– А мне разве кто-нибудь что-нибудь рассказывал? – зло прошипела Настя.
– Ах да…
– Для начала объясните, что вы здесь делаете, Бэрримор? – потребовал Дан. – Вас отпустили к родственникам, скорбеть по жене.
– Скорбеть я и здесь могу, мистер Холмс. И это даже правильно, ведь моя милая супруга погибла в Баскервиль-холле.
– Чем вы здесь еще занимаетесь помимо того, что скорбите?
– Молюсь.
Дан с Сенкевичем обменялись выразительными взглядами. Заметив это, Бэрримор поспешно воскликнул:
– Я не безумец, нет, мистер Холмс! Но здесь жило зло, вы же знаете, оно ушло за вами в Лондон. Потому я и сбежал. Нужно много, много молиться, чтобы оградиться от него. Заодно присматриваю за Баскервиль-холлом. Долгое время было тихо. Но теперь зло вернулось. Оно снова убивает…
В его голосе звучал такой ужас, что всем стало не по себе.
– Что там, Бэрримор? – тихо спросил Дан. – Что или кто? Что за зло живет в Баскервиль-холле? Кто они?
– Не знаю. Знали только вы, мистер Холмс. И хотели уничтожить зло. Но вы не уничтожили его, нет. Все вернулось… Растерзали Роуз Филд, хорошую девушку. Я помню ее ребенком. Они вырезали у Роуз сердце, вспороли ей живот… И будет еще много убийств. Им нужно кормить зло, мистер Холмс…
Опасаясь, что дворецкий пойдет на второй круг, да еще и снова молиться начнет, Дан прервал его:
– Соберитесь, Бэрримор. Где они? Где это чертово зло? В Баскервиль-холле?
Дворецкий вскочил на ноги:
– Я не знаю, где они, мистер Холмс. Но вам нужно пойти со мной в Баскервиль-холл. Вы увидите. Этого не расскажешь…
– Разве полиция еще не там?
– Что ей там делать, мистер Холмс? Заглянули, увидели обгорелые развалины да ушли прочесывать болота. На болотах тоже много зла, но гнездо его в Баскервиль-холле. Недаром вы его сожгли. Да только не доделали работу.
– Почему же ты не рассказал им о том, что знаешь?
– Кто мне поверит? – горько рассмеялся Бэрримор. – Идемте.
Он вышел из пещеры и побрел по тропе через топь. Остальные потянулись за ним. На этот раз замыкал шествие Сэр Генри, над которым продолжала парить Машенька.
– Может быть, лучше оповестить полицию? – осторожно предложила Настя.
– И что мы им скажем? – скептически возразил Дан. – Предъявим безумного дворецкого, который без конца твердит про зло?
Сенкевич промолчал. Во время монолога Бэрримора он сделался задумчив и с тех пор не проронил ни слова.
Покинув топь, Бэрримор зашагал по тропинке в сторону Баскервиль-холла. Час спустя впереди показались высокие кряжистые дубы аллеи, ведущей к дому.
– Вспоминаешь что-нибудь? – нарушил молчание Сенкевич.
– Нет.
– Я тоже. Странно, правда?
Чугунные ворота стояли распахнутыми, фонари на аллее не горели – да и кто бы их зажигал? Вокруг царило запустение, которое мгновенно завоевывает позиции в местах, из которых уходят люди. За лето двор успел зарасти бурьяном и полынью, теперь они высохли, длинные стебли уныло покачивались под холодным ветром. Дан поднял свой фонарь повыше, огляделся. Каменные стены покрывал толстый налет сажи, маленькие окна, из которых от жара вылетели стекла, теперь имели полное сходство с бойницами. Казалось, из дома смотрит то самое зло, о котором толковал Бэрримор.
– Жуткое место, – поежилась Настя.
Все трое вытащили револьверы, шагали медленно, останавливаясь, чтобы осмотреть местность, готовые в любой момент выстрелить.
Дворецкому тоже было не по себе, он, напротив, двигался торопливо, почти бежал, стараясь как можно быстрее миновать дом.
– Нам на задний двор, – тихо сказал он. – Зло там, в фонтане.
– Фонтан – зло? – переспросил Сенкевич, вглядываясь в обгорелую беседку, окруженную кустами. – Я помню его. Сэр Генри говорил, он был построен с какими-то нарушениями, поэтому ни дня не работал. Каждый владелец Баскервиль-холла пытался его починить, но проще было сломать и сделать новый. Так и остался в виде маленького пруда.
– А вас не смущает, доктор Уотсон, что за столько времени пруд не пересох? – произнес Бэрримор. – Или что вода в нем всегда ледяная?
– Скорее всего, пруд образован подземным ключом, – заметил Дан. – Что здесь необычного?
– Это не фонтан, джентльмены, – гнул свое Бэрримор. Он замедлил шаг, немного успокоился, но говорил торопливо, стараясь рассказать как можно больше: – Знаете, что в нем все время тонут люди? Их будто что-то тянет сюда. Когда я был мальчишкой, чуть не погиб здесь. Мои родители служили в Баскервиль-холле, как и многие поколения Бэрриморов до этого. Когда мне было пять лет, матушка приказала выполоть траву на заднем дворе. Стоял жаркий летний полдень. После работы мне захотелось освежиться, и я подошел к фонтану, собирался зачерпнуть воды, чтобы намочить лоб. Но когда опустил руку в озеро, что-то схватило меня и потащило вниз. Я будто онемел, не мог ни сопротивляться, ни звать на помощь. Черная вода манила, и я точно помню чей-то голос, который рассказывал, как хорошо мне будет в царстве мертвых. Если бы матушка не заволновалась, что меня долго нет, и не вышла во двор, сейчас я бы с вами не разговаривал, джентльмены. Матушка вытащила меня. Но тем летом в фонтане утонули трое детей. Они так же, как и я, хотели зачерпнуть воды. Только им повезло меньше: взрослые не успевали подбежать и спасти. Дети на их глазах проваливались в фонтан и исчезали. Тела не нашли. Обычно утопленники всплывают. Но не здесь.
– Даже если так, при чем тут Потрошитель? – нетерпеливо спросил Дан, перешагивая через груды обгорелой мебели, которую кто-то вытащил из дома.
– Все началось здесь, джентльмены. И здесь все закончится, я знаю. Весной, через два дня после того, как на болоте произошло первое убийство, я подметал задний двор и заметил: в фонтане плавает что-то белое. Пришлось подойти. Это была ветка омелы. На моих глазах она медленно погрузилась под воду и исчезла в глубине.
Бэрримор, кажется, справился с ужасом и волнением, говорил теперь складно, понятно. При словах об омеле Дан с Настей насторожились.
– Слишком много омелы, – сказал Сенкевич.
– Ничего удивительного, джентльмены. Это для христиан она – символ Рождества, а еще под ней полагается целоваться. Думаю, больше вы о ней ничего не знаете…
– Я перерыл кучу литературы, – обиделся Сенкевич. – Перечел труды Плиния. И отлично знаю: омела издревле была символом жизни, она использовалась в древнеримских и друидических ритуалах. Верховные жрецы богов носили венки из омелы. Ее отсекали специальным золотым серпом…
– Не время лекции читать, – перебил Дан. – Лучше скажи, как это связано с Баскервиль-холлом и Потрошителем?
– Могу только предполагать… – завел было Сенкевич.
Бэрримор шикнул.
– Сейчас обогнем западное крыло и окажемся на заднем дворе. Могу я вас попросить на всякий случай погасить фонари? Кто знает, вдруг мы тут не одни…
– Логично, – согласился Дан.
– Да и полнолуние сегодня, не споткнемся, – заметил Сенкевич.
Дойдя до места, все трое сначала замерли на мгновение, потом, как по команде, встали спина к спине, выставив револьверы. Бэрримор забормотал молитву. Посреди заднего двора стоял неработающий фонтан – мраморное кольцо, в котором чернела вода. На вбитом возле него деревянном столбе в серебристом свете луны белел тонкий силуэт. Издали казалось, что женщина просто стоит в странной позе, прислонившись к столбу, и, подняв над головой руки, наблюдает за пришедшими. Но вглядевшись, Дан увидел: ладони несчастной прибиты к столбу гвоздями. На женщине была свободная длинная рубаха из белого полотна, надетая на голое тело. Странно, но крови на ней было мало, зато босыми ногами покойница стояла в багровой луже. Голова, украшенная пышным венком из омелы, бессильно свесилась на грудь, длинные черные волосы разметались по плечам.
– Вот и Мэри Келли нашлась, – сказал Сенкевич.
Дан осторожно приблизился, коснулся шеи женщины – биения пульса не ощутил, но кожа была еще теплая.
– Убийца где-то рядом! Не мог далеко уйти! Сэр Генри, ищи!
