Неделей позже мы разговаривали об открытии с директором института. Оливейра хотел, чтобы он использовал свое влияние для создания клиники. Директор не проявил особого энтузиазма.

— Была пара звонков, — признал он, — но не стоящих внимания. Помните, что происходило, когда Циммерман изобрел лекарство от рака? На сей раз ничего похожего. Честно говоря, сомневаюсь, что я хотел бы подвергнуться вашему лечению, доктор Оливейра, будь оно даже стопроцентной гарантией. Я ни в коем случае не собираюсь приуменьшать вашего удивительного достижения, но… — Он расчесал пальцами волосы на груди, длиной около шести дюймов, с прекрасным шелковистым оттенком, — понимаете, мне нравится моя шерсть и, думаю, я чувствовал бы себя неуверенно в голой коже. Кроме того, этот наряд гораздо более экономичен, чем костюм. И скажу без ложной скромности, довольно красив. Моя семья всегда ругала меня за небрежный внешний вид, а теперь — сами видите! Никто из них не может похвастать таким мехом, как у меня!

Мы вышли слегка удрученные и принялись письменно и устно расспрашивать своих знакомых, хотят ли они подвергнуться лечению Оливейры. Некоторые ответили, что могли бы попробовать, если найдется достаточно желающих, но большинство высказались примерно так же, как директор. Они привыкли к своим волосам и не видели причин возвращаться к прежней гладкой коже.

— Ну что же, Пэт, — сказал Оливейра, — похоже, наше открытие не принесет нам славы. — Но мы еще можем заработать на нем. Помнишь ту миллионную премию! Я отправил нужные бумаги, как только выздоровел после лечения, и со дня на день должен прийти ответ от правительства.

И действительно пришел. Я как раз был в его квартире, и мы болтали о том о сем, когда ворвалась миссис Оливейра с письмом в руке, пища:

— Открой, Роман, открой!

Он неторопливо вскрыл письмо разгладил листок и прочитал. Нахмурился и прочитал еще раз. Потом отложил письмо, очень осторожно вынул папиросу, закурил ее со стороны мундштука и очень мягко сказал:

— Снова осечка, Пэт. Никогда бы не подумал, что эта премия имеет временной лимит. Похоже, какой-то хитрый сукин сын в Конгрессе определил срок, который истек первого мая. Помнишь, я послал письмо девятнадцатого, а они получили его двадцать первого. На три недели позднее!

Я взглянул на Оливейру, он на меня, а потом на жену. Она ответила ему взглядом, а затем молча сходила в кабинет и принесла две большие бутылки текилы и три рюмки. Оливейра подвинул к столу три стула и со вздохом опустился на один.

— Пэт, — сказал он, — наверное, у меня никогда не будет миллиона долларов, но у меня есть нечто гораздо более ценное: женщина, которая знает, что нужно в такую минуту!

Вот вам история, лежавшая в основе Великого Перелома, по крайней мере один из ее аспектов. Вот почему, когда мы сегодня говорим о платиновой блондинке, звезде экрана, то имеем в виду не только прическу, но и всю серебристую шерсть, покрывающую ее с ног до головы.

И еще одно. Спустя несколько дней Берт Кафкет пригласил меня на ужин. Когда я рассказал ему и его жене о злоключениях, выпавших на нашу долю, он спросил, как дела с акциями фирм, производящих депиляторы.

— Я заметил, что эти акции упали до уровня перед Переломом, — добавил он.

— Точно, — ответил я. — Когда они начали падать, я не обратил на это внимания, поскольку был слишком занят исследованиями. Спохватился я в самое время, чтобы выйти из дела с жалкой несколькоцентовой прибылью на акции. А как у тебя с теми таинственными фирмами, которым ты отдал свои деньги?

— Видел мою новую машину перед домом? — с улыбкой спросил Берт. — Ею я обязан им. Точнее, ей, поскольку то была одна фирма: Компания Джонс и Галлоуэй.

— А что производит Компания Джонс и Галлоуэй? Я никогда о такой не слышал.

— Они производят… — улыбка Берта стала такой широкой, словно хотела обогнуть голову и соединиться на затылке,… скребницы!

— Вот и все. О, вот и Карл с пивом. Тебе сдавать, Ганнибал…

Кэти гнала машину, как сумасшедшая; должно быть, на поворотах скорость превышала сто двадцать километров в час. Хотя она молодчина, большая молодчина. Я видела, как она за день полностью перебирала автомобиль…

В моем родном местечке на Вайлэвэй использовалась в основном сельскохозяйственная техника, и я не решалась управляться с пятиступенчатой коробкой передач на бешеных скоростях, просто не была к этому готова, но даже глухой ночью на поворотах деревенской дороги ее езда не пугала меня. Про мою жену можно рассказать кое-что интересное: она не пользуется ружьями. Она может уйти в лес выше сорок восьмой широты без ружья на несколько дней. Вот это меня пугает.

У Кэти и у меня трое детей: один ребенок мой и двое ее. Юрико, старшая, спала на заднем сиденье и видела сны двенадцатилетней девочки про любовь и войну: прогулки к морю, охота на Севере, сны о необыкновенно красивых людях и необыкновенно красивых местах. Вся та неизбежная чепуха, о которой мечтаешь, когда тебе исполняется двенадцать и начинают расти гланды.

Недалек тот день, когда, как и все они, она исчезнет на неделю, чтобы вернуться грязной, но гордой тем, что убила ножом пуму или застрелила своего первого медведя. Она притащит с собой отвратительного опасного мертвого зверя, которому я никогда не прощу того, что он мог бы сделать с моей дочерью. Юрико говорит, что езда Кэти усыпляет ее. Я же, хотя мне трижды доводилось сражаться на дуэли, боюсь, очень боюсь больших расстояний. Я старею и говорю об этом своей жене.

— Тебе тридцать четыре, — сказала она.

Точно, ничего не скажешь. Она переключила свет. Судя по указателю, осталось еще три километра, а дорога становилась все хуже и хуже. Глухая деревня. Ярко-зеленые деревья внезапно возникают в свете фар и обступают машину. Я дотягиваюсь до двери, куда мы привернули панель с зажимами, и беру в руки винтовку. Юрико зашевелилась на заднем сиденье. Моя голова на уровне глаз Кэти, ее лица. Мотор работает так тихо, что, по словам Кэти, можно слышать дыхание на заднем сиденье.

Юки была в машине одна, когда поступило сообщение, и тут же расшифровала эти точки и тире. (Глупо устанавливать широкополосный передатчик рядом с генератором переменного тока, но большая часть Вайлэвэй имеет паровое отопление). Она выскочила из машины, крича во все горло, мое долговязое, некрасивое чадо, но, само собой, ничего страшного с ней не произошло. Мы были уже морально готовы к этому с той самой поры, когда колония была обнаружена и ее разорили.

Но это было совсем другое. Это был шок.

— Мужчины! — орала Юки, дергая дверцу машины. — Они вернулись! Настоящие земные мужчины!

Мы встретились с ними на кухне деревенского дома, недалеко от места их приземления. Окна были распахнуты, ночной воздух был мягок. Мы ехали на всех видах транспорта, прежде чем добрались до этого дома. Это были и паровые трактора, и грузовики, и безбортовая грузовая машина, даже велосипед. Лидия, районный биолог, уже сделала анализы крови и мочи и теперь, выйдя из состояния замкнутости, свойственного северным народам, сидела в углу кухни, качая головой и удивляясь результатам.

Очень больная, очень добрая, краснеющая по каждому поводу, она заставила себя откопать учебники старого языка, хотя я могла говорить на старых языках даже во сне. И говорила. Лидия чувствует себя с нами неловко. Мы южане и выглядим чрезмерно яркими в сравнении с ней.

Я насчитала в кухне двадцать человек. Это были крупнейшие умы северной части материка. Филли Спэт, я думаю, прилетела на моем планере. Юки была здесь единственным ребенком.

Потом я увидела четверых пришельцев.

Они были крупнее нас. Выше, шире в плечах. Двое были выше меня, а я очень высокая — метр восемьдесят без каблуков. Они явно принадлежали к человеческому роду, но были далеки, невероятно далеки от нас, до сих пор я не могу точно представить очертания их чуждых нам тел, а тогда не могла заставить себя прикоснуться к ним, хотя один из них, тот, который говорил по-русски, хотел пожать нам руки — обычай прошлого, как мне кажется. А какие голоса у них были! Единственно, что я могу сказать, что это были обезьяны с человеческими лицами. Кажется, тот, который хотел пожать руку, не имел в виду ничего плохого, но я дрожа отшатнулась, а потом стала со смехом извиняться и, чтобы показать пример (межзвездное содружество, подумала я), наконец все-таки пожала руку. Жесткая, твердая рука. Они тяжелые, как ломовые лошади. Неотчетливые, глубокие голоса. Юрико сновала среди взрослых, изумленно разглядывая мужчин.