…Дрейк и без того был «на взводе» — штиль, когда не продвигаешься к цели и ни-че-го не можешь сделать для приближения ее, кого хочешь взбесит — а тут еще духота и зловещая напряженность, разлитая в воздухе (мы в двадцатом веке называем это «наэлектризованностью» атмосферы). Еще и этот «лучший друг»! Дрейк впал в бешенство. Вприскочку забегал взад-вперед по палубе (в таком состоянии знающие его хорошо люди предпочитали близко не оказываться), комкая платок, — потом остановился и ме-едленно, явно следя за собой и уже в силах контролировать себя, приказал передать на «Сент-Кристофера» приказ «советнику по вопросам применения войск» прибыть немедля «к борту флагмана».

Приказание странно звучало: не «на борт» — а «к борту». Но вскоре выяснилось, что то была не оговорка. Едва адмиральский вельбот с «советником» толкнулся в борт «Пеликана» и старшина уже приготовился ловить штормтрап — Дрейк лично перегнулся через фальшборт и скомандовал:

— Оставайся в вельботе, Томас Доути, — поскольку я отсылаю тебя на «Лебедя», где ты будешь содержаться под стражей!

И тут же послал мистера Муни в ялике на «Лебедя» с инструкцией капитану Честеру о порядке содержания мистера Доути. В инструкции Доути был назван изменником и мятежником!

Тем временем штиль сменился слабым западным ветерком: с ним уже можно было двигаться к цели, хотя и не кратчайшим путем… Переход от островов Зеленого Мыса до бразильских берегов отнял аж пятьдесят девять дней. Эти два месяца экипажи Дрейка не видели суши хотя бы на горизонте.

Единственным развлечением была жизнь за бортом. Может быть, рыб и рачков тут было не больше, чем где-либо, зато прозрачность воды позволяла видеть их всех на пару ярдов в глубину. И смотреть было на что! Преподобный Флетчер писал: «Все это время мы не преставали удивляться и восхищаться Господом великим, создавшим неисчислимое количество как маленьких, так и огромных тварей в необозримых морях».

Коки жарили падающих на палубу летучих рыб и — реже — морских птиц, на лету ударившихся о мачты или присевших на палубы отдохнуть. Летучих рыб с палубы одного только «Пеликана» каждое утро собирали не менее двух десятков. Создавалось впечатление, что кто-то свыше специально посылал их людям, соскучившимся на солонине, на продовольствие! Хотя на самом-то деле все было куда прозаичнее: рыбы выскакивали их воды, спасаясь от хищников, и летели в самых разных направлениях — но над палубами натыкались на снасти и падали оглушенными.

В экваториальных водах, как писал далее Флетчер, условия для человеческой жизни просто райские — ни на суше, ни на море ничто сравниться с ними не может. Аристотель и Демокрит и с ними многие иные греческие и римские мудрецы заблуждались, полагая, что близ экватора жизнь вообще отсутствует из-за невыносимой жары. На самом-то деле в Африке или в Вест-Индии куда жарче.

Ритуал празднования пересечения экватора — с непременными Нептуном, чертями, сиренами, купанием в бочке и выдачей самодельных дипломов — тогда ещё не установился. Но по чарке доброго испанского вина каждому члену команд выдали — причем выбирал себе каждый по вкусу: красное, белое, сухое или крепкое…

К бразильскому побережью подошли южнее Пернамбуку, и англичане увидели безлюдную и безлесную холмистую землю с редкими лохматыми пальмами и бутылкообразными деревьями с мелкими листочками. На такую унылую пыльную землю и высаживаться-то никому не захотелось, хотя земли никакой давно уж не видели, вроде и соскучились…

Пошли к югу, к великой бухте, где в шестидесятых годах гугенотами был основан Форт-Колиньи. Но существует ли он доныне? Войдя в бухту Гуанабара, англичане потеряли на несколько минут управление: пейзажи по берегам были настолько прекрасны, что матросы, разинув рты, остолбенело любовались отвесными скалами из розового, серого и голубого гранита, роскошными лесами, замысловатыми взгорками — то в форме сахарной головы, то клыком из воды, то как сидящий дед… И из камня торчат-сверкают громаднейшие кристаллы горного хрусталя — такие, что, расскажи в Англии либо в России, — никто и не поверит… Бабочки такие, каких Федор и в Вест-Индии не видывал, за кабельтов видны… Радуги над мелкими водопадиками, коих сотни с разных сторон в бухту спадают с гор… Красотища!

Но если б не Нуньеш да Силва, проведший англичан без приключений по лабиринту проливчиков меж островами и скалами — они б и места Форт-Колиньи в месяц не отыскали. Увы… От гугенотского поселения осталось одно пепелище. И Федор, печально разглядывая останки поселения, вспомнил своих убитых родных и симаррунов и подумал, как разно живут люди, непохоже друг на друга — и как однообразно гибнут. Сожженный мирный православный погост русских и сожженный укрепленный форпост протестантов-французов выглядели одинаково. Почти. Как люди — при жизни ну совершенно разные, и ничего меж ними-то и общего нет, и не понимают языки друг друга — а истлеют, и остовы с черепами неразличимы сделаются…

Может быть, все эти различия, и вся жизнь вообще — так, кажущееся, а главное, настоящее — смерть, скелеты, пожарища? Тут он увидел крест, к которому были прикручены цепью обугленные останки человека, и ему вовсе тошно от этого — ну сказочно прекрасного — места стало… Он испытал нешуточное облегчение, когда корабли отошли от этого берега…

Более к бразильскому берегу уж не приставали, хотя шли почти все время, не теряя берега из виду до заката, — к ночи отворачивали подалее, чтобы нечаянный шквал, или пригонное течение не натолкнули на прибрежные рифы… Но вот горы отошли от берега или просто кончились, пошла степь плоская… Подлиннее стали ночи, короче дни, а главное — остались позади мгновенные тропические закаты.

Да, это была уж иная страна… Вот берег стал вовсе плоским — с палубы, не приставая к берегу, за версту вглубь материк просматривается. Вот берег стал отворачивать на запад, ветры стали неустойчивы, вода мутна и вдвое преснее. Это были признаки великой реки Ла-Платы (принятой Магелланом в свое время за пролив, ведущий в другой океан).

Испанцев не было видно. Лишь индейцы — судя по всему, немирные — подскакивали на неоседланных конях к берегу и грозились дротиками, а то и метали их.

Чувствуя, что люди приустали — после длительного перехода через Атлантику толком так еще и не отдохнули, потому что расчет на гугенотские поселения в бухте Гуанабара рухнул, — Дрейк приказал войти в реку. Впрочем, какая ж это река, если с марсовой площадки берегов не видать? Только и догадываешься, что уже не в открытом море, по сильно опресненной воде да по заметному встречному течению. Кстати, течение несло много подмытых рекою стволов — деревья с мелкими, вроде ивовых, листочками и терпко пахнущей корой. Видимо, шел осенний паводок…

Дрейк намеревался стать на якорь у берега — но это не удалось. В одночасье небо дочерна истемнело, нависли тучи — и разразилась буря необычайной свирепости. Ветер трижды переменялся в продолжение одного часа — и наконец понес суда к северному берегу Ла-Платы — а там моряки по цвету воды еще вчера определили гиблые отмели… Спас экспедицию в очередной раз португальский кормчий. Он поднялся на мостик «Пеликана», отстранил мистера Худа коротким движением смуглой маленькой руки и сказал:

— Теперь мой час. Кто хочет жить дальше — слушай меня!

И властно повел «Пеликана» в никому, кроме него, не видимый, извилистый проход меж отмелей. За флагманом потянулись остальные корабли. При виде отмелей вот, рядом с бортом, капитана Худа стошнило! Справясь с собой, он робко скомандовал, глядя на португальца:

— Вязать вешки и скидывать с обоих бортов через полкабельтова!

Нуньеш да Силва закивал:

— Мудро, капитан! Я не то что забыл об идущих сзади, а не привык думать о других — всегда вел одно судно — никогда караван.

Но течение сказывалось, вешки сносило — и шедший последним «Сент-Кристофер» сел-таки на мель. Но через час и он снялся — самостоятельно, благодаря начинающемуся приливу.