– Кто ты?

– Я – Пятый.

– Откуда ты появился?

– Меня родила женщина.

– А меня тоже родила женщина? – Да.

– Любая женщина может родить?

– Почти любая.

– Кто не может?

– Старушка не может.

Больше вопросов нет. Профессор молчит и с негодованием смотрит на меня. Я опять не прошел экзамен. В пятнадцатый раз. А может, это и двадцать восьмой. Не знаю. Уже несколько месяцев, как я сбился со счета. То, что полгода (кажется, полгода) назад выглядело пустяком, почти шуткой, оказалось непосильной задачей.

Профессор возмущенно пыхтит.

– Пятый, вы понимаете свою ошибку? – Да.

– И в чем же она состоит?

– Я сказал, что старушка не может родить.

– Не играйте словами! Вы отлично знаете, что нарушили запрет. Вы свободны. Если вы не сдадите экзамен до конца месяца, можете забыть о контракте.

Я выхожу из класса и бреду к себе в комнату. Все это мне ужасно надоело. Но сумма в обещанном контракте настолько внушительна, что я продолжаю пытаться сдать этот ненормальный экзамен.

В комнате меня как всегда охватывает еще большее уныние и злость. Обстановка напоминает номер приличной гостиницы и сама по себе совсем неплоха. Но отсутствие окон, книг и газет нагоняет тоску. Автоматически включаю телевизор, но река, лениво текущая на экране, напоминает о том, что, кроме природы, здесь ничего не показывают. Зато выбор огромный – двадцать программ с какими угодно пейзажами. Наверное, какое-то светило доказало, что такое телевидение умиротворяет и помогает концентрироваться. У меня оно на данный момент вызывает только желание запустить в телевизор чем-нибудь тяжелым.

Борясь с этим желанием, выключаю реку и беру гантели. Хоть это мне не запрещают в моем сумасшедшем доме.

Гантели, душ, ужин. И снова учеба. Глупая, непонятная и раздражающая своей непонятностью. С отвращением сажусь за компьютер и запускаю обучающую программу.

Выберите предмет.

Так, что у нас есть: история, литература, технологии, живопись, развлечения… Займемся-ка мы сегодня историей. Два месяца назад я бы еще мысленно сказал: посмеемся. Сейчас я добавляю: поплачем.

Дикая смесь Библии с арифметикой. «Бог сотворил Адама и Еву. Адам познал Еву, и она родила Каина. Шинав родил Первого и Вторую. Адад родил Третьего. Третий взял в жены Вторую и родил Четвертого и Пятого…» Бред. Но мне его надо знать наизусть. Потому что, согласно контракту, я и есть тот самый Пятый.

Не знаю, как долго я здесь живу. Собственно, я даже не знаю, где это – здесь. Все, что мне известно об этом месте, может поместиться на одной странице. Список вопросов о нем займет толстую тетрадь. Но записывать их незачем – отвечать на них все равно никто не будет. Более того, вопросы мне задавать настоятельно не рекомендуют. Я их давно уже и не задаю. Даже себе. Любопытство имеет свой срок годности.

Зато воспоминания сохраняются отлично. Особенно в этом странном «здесь». Потому что воспоминания – это единственное, что меня хоть как-то связывает с той жизнью. Воспоминания, одежда и гантели. Все остальное осталось там. Вещи, дома, улицы, понятия. И люди. Даже в тюрьме разрешают свидания. Даже из камеры можно послать письмо. Но только не отсюда. Какие там свидания – здесь даже говорить о тех, кто для тебя что-то значит, не рекомендуется.

У нас тут вообще много чего не рекомендуется. Например, не рекомендуется вспоминать о прошлом. Знают ведь, что проконтролировать такое невозможно, а все равно не советуют. Не рекомендуется обсуждать литературу, политику, социологию, медицину, музыку и почему-то сельское хозяйство.

Впрочем, на мелкие нарушения они закрывают глаза. Все-таки это не совсем тюрьма. В тюрьму, даже самую благоустроенную, добровольно не идут. А сюда я попал по своей воле. И уйти я отсюда могу в любой момент. Вот только назад дороги уже не будет. Никогда. Я даже не буду знать, как их найти. А если каким-то чудом и найду, обратно меня уже не возьмут. Поэтому я сижу и зубрю. Я – Пятый, я – Пятый, я – Пятый…

Говорят, каждый журналист мечтает написать книгу. Чушь. Может, это и так, когда речь идет о зубрах, на счету у которых тысячи статей. А когда ты только что окончил университет и на твоем дипломе еще не успела высохнуть краска, ни о каких книгах ты не думаешь. А думаешь о том, как бы найти работу. Да желательно такую, чтобы твой диплом имел к ней хоть какое-то отношение.

А пока ты ее ищешь – вначале уверенно, потом с надеждой, дальше уже почти судорожно, – ты все пытаешься понять, как же так вышло.

«Конечно, у тебя получится, – говорила мама, похоже, немного гордясь моим выбором профессии. – Книги ты любишь, пишешь быстро, с людьми легко сходишься. И тебе ведь всегда все так интересно. Станешь у меня знаменитым журналистом». Но, как выяснилось вскоре после окончания университета, природного любопытства и любви к чтению оказалось недостаточно. То ли в Париже хватало свежих выпускников с подобными квалификациями, то ли редакторы искали что-то еще.

Так или иначе, работы не было. Были случайные заметки. «Парк Флорал приветствует ежегодную выставку собак». Оплачивались эти литературные упражнения соответственно.

Денег на жизнь не хватало – порой на самое необходимое. Квартиру пришлось сменить на более дешевую, машина грозила развалиться на ходу, костюм для походов по редакциям истрепался до неприличия. Жизнь приобретала все более неясные очертания, хотя надежды на яркое или, по крайней мере, светлое будущее пока еще не были потеряны.

И это странное объявление появилось так кстати.

В то утро я практически безнадежно просматривал газеты. Чтение объявлений о работе давно уже стало утренним ритуалом, регулярно исполняемым, но совершенно безрезультатным. Периодически я косился на внушительную стопку неоплаченных счетов, сурово напоминавшую о необходимости немедленного заработка. Но услуги молодого талантливого журналиста очень широкого профиля как обычно никому не требовались.

Я перевернул очередной лист. Не то… не то… не то… Этим занимайтесь сами, до такого я еще не докатился. Или? Нет, все-таки не докатился. Не то, не то. Это интересно, но несерьезно. Хотя… Я поставил чашку с кофе и внимательно перечитал странное объявление. Затем перечитал еще раз. Для участия в социологическом исследовании требовались молодые мужчины в возрасте от двадцати трех до двадцати шести лет. Плата за участие была весьма щедрой и обещала решить мои финансовые проблемы по крайней мере на месяц. За репортаж о собаках платили значительно меньше. Единственным условием являлся возраст. Терять, да и делать, мне было решительно нечего.

Поначалу я чуть не повернул назад прямо с порога – с детства не люблю очереди. А эта очередь грозила многочасовым ожиданием. Извиваясь ужом, она растянулась на весь большой серый вестибюль и упиралась в стол, за которым располагался угрюмый бритоголовый мужчина.

Когда я вошел, мужчина пристально всматривался в лицо очередному кандидату. Кандидат, высокий блондин лет двадцати пяти, заметно смущался под этим строгим взглядом. Он демонстрировал натянутую улыбку, переступал с ноги на ногу, пытался что-то бормотать и в целом являл собой довольно жалкое зрелище. Наконец бритоголовый принял решение и что-то отрывисто сказал блондину. Парень развернулся и пошел к выходу. На лице у него было написано явное облегчение.

Следующему кандидату повезло больше: поговорив с ним несколько минут, бритоголовый вручил ему какую-то бумагу и небрежно указал на дверь слева от себя.