И человек, возненавидев себя, свою душу, свой разум, в крайнем отчаянии кричит всем своим существом: Credo, quia absurdum est. Ничего, ничего не хочу своего, — не хочу даже рассудка. Ты Один, — Ты только. Die animae meae: salus tua Ego sum! Впрочем, не моя, но Твоя воля да будет. Троице Единице, помилуй мя!.. Верю вопреки стонам рассудка, верю именно потому, что в самой враждебности рассудка к вере моей усматриваю залог чего‑то нового, чего‑то неслыханного и высшего. Я не спущусь в низины рассудка, какими бы страхами он ни запугивал меня. Я видел уже, что, оставаясь при рассудке, я гибну в сомнениях [εποχή], я хочу быть теперь безрассудным…

Затем, поднявшись на новую ступень, обеспечив себе невозможность соскользнуть в рассудочную плоскость, я говорю себе: теперь я верю и надеюсь понять то, во что я верю. Теперь бесконечное и вечное я не превращу в конечное и временное… Теперь я вижу, что вера моя есть источник высшего разумения и что в ней рассудок получает себе глубину. И, отдыхая от пережитой трудности, я спокойно повторяю за Ансельмом Кентерберийским: «Credo ut intelligam…» Теперь я знаю, потому что верю…

И, сказав, я перехожу на третью ступень. Я уразумеваю веру свою. Я вижу, что она есть поклонение «Ведомому Богу», что я не только верю, но и знаю. Границы знания и веры сливаются. Тают и текут рассудочные перегородки; весь рассудок претворяется в новую сущность. И я радостный взываю: «Intelligo ut credam!» Слава Богу за все! Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же — лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан [305] [306].

Православным подвигом веры человек всю личность отдает Христу; пред Пресветлый Ликом Его смиряет гордый ум свой и волю и сердце; жгуче чувствует нищенство духа своего пред безмерным богатством Духа Христова; освобождает себя от тиранства вещей; богоборческую и человекоборческую гордыню свою искореняет христоликой смиренностью. В таком подвиге смиренной веры Достоевский видел русское решение «проклятой проблемы» личности, поэтому в своей «Пушкинской речи» по–апостольски пламенно призывал русскую интеллигенцию к такому подвигу: «Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве…. Не вне тебя правда, а в тебе самом; найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой — и узришь правду. Не в вещах эта правда, не вне тебя и не за морем гденибудь, а прежде всего в твоем собственном труде над собою. Победишь себя, усмиришь себя — и станешь свободен как никогда и не воображал себе, и начнешь великое дело, и других свободными сделаешь, и узришь счастье, ибо наполнится жизнь твоя, и поймешь наконец народ свой и святую правду его» [307].

Подвиг веры имеет два момента: отрицательный и положительный. Отрицательный состоит в отрицании себя, души своей и в распятии себя на Кресте Христовом; положительный состоит в нахождении себя во Христе и в воскрешении богообразной души своей Христом. Кто хочет идти за Мною, отвертись себя и возьми крест свой и следуй за Мною [308]. Пусть отвергается себя — своего «я», своего разума, своей воли, своей души; и возьмет крест свой — пусть распнет свое «я», свой разум, свою волю, свою душу, все существо свое. Христолюбивые герои Достоевского ведут жизнь, полную непрерывного самоотрицания и самораспинания. Они идут за Христом безоговорочно, безо всяких условий, с непрестанным чувством смирения. Как только, задумавшись серьезно, Алеша пришел к убеждению, что Бог и бессмертие существуют, он тотчас же сказал себе: «Хочу жить для бессмертия, а половинного компромисса не принимаю». Он счел даже странным и невозможным жить по–прежнему. «Сказано:«Раздай все и иди за Мной, если хочешь быть совершен». Алеша и сказал себе: «Не могу я отдать вместо «всего» два рубля, а вместо «иди за Мной» ходить лишь к обедне» [309]. Старец Зосима является воплощением православного безоговорочного следования за Христом. И ночи его, и дни наполнены христоустремленными подвигами. Очарованный и ведомый прекрасным Образом Христовым, он, подобно солнцу, светло и тихо проходит таинство жизни своей. Князь Мышкин до высшей степени довел свою безграничную веру в чудесную Личность Богочеловека, довел ее до экстаза, до юродивости, до полного самозабытья. Душа Макара полностью отдана христоустремленному подвигу веры; она денно и нощно бодрствует и всегда готова для безграничного обожания прекрасного Образа Христова. Всем существом своим христоустремленные герои Достоевского веруют во Христа и идут за Ним. Они знают: Христос ищет всего человека, а не часть только его, не кусок его. Вера в частях, вера условная — это не вера. Если царство человеческой личности разделяется, то пропадает [310]. Для Христа и Православия «золотая середина» невозможна. «Золотая середина — нечто подлое, безликое» [311], поэтому такое отношение человека ко Христу невозможно. Человек истинно верует во Христа лишь тогда, когда неразделенной личностью следует за Ним, неразделенным сердцем, умом и волей, если идет за Ним, несмотря на все громкие протесты богоборческого и бунтарского ума. Только такая вера спасает человека от сомнения и отчаяния. Атак называемая «разумная», «рациональная» вера, то есть вера «по доказательству разума», вера по толстовской формуле: «Я хочу понять так, чтобы всякое необъяснимое состояние представлялось мне как необходимость разума…» [312], такая вера — окаменелая, страшная каменная опухоль на сердце, которая не дает сердцу подойти к Богу, такая вера — бунт против Бога, чудовищное порождение людского эгоизма, который хочет и Бога подчинить себе. Есть много видов безбожия, но самый плохой из них — так называемая «разумная», «рациональная» вера. Она самая плохая, ибо кроме того, что она не признает сам предмет веры (то, что невидимо — Евр. 11: 1), она к тому же и двулична: признает Бога с тем, чтобы не признать саму Его суть — «невидимость», то есть то, что над–разумно. Что такое «разумная вера»? «Разумная вера» — гадость и смрад пред Богом. Ты не сможешь веровать, пока не отречешься от себя, от своего закона. А «разумная вера» как раз и не желает отрекаться от эгоизма, а еще утверждает, что знает истину! Но, не отрекшись от себя, она может иметь в себе — только себя. Истина познается только с помощью самой себя, никак не иначе. Чтобы мы могли познать истину, надо нам ее иметь, а для этого необходимо перестать быть тем, что мы из себя представляем и причаститься только истиной. «Разумная вера» — начало диавольской гордыни, желание не принять в себя Бога, а выдать себя за Бога, — самозванство и самодовольство» [313].

Правоолавным подвигом веры Достоевский победил эгоцентричный эвклидовский ум, победил отчаяние и скепсис своих антигероев, и усмирил себя, усмирил свой буйный и бунтарский ум перед таинственным Образом Богочеловека. Ибо первый признак веры — это смирение перед страшной тайной Божией и перед не менее страшной тайной этого мира. Вера и смирение — близнецы: они вместе зачинаются, вместе растут, вместе живут, а если умирают, то вместе умирают. Подвигом веры человек переносит личность свою из временной трехмерной жизни по человеку, которая вся пропитана смертностью, в надвременную, надпространственную и надразумную реальность, которая вся пропитана бессмертием и бесконечностью. Перед неизведанной бесконечностью он весь исполняется смирением и страхом и болезненно чувствует, что ни ум его, ни воля, ни дух его не могут вести его по бесконечным пространствам новой реальности. Однако по какойто таинственной необходимости вера и смирение приводят в результате к молитве, всё существо человеческое погружают в молитву. И человек весь предается молитве, чтобы она вела его через таинства бессмертной реальности. Молитва управляет им. Его мелкий дух, несомый молитвой, начинает чувствовать реальность вечной истины. Он верует молитвой и молится верой. Молитва становится для него оком, взгляд которого проникает в глубины вечности и в тайник его существа. Молитва ведет ум его, сердце и волю его через страшно сложную тайну Вечности. Он всем существом своим чувствует, что молитва — зрение ума, зрение сердца, зрение воли его, с помощью которого он может видеть и познавать то, что прежде никогда и не видел, и не предчувствовал. В Православии молитва является водителем, учителем и воспитателем. Своим православным молитвенным сердцем Достоевский это почувствовал и узнал. «Юноша, не забывай молитвы, — советует его герой, старец Зосима. — Каждый раз в молитве твоей, если искренна, мелькнет новое чувство, а в нем и новая мысль, которой ты прежде не знал и которая вновь ободрит тебя, и поймешь, что молитва есть воспитание» [314].