Федора накормили ореховой халвой, диковинным блюдом из дробленого пшеничного зерна на меду со сливками из козьего молока, напоили мятным отваром и замучили расспросами: откуда он знает мусульманские обычаи, один ли он на корабле такой, и восточные языки все ли знает или только арабский, турецкий и все… Потом пришли еще люди, принесли еще лакомства — и покуда два бербера объедались на борту «Пеликана», Федор, как в Турции, ел халву ореховую, и кунжутную («тахинную», как ее здесь называют), и мучную, лапшой нарезанную, и самую изо всех вкуснейшую — белую вязкую с орехами. И пил шербет шести сортов… Когда двое берберов воротились на остров — Федор все еще пировал. Его нагрузили подарками, среди которых главное место занимал мешок липких фиников. Федор объяснил берберам, что нужно англичанам, англичанам — что нужно берберам — и развернулась торговля. Через сутки берберы привели караван одногорбых верблюдов с товарами. Один из верблюдов был нагружен вьюком втрое меньшим, чем остальные. Дрейк это заметил и спросил (через Федора, разумеется), в связи с чем это. Вместо ответа погонщик с напарником сгрузили вьюк с красавца, погонщик сел на него, принял от товарищей копье с устрашающего вида наконечником, более всего похожим на мексиканский тесак — «мачете», и, гикнув, метнул копье в пустынную степь. И поскакал во весь опор вдогонку. Оставалось непостижимой загадкой, как он умудряется сидеть красиво и с достоинством на бешено скачущем верблюде, горб которого на скаку закидывался то на один, то на другой бок. Очень быстро погонщик домчал до места, где копье вонзилось в землю, на бегу верблюд согнул колени так, что всадник смог схватить копье и метнуть в сторону англичан. Те окаменели. Но через миг боцман Хиксон крикнул: «Пройдет левее!» — и тут копье вонзилось в землю ярдах в десяти от крайнего из англичан. Погонщик подскакал и, соскакивая, краткими фразами, а чаще отдельными словами, объяснил:
— Мехари. Боевой верблюд. Скакун. Не под вьюк. Нарочно показать. Пощупай жилу: его сердце спокойно! Лучше лошади.
Берберы держались с достоинством, которое утратили лишь единожды: когда Элис Хиксон выудил из своей боцманской заначки грот, порванный штормом в ноябре. Берберы просто всполошились. Как оказалось, они никогда прежде такого количества парусины в продаже не видели. А она же в жару холодит!
Когда запасливый Том Муни попробовал сушеных фиников, он заявил, что этой вкуснятины надо по полмешка на нос всем, а ему лично мешок, не менее. И — непонятно было даже, где он их прятал на крошечном «Бенедикте», — распорядился нести с судна на берег… весь комплект запасных парусов! Дрейк хотел урезонить старину Тома: мол, гляди, шторма еще будут, а запасных парусов я тебе не рожу! Но Муни, ухмыльнувшись, объявил:
— А я и не попрошу. У меня, кроме этого, еще два полных комплекта остаются. Вот! — и задрал к небу коротенькую седую бороденку.
Берберы же давали по мешку фиников за локоть парусины.
Второй товар, вызвавший, хотя и в меньшей степени, ажиотаж у туземцев, была синяя вуаль, которую брали вообще-то для защиты от москитов и прочих кровососов при предстоящих стоянках в тропиках. Показали ее берберам случайно — лежала в трюме поверх чего-то более существенного. Но их седобородый предводитель — шейх Абенхагир ибн Юсуф ибн Муса — как увидел вуаль, так вцепился в нее трясущейся рукою и спросил: «За это чего хочешь?» Федор, с натугой исполняющий обязанности толмача (все же арабский он знал плоховато, а берберский вовсе едва-едва), разобрал, что люди из свиты шейха галдели: «Синяя! Какая красивая! Совсем, по-настоящему, синяя!»
Один Федор сообразил, исходя из своего турецкого прошлого, — на кой черт жителям пустыни, где насекомых и не видно, эта противомоскитная вуаль.
— Ну, все! Теперь шейх весь свой гарем переоденет в вуаль. И будут перед ним жены и наложницы ходить нагими, в одних вуалевых шароварах да кофточках.
Англичанам это показалось невероятно неприличным. Но когда Федор сказал, что в женскую половину дома, кроме хозяина вхожи только евнухи, люди Дрейка кое-как примирились с этим.
В конце этого торгового дня произошел неприятный инцидент. Матрос Джон Фрей отошел от торжища на пару сотен ярдов и вдруг был схвачен выскочившими из-за скал людьми. Они тут же утащили Фрея в сторону. Как выяснилось позже, арабы эти были сторонниками свергнутого недавно султана, не подчиняющимися новым властям. Фрей был черноволос — и они сочли его португальцем — а с португальцами, уже полтора века пытающимися прибрать к рукам побережье Марокко, у этих арабов были давние счеты.
Когда властитель области Сафи — вождь этих арабов, не признающий нового султана, — узнал, что Фрей вовсе не португалец, — он решил вернуть его на его корабль. Дрейк же, полсуток проискав-прождав Фрея, счел его мертвым и приказал отчаливать, так что кораблей его у Могадора уж не нашли. Фрей был пришиблен горем: ни за что, ни про что его лишили права участвовать в прибыльном плавании и вернуться на родину. Правитель тогда одарил Фрея подарками — и повелел сообщать всем английским судам, которые — вдруг! — появятся у этих берегов, что есть их соотечественник, желающий воротиться в Англию. Берберы даже сшили, по указанию властителя, флаг святого Георгия и махали им при виде каждого мимоидущего европейского судна. И через месяц нашелся «торгаш», идущий в Англию! За проезд Фрея уплатил правитель области. Финиками.
За две недели дошли до мыса Бланко — низменной косы, уходящей далеко в море, на юг. Коса отделяла от океана мелководный залив, богатый рыбой настолько, что местные жители ловили рыбу… руками! Это были худощавые красивые люди с завитыми бородами, говорящие на языке, довольно сходном с языком берберов мыса Могадор, и называвшие себя «имошаг», «икомиддин» и как-то еще на «и». Причем чтобы наловить достаточно рыбы и на пропитание, и на продажу, они не входили в воду и на столько, чтобы намочить нижний край набедренной повязки!
У мыса англичане захватили испанское судно, затем еще два. Продовольствие с них, часть оружия, порох и навигационные карты перегрузили на английские корабли. После этого два судна были отпущены, а третье переименовано в «Сент-Кристофер» и отдано Тому Муни под начало. Испанцам отдали «Бенедикта» (причем каким-то образом оказалось, что когда все запасы Тома Муни перегрузили на вчетверо более вместительный «Сент-Кристофер», свободного места в его трюмах осталось… ровно столько же, сколько его было на «Бенедикте». Как это возможно — и сам старина Том объяснить не мог, но — вот так было).
У этого мыса экспедиция Дрейка провела шесть дней второй половины января 1578 года. Уж больно удивила англичан эта земля (сейчас — самая северная часть побережья Мавритании, на границе с Западной Сахарой), неприютная, бесплодная, с постоянным ветром, несущим из глубин африканского материка мельчайшие красные песчинки, проникающие всюду. Этот ветер выводил из себя, он жалил хуже овода и не давал минуты продыха.
Но более всего поразило англичан то, что в поселении, довольно большом, вообще не было пресной воды! Ни речки, ни озера, ни колодца, ни родничка… Туземцы выпрашивали воду на каждом мимоидущем судне, заплывая с этой целью довольно далеко от берега на неуклюжих плотах из козьих бурдюков, надутых воздухом. В обмен на воду они предлагали товары ценнейшие и редчайшие — например, амбру (притом подлинную, а не подделку из воска и смолы акации, имеющую в цвете непременную желтизну, о чем. поведал знающий толк в драгоценностях Томас Доути) и мускус. Или своих женщин. Ночь — ведро, ночь с девственницей — три ведра, увезти женщину с собой навсегда — сто галлонов воды! Том Муни решил поторговаться для смеха — и едва отделался, когда ему предложили молодую негритяночку за девять ведер пресной воды!
«Очень тяжело наказал Господь этот берег!» — выражая общее мнение, записал в свою тетрадь преподобный Флетчер.
Зачем торчали в этой пустыне неделю? Затем, что Дрейк, по обыкновению, давал отдых экипажу перед длительным переходом. Во время этой стоянки каждый матрос попробовал ловить рыбу руками — и убедился, что ухватить рыбину тут ничего не стоит, это не сложнее, чем ложкой в миске зачерпнуть, — но удержать живую, скользкую, дергающуюся сильную рыбину белому человеку почти невозможно. Хватка не та, что ли. Каждый покатался на верблюде, но ни один белый человек не освоит местное верблюжье седло (общее мнение об этой диковинной деревянной конструкции размером почти в кровать было таким: «Большое упущение со стороны испанской инквизиции — то, что она до сих пор не взяла на вооружение это приспособление»); Капитан Винтер, оглядев седло, сказал недоумевающе: «Должно быть, у туземцев зад как-то иначе устроен. Я вообще не могу представить, чтобы человек уселся на это… Тьфу!» Ну и каждый матрос переспал с местной женщиной. Надобно сказать, что черных здесь было — чисто черных, я имею в виду, — даже меньше, чем на Могадоре. Зато примесь негритянской крови в белых ощущалась сильнее. Подивились англичане на то, что искали встреч с чужеземцами сами женщины, мужья же старались в эти часы не попадаться им на пути. Из ведра воды, полученного в уплату за труды, мавританки отливали мужу один, иногда два ковшика и уносили остальное в свой шатер. Вообще здешние мусульманки ходили с открытыми лицами и нраву были весьма нестрогого. Мужьями помыкали…
