольклор зародился, но недостаточно для того, чтобы его восприняли пришельцы. Он еще конкретен — подобно исландским сагам, в нем все время встречаются имена живых людей, например, владельца завода или злобного приказчика, которые еще «на слуху» поколения рассказчика и слушателей. До уральских рабочих, как я понимаю, так и не успели дойти скучные бородатые филологи с блокнотами в руках. Они ездили больше по северным деревням Архангельской и Вологодской губерний, где записывали седые сказания. С революцией мир уральских заводов — симбиотический мир деревни и завода, деревни и рудника — буквально в одночасье испарился. Урал стал ареной гражданской войны, одним из основных ее фронтов. Уральские рабочие, которых в советской литературе принято было изображать как образцовых борцов за победу большевизма, на самом деле, как правило, выступали против большевиков, поэтому после поражения белых с ними сурово расправились братья по классу. Затем через несколько лет началась индустриализация, которая проходила особенно энергично на том же Урале, — и от патриархальных уральских деревень, порождавших фольклор, ничего не осталось. Сменилось все — и образ жизни, и само население — Урал был наводнен голодными переселенцами из России.

Спасителем и в значительной степени изобретателем уральского заводского фольклора стал Павел Бажов. Он взял на себя благородную задачу составить из сохранившихся сказов и баек некую систему — свод местного фольклора, придав ему свою писательскую индивидуальность, а иногда, полагая себя соавтором сказов, дописывать их, чтобы заполнить смысловую лакуну или связать события в интуитивно ощущаемый ряд.

Для того, чтобы из суммы мифов родился эпос, связное повествование об определенных героях и событиях, нужен талант современного цивилизованного типа, нужен пастор Крейцвальд, Гомер или Бажов. Эпос, не дождавшийся своего толкователя и «оформителя», обречен остаться сборником сказок или мифов. Так случилось с русским былинным эпосом. Вполне допускаю, что свой Гомер на Руси был, но процент рукописей, дошедших со времен русского Средневековья, совершенно ничтожен. Если же этот эпос был создан перед татарским нашествием, то он почти наверняка сгорел, ведь от русской литературы XII века до нас дошло немногое, хотя об уровне ее мы можем судить по «Слову о полку Игореве». Несколько больше шансов сохраниться было у произведений, созданных раньше, скажем, в Х или ХI веках, — возможно, до вторжения татар их успели переписать несколько раз, и это многократно увеличило их шансы на «выживание». К примеру, списки «Повести временных лет» хранились к тому времени в десятках монастырей.

Не исключено, что создатель русской «Илиады» не успел дописать свой труд либо единственный экземпляр его погиб в пожаре

Рязани при Батые или во время страшных междоусобиц. Рукописи отлично горят! Ими даже разжигают печки.

Уральским сказам повезло — нашелся Павел Бажов, как будто был ниспослан свыше для спасения народного творчества.

Не стану углубляться в рассуждения, что Бажов заимствовал, что записал, а что придумал. Для нашего исследования это не представляет интереса, хотя споры на эту тему велись и иногда принимали весьма драматическую форму.

Одна любопытная история связана с именем Демьяна Бедного, ныне почти забытого (если бы не мемориальные доски, сохранившиеся в Москве) революционного поэта и одного из выдающихся библиофилов нашей эпохи. С этим его увлечением, насколько я помню, и связано падение Демьяна Бедного, официального поэта партии, громившего в своих частушках буржуев и белогвардейских генералов, лодырей, попов и иных асоциальных элементов, которые мешали успешному строительству социализма. При этом Бедный (по фамилии, конечно же, не Бедный, а просто Придворов, будто судьба заранее определила ему место придворного барда) жил в Кремле. Сталин приходил к Бедному придворному как к себе домой и брал почитать книжки. И надо же было Бедному в какой — то невинной беседе с одним доверенным лицом сказать, как он не любит давать книжки Кобе, так как тот оставляет на страницах отвратительные пятна. Верный друг довел эти сведения до Сталина. Тот Бедного, правда, не расстрелял, но ходить к нему за книжками прекратил, а вскоре Демьяна и вовсе выселили из Кремля на Рождественский бульвар (смотри мемориальную доску), и значение его поэтического творчества многократно уменьшилось.

Именно тогда, в 30–е годы, Демьян Бедный заметался, стараясь заработать деньги. И тут ему попался один из сказов Павла Бажова. Д. Бедный решил, что имеет дело с настоящим народным сказанием, лишь записанным Бажовым. Поэт уселся за письменный стол и, как сам утверждает, проработал 100 дней, не разгибаясь, «в результате чего все сказы, заключавшиеся в книге, обрели новое стихотворное оформление».

Д. Бедный выступил в роли вторичного Гомера, создав поэму числом в 12 тысяч строк! Однако новейшая «Илиада» не получила хода. Бажов, почувствовав неладное, принялся всюду твердить, что все эти сказы — авторские произведения, и перекладывать их в поэму нетактично. И чем больше он выступал, тем ближе подходил к получению Сталинской премии (второй степени) и соответствующим орденам и медалям, а Демьян Бедный потерял шансы стать уральским Гомером. Эмоции его выплеснулись в письме к уральскому краеведу В. Бирюкову: «Небесталанный Бажов — хитрый мужичишко: сумел обморочить малоопытных людей и уральцами обласкан. «Выиграл» Бажов, но сказы проиграли. Приятнее было думать, что эти сказы — рабочее творчество, и в этом их ценность, а как сочиняет Бажов — хуже или лучше — это не столь уж важно… Но мне обидно все же, что уральские сказы оказались сниженными, что произошло некоторое похищение и присвоение, что записыватель затушевал подлинных творцов, а я, в частности, оказался в положении Пушкина, попавшегося на мистификацию Мериме…»

Бедный так и не примирился с авторством Бажова и упорно называл его «записывателем»…

Бажовские сказы знакомят нас сразу с целой семейкой оборотней, которые, как можно предположить, представляют собой как бы несколько упрощенный уральский Олимп и вполне подходят для нашего бестиария. Прочтя сказы Бажова, убеждаешься, что верховное божество этого пантеона — Хозяйка, она же Хозяйка Медной горы. Вторым важным, но несколько уступающим ей по значению божеством можно считать Великого Полоза. Однако если Хозяйка ведает драгоценными камнями и всевозможными рудами, то Великий Полоз специализируется по золоту. Ниже этих существ на уральской иерархической лестнице располагаются ящерицы, кошки и змеи — существа служивые. Наверняка в пантеоне были и другие персонажи, но для целей Бажова, как я понимаю, достаточно было этих.