— С какой стати? — возразил тот. — Разве я виноват, что парню вздумалось повеселиться с девочками? К тому же она все усложняет. Давайте-ка в самом деле пропустим по стаканчику. — Он сделал приглашающий жест в сторону столиков под парусиновым тентом.

— Закажите мне шотландский виски со льдом, а я попробую вернуть Владу, — решила Эля.

Из лабиринта тесных улочек она вышла на набережную, где росли огромные раскидистые пальмы, за каменным парапетом песок на опустевшем пляже в поздних сумерках казался лиловым, по нему расхаживали самодовольные чайки. Среди них было много пестрых с серо-голубым опереньем в черную крапинку; Эля таких никогда не видела и невольно замедлила шаг. Она шла вдоль парапета; из пропадающей в сумерках морской дали с рокотом приходили темные волны, накатывали на песок пузырящейся пеной и уносили с собой отсветы городских огней. На оконечности бухты лесистые скалы острым мысом вдавались в море, старинный замок с зубчатой дозорной башней и крепостной стеной вырисовывался на утесе четким силуэтом.

Влада сидела на полпути к замку на пляже прямо на песке, рядом лежали туфли и сумка. Ветер с моря трепал ее светлые волосы, она трудно дышала, прижав руку к груди, лицо ее было страдальчески перекошено, взгляд неподвижен.

Эльвира села рядом и обняла сестру за плечи:

— Влад, ну перестань, не создавай трагедии из ерунды. Что случилось ужасного, не пойму? Парень ушел потанцевать, это так естественно в его возрасте…

Влада повернула голову и посмотрела на Элю отстраненным взглядом, как будто не воспринимала смысла ее слов:

— Знаешь, Эль, так странно получилось у меня со Стасом, — медленно проговорила она. — Я ведь никогда тебе не рассказывала. Я решила отбить его у тебя из озорства, но желание позабавиться, потешить свое самолюбие нежданно-негаданно обернулось страстной любовью…О, что это была за любовь! У меня никогда больше не было такой любви. И никто больше не любил меня так, как Стас.

Эльвире стало зябко на ветру, она подумала, что зря не захватила с собой жакета.

— Альберт был совсем другим, — продолжала Влада. — Он был старше, опытнее и любил меня не так безоглядно, без той щедрости чувств, на какую способен был Стас. Для Альберта я была престижем, дорогостоящей собственностью; он ценил во мне внешний лоск, а сам в каких-то вопросах отличался непробиваемой косностью, претендовал на мужской диктат, все это выводило меня из себя, иногда я выносила его с большим трудом. Наверное, мне не надо было выходить за него замуж.

И все же мужчины любили меня, каждый по-своему, я вертела ими, как хотела…а сегодня…сегодня… до чего я докатилась?! — В ее голосе зазвучало отчаяние. — Я вдруг увидела, кем я стала. Содержу молодого любовника, бегаю за ним как собачонка, мучаюсь от ревности и унижения…Боже мой!.. — она сморщилась словно от боли и разрыдалась безудержно, надрывно, как не плакала уже давно.

— Влад, успокойся, тебе нельзя так нервничать! — пыталась утешить ее Эля. — Антон тебя тоже любит, ты себя накручиваешь.

— Нет, — затрясла та головой, — я знаю, как любят в его возрасте, я помню, как любил меня Стас…

— Стас… — задумчиво повторила Эля. — Странно вдвойне, что я жила с тобой рядом и ни о чем не догадывалась.

— Не удивительно, — всхлипнула Влада. Она достала платок и вытерла слезы. — Ты была в постоянных разъездах: спортивные базы, соревнования; папа тогда тяжело заболел, поэтому мама обращала на меня мало внимания. Коля был единственным посвященным в наши отношения. — Она постепенно успокаивалась, всецело захваченная картинами далекой юности. — Ты помнишь, как мы жили в конце восьмидесятых? Наверное, это то, что называется «на грани нищеты». Папу уволили, потом у него случился инсульт, мамин проектный институт тоже прикрыли; она пыталась зарабатывать, вертелась, как могла. Нам вечно не хватало денег, и тогда мы со Стасом придумали устроиться уборщиками в ресторан. Работали по вечерам, мыли посуду, драили веревочными швабрами полы. Нам было хорошо вместе; когда ресторан пустел, мы прятались в подвале среди картонных ящиков с продуктами и занимались любовью. Мы везде занимались любовью, где только удавалось — в лесопарке, на набережной, много раз у него дома, когда мать отсутствовала. Позже Коля устраивал нам свидания в нашей квартире, когда папа был уже в больнице. Стыдно признаться, но болезнь папы была для меня второстепенна, на первом месте был Стас. Мы оба ходили как помешанные и думали только о том, как бы остаться наедине…

Влада надолго умолкла; видимо, так глубоко погрузилась в прошлое, что Эле пришлось тронуть ее за руку:

— А что потом? Что было дальше? Почему вы расстались?

Сестра снова обратила на нее глаза, подернутые дымкой воспоминаний. Смысл вопроса доходил до нее медленно, однако полное осмысление вновь разбудило притихший гнев.

— Какое это имеет значение?! — вдруг с криком надвинулась она на Элю. — Ты понимаешь, что прошло много лет?! Какая к черту разница, отчего мы расстались?! Все кончено! Давным-давно! И если бы он не напомнил мне сегодня о танцульках, я бы вообще ничего не вспомнила! Я не хочу это вспоминать! — Она вскочила, подхватила туфли, сумку и побежала с пляжа, зарываясь босыми ногами в песок. — И не ходи за мной! Я прекрасно сама найду дорогу к его гребаной казе.

Утром Эльвира решила поговорить с Антоном. Она слышала, как среди ночи молодые люди вернулись с дискотеки, хохотали и громко разговаривали на веранде; без сомнения, разбудили весь дом, но никто не выглянул, даже Николай решил продемонстрировать терпимость.

Наконец полуночники разошлись и легли спать. Все стало темно и тихо, ни одного огня; из черноты сада несло прохладным ветром в балконную дверь. В соседней комнате тоже не слышно было движения или голосов, видимо, Велехова не волновало позднее возвращение своевольной подружки.

С утра потянуло сладким запахом выпечки и кушаний из кухни. Дом стал оживать, захлопали двери, в коридоре раздались звуки шагов, с балкона змейкой вполз душистый дымок велеховской сигареты.

Эльвира, торопливо завершив утренний туалет, сбежала в сад, где просторно росли старые сосны, между ними на зеленой лужайке стояли плетеные кресла. Антон сидел в одном из них, лениво развалясь, положив гладкую литую ляжку на подлокотник, с чашкой кофе в руке.

Эля села напротив и воззрилась на него с видом прокурора.

Он в ответ усмехнулся:

— Для начала было бы неплохо поздороваться. Догадываюсь по твоему взгляду, что впал в немилость.

— Удивительная проницательность! Иногда я думаю, что совесть — понятие растяжимое и сжимаемое. Особенно у таких как ты. Влада беременна — между прочим, твоим ребенком, мог бы относиться к ней с большей бережностью.

Антон хмыкнул:

— Надо же! Заранее знал слово в слово, что ты мне скажешь. Женщины поразительно предсказуемы. Женщина — генерал в юбке, признает только два мнения — «мое и неправильное». Вот объясни мне, почему я должен выносить ее диктат. Вы, кажется, сговорились шантажировать меня ребенком. А ведь я этого ребенка у нее не просил. — Он язвительно расхохотался. — Она даже не поинтересовалась, готов ли я стать папашей. Просто поставила меня перед фактом. А как же, я для нее сопляк, желторотый юнец, я даже не имею права иметь собственное мнение. И теперь я, как человек чести, естественно, обязан на ней жениться! — Он быстро, как упругая пружина распрямился в кресле и недобро сверкнул глазами. — Почему вы все решаете за меня, а? Может, она уже считает меня своей собственностью? — Эля видела, что парень все больше накаляется. — Сегодня обошлось без скандала, ну спасибо! Позвольте поклониться в ножки! Мадам меня всего лишь игнорирует. Да плевать я хотел! Мне одинаково осточертели и ее молчание, и ее претензии! Оставьте лучше меня в покое! — Он вскочил и в сильнейшем раздражении удалился.

Эльвира поднялась на веранду. Все обитатели дома уже приступили к завтраку. Большой круглый стол был заставлен белыми кофейниками, молочниками, тарелками с румяными булочками и круассанами, вазочками с маслом и джемом. Антон сидел рядом с Владой отчужденный, с неприступным видом. Диана тоже надула губы и не смотрела в сторону мужа, зато исподтишка благосклонно переглядывалась с Велеховым. Николай был мрачен и рассеян; он ел по своему обыкновению мясо — кровавый ростбиф и спаржу, не поднимая головы от тарелки, отчего видна была его лысеющая макушка в обрамлении рыжеватых волос, и двигались по бокам толстые щеки.