— Я его четыре года не видел. Если бы и видел, о Яне не смог бы сообщить. Вы мне о ее местонахождении не докладывали. Он сам нашел ваш бордель…Все-таки сгубили девочку. До того мать у него умерла, не выдержала похищения дочери…Слушай, а ведь Стасу терять больше нечего. — Глаза Коли зажглись пьяной удалью. — Ага! Обгадились?! — Алкоголь ударил ему в голову, он впервые забыл свой страх и пошел грудью на Альберта. — Держись теперь, вурдалак, я Стаса хорошо знаю, он тебе кишки выпустит, вам обоим, ха-ха!.. Шантажировать больше нечем? Ребята перестарались!.. Скажешь им спасибо, урод! На том свете! А я станцую жигу на твоей могиле…тра-та-та, трам-там-там!..

Николай пустился в пляс, размахивая руками и притоптывая на крыльце.

— Заткнись, сука! — безобразно рявкнул ему в лицо Альберт. — Ты-то чему радуешься, мозгляк? Напомнить, как нам исправно сливал? Ждешь, что лучший друг тебя похвалит? Ему, поди, до сих пор невдомек, кто его закладывал. Или сестре твоей…А Черепков от нас не уйдет, это только вопрос времени. Давно надо было его крысам скормить, расслабился я, подзабыл о его существовании. Недосуг о каждой гниде помнить. Ну да ничего, Москва круглая, сам ко мне прибежит. — Он схватил Колю за рубашку. — Узнаю, что тайно с ним якшаешься, — убью, не посмотрю, что ты мой шурин, так и знай. Советую для твоей же пользы быть паинькой и держать меня в курсе, если дружок объявится. Больно прыткий стал. Митяй, куда ты смотришь? Колобок от рук отбился, танцует, песни поет…

— Гы-ы-ы, — заржал Баклан, — колобки, они такие: спел — и пожалуйте в желудок. Мне его давно распробовать охота, а тут сам просится.

Дверь снова открылась, выглянула Влада:

— Вы чего здесь третесь? Замерзнете, давайте в дом, чай остынет.

В прихожей Баклан на миг зажал Колю у стенного шкафа и, мерцая птичьими глазами, пообещал с плотоядной интонацией:

— Не спеши, колобок, мы с тобой еще наиграемся.

У Коли от его омерзительно тягучего голоса подогнулись колени. Баклан действовал на него как удав, его неживой взгляд обездвиживал, лишал воли. Хотя внутри у Коли нарастал протест, гадкий, подленький инстинкт самосохранения пересиливал все здоровые порывы души.

В зеркалах прихожей он увидел отражение своего искаженного лица и впервые явственно осознал, что больше всего на свете он ненавидит самого себя, этого толстого, несуразного парня, которому уже двадцать шесть, а он по-прежнему трус — законченный, безнадежный — вредоносный мусор на обочине жизни. Еще он понял, что с этим надо что-то делать, надо расправиться с ненавистным трусом, что сидел внутри него, пусть даже ценой собственного никчемного существования.

Ночью он долго не мог уснуть, а утром первым делом отправился в универмаг и купил складной нож. Нож был подходящего размера, с кнопкой, стоило нажать — и бесшумно выскакивало стальное лезвие. Оно казалось недостаточно острым, поэтому Коля, как только оставался дома один, точил нож с маньякальным упорством, при этом приговаривал:

— Ничего, гад, только сунься…хватит, натерпелся…я всем докажу…вы еще узнаете… мрази, сволочи… и Стаса вы не получите, убийцы…бедная Яна…

И вот через месяц после упомянутых событий состоялось пышное празднование четвертой годовщины бракосочетания Альберта и Влады. Ресторан был битком набит секьюрити, так как помимо охранников виновника торжества, многие гости приехали с таким же эскортом. Приглушенный говор, смех, звон посуды сливались в неясный ресторанный шум; плавно и скоро двигались вышколенные официанты с подносами, ловко выкладывали на стол художественно оформленные кушанья, шампанское в серебряных ведерках с льдом, запотевшие бутылки с нарзаном и боржоми. Дразняще витали в воздухе ароматы жаркого, салатов, терпких вин, маринованных грибов и солений.

Гости расселись и дали волю разыгравшемуся аппетиту, изображая поначалу пристойную умеренность, но чем дальше шло веселье, тем чаще наполнялись бокалы и быстрее опустошались тарелки.

Николай погрузил вилку в розовую мякоть форели. Увлекшись приятным занятием, едва не пропустил очередной тост, провозглашенный в честь любящих супругов.

Внешне такое определение им вполне подходило. Альберт, побывавший в руках хорошего парикмахера, в отлично сшитом костюме, с благопристойным выражением лица выглядел безусловно элегантно. Влада была одета в воздушное платье из креп-жоржета цвета черного жемчуга. Туалет дополняли дорогие украшения, призванные не только подчеркнуть красоту молодой женщины, но и степень достатка и щедрости ее супруга.

Эля выглядела попроще, так как не обладала средствами и тонким вкусом своей сестры. Мать, Вероника Степановна, щеголяла в бордовом велюровом платье, предназначенном для особо торжественных случаев.

За столом Николай сидел рядом с мамой, в то же время постарался расположиться подальше от Альберта и Баклана. Удаленность позволяла с ними не чокаться, избегать дежурных фраз и даже не смотреть в их сторону.

— Коля, — зашептала мама сыну в ухо. — Я хочу попробовать устрицы, но не знаю, как их есть.

— Сейчас я тебе помогу, смотри — это очень просто…

Коля, повернувшись к матери, перехватил настойчивый взгляд и грязненькую улыбку Баклана с другого конца стола. Тот поднял стопку, давая понять, что пьет за Колино здоровье. Коля переменился в лице и опустил глаза. Рука его непроизвольно ощупала складной нож в заднем кармане брюк.

На невысокой эстраде играли музыканты. Пели, сменяя друг друга, мужчина и женщина. Позже, когда было съедено достаточно и выпито спиртного больше, чем требовалось, обстановка разрядилась настолько, что мужчины принялись говорить сальности, женщины игриво поддерживали непристойные темы с приличными ужимками, некоторые гости полезли на эстраду, чтобы погорланить в микрофон, а танцующих уже не волновало качество исполнения. Разудалая толпа прыгала посреди зала в едином бесшабашном порыве.

— Пойдем потанцуем, — попросила Колю Вероника Степановна. — Как раз спокойная мелодия.

Солистка на сцене затянула «Лаванду» Софии Ротару. Коля с мамой топтались среди танцующих, к ним придвинулась другая пара — Альберт с Владой.

— Как хорошо они смотрятся вместе, — с умилением проговорила мама. — Конечно, я предпочла бы для Владочки другого мужа, но выбирала не я. Плохо, что с ребенком они не торопятся, так внука хочется.

Альберт мазнул по Коле отчужденным взглядом с оттенком высокомерия.

«Хочет показать, что я для него пустое место, — подумал Коля. — Ничего, ублюдок, я вам всем покажу. Не должна жизнь идти по вашим ублюдочным правилам, не было такого никогда и не будет». Черный, упорный огонь разрастался в нем и наполнял душу свирепой радостью, тому немало способствовало количество выпитой им водки. Он испытывал восхитительное чувство освобождения, и потому, наткнувшись в очередной раз на похабную улыбку Баклана, также затесавшегося в гущу танцующих, глаз не отвел и смачно сплюнул ему на блестящий ботинок.

Медленный танец закончился, и снова загрохотали ударные; динамики рвались упругим ритмом, народ бесновался в стихии звуков.

Коля проводил маму до ее места и пошел в туалет. Зашел в одну из кабин. Рядом кто-то вышел. Раздался шум льющейся воды из крана, ненадолго включилась сушилка, потом хлопнула входная дверь, и все стихло.

Коля вышел из кабины, направился к белой столешнице умывальника с чередой раковин и хромированных кранов. Он был разгорячен, поэтому снял пиджак, засучил рукава рубашки, открыл холодную воду, чтобы освежить лицо и шею.

В этот момент в помещение вошел Альберт, за ним Баклан. Альберт при виде Коли только презрительно хмыкнул и исчез в одной из кабин, а Баклан, который в целях безопасности сопровождал шефа в его походе в клозет, остановился перед Колей со зловещим выражением на лице. Выходка Коли явно не привела его в восторг, и даже сильно разозлила, несмотря на склонность обращать все в шутовской беспредел. Коля видел, как у этого психа подергивается впалая щека вместе с уголком глаза.

Он повернулся всем телом к Баклану. Пьяный кураж все еще владел им, он чувствовал себя дерзким, упоительно отважным. Незаметно запустил руку в задний карман брюк, извлек оттуда нож и, пряча его за спиной, нажал кнопку, почувствовал, как выскочило остро отточенное лезвие.