И такъ, скажутъ мнѣ, если журналистика представляетъ одинъ изъ самыхъ неизбѣжныхъ механизмовъ нашей политической системы и если, притомъ, она не подлежитъ ни полицейскимъ уставамъ, ни конкурренціи, ни прекращенію, то лучше всего оставить ее на собственный произволъ и дать ей полную свободу. Такова любимая идея г. Жирардена, который, желая успокоить правительство, пытается увѣрить его, что журналистика безсильна.
Какъ простое орудіе гласности, печать сама по себѣ служитъ безразлично, какъ истинѣ, такъ и лжи, какъ свободѣ, такъ и деспотизму. Она получаетъ значеніе и цѣну только въ томъ случаѣ, когда становится проводникомъ идей и интересовъ извѣстныхъ партій. Теперь спрашивается: можно ли сказать, что партіи, вооруженныя печатью, правомъ сходокъ и т. п., безсильны противъ правительства? Разумѣется, нѣтъ, потому что вся парламентская система только и поддерживается дѣйствительною силою партій. Припомните же теперь, какъ пользовались онѣ печатью съ 89 года.
Старая монархія, которая созвала государственныя сословія и произвела Революцію, получившую другое значеніе при учредительномъ собраніи, просуществовала всего три съ половиною года.
Первая республика поддержала своими конституціями II и III годовъ всѣ вольности и права, данныя покойною монархіей. Что могла эта республика сдѣлать больше? Она продержалась семь лѣтъ озарившись страшнымъ свѣтомъ въ чаду заговоровъ. Завелась она послѣ государственнаго переворота, жила она государственными переворотами и погибла отъ государственнаго переворота.
Вторая республика также даровала намъ своей конституціей 1848 года всѣ права и вольности. Она длилась три года и, подобно первой, жила государственными переворотами, реакціями, и кончилась государственнымъ переворотомъ.
Правительства, державшія печать въ страхѣ и загонѣ – первая имперія, реставрація, іюльская монархія – просуществовали дольше другихъ; это обстоятельство доказываетъ только то, что журналистика, эта развратница, въ дѣйствительности такое подлое созданіе, которое изгибается и ползаетъ подъ ударами. Говоря о деспотизмѣ прошлаго времени, я вовсе не намѣренъ, конечно, ставить его образцомъ для подражанія; дѣло въ томъ, что, въ концѣ концовъ, мы всегда расправлялись съ каждымъ правительствомъ, какъ слѣдуетъ, и самое долгое царствованіе не тянулось долѣе восемнадцати лѣтъ; что значитъ такая продолжительность въ судьбѣ государства! И такъ, я желаю указать только на тотъ постоянный фактъ, что несовмѣстность печати съ правительствомъ заявляется всегда и непремѣнно, все равно – даютъ ли ей свободу или держатъ на привязи: въ первомъ случаѣ она душитъ правительство, а въ послѣднемъ – отравляетъ его существованіе.
Можете ли вообразить, что, по стеченію особенно счастливыхъ обстоятельствъ, нынѣшняя Оппозиція, достигнувъ власти, найдетъ секретъ, неизвѣстный Наполеону III и его предшественникамъ, поладить съ печатью и ужиться съ ея свободою? Будьте увѣрены, что даже и въ этомъ случаѣ согласіе ихъ не продлится болѣе двухъ недѣль. Намъ уже давно знакомъ тотъ либерализмъ, которымъ щеголяютъ еще наши мнимые демократы; мы видѣли уже, какъ взялись они за дѣло на послѣднихъ выборахъ. Одинъ изъ этихъ господъ, менѣе другихъ виновный, г. Мари доказалъ въ своемъ процессѣ, гдѣ онъ ратовалъ за шведскую королеву противъ «Записокъ» Мармона, что способенъ, при удобномъ случаѣ, сдѣлаться отличнымъ цензоромъ. Впрочемъ, даже не обращая вниманія на личный составъ и характеръ представителей Оппозиціи, кто можетъ безъ содроганія и гнѣва даже подумать о томъ, что они станутъ нашими повелителями?
Какъ! – отдать наши финансы г. Гарнье–Пажесу, народное просвѣщеніе – г. Карно, юстицію – г. Мари, внутреннія дѣла – г. Жюль Фавру!! Будь мы даже просто пѣшками, куклами, – и то, при видѣ этихъ присяжныхъ господъ, не стали бы молчать; не будь въ нашей рукѣ пера, за насъ возопили бы камни. О простаки! – Вотъ уже въ теченіе трехъ четвертей вѣка водятъ васъ за–носъ и забавляютъ политическими комедіями. Поймите же, наконецъ и разъ на всегда, ту истину, что нельзя вамъ добиться ни свободы, ни порядка, a тѣмъ болѣе спокойствія, пока господствуетъ у васъ подлое адвокатство, которое прикрываетъ чудовищную централизацію съ подкладкою экономической анархіи и денежнаго феодализма, управляющаго даже государственною властью. Одинъ только фактъ систематической нераздѣльности самодержавія, въ соединеніи съ экономическою анархіей, служитъ уже вѣрнымъ ручательствомъ за неизбѣжность и постоянство вашей междоусобной вражды и нищенскаго состоянія.
Пусть правительство и буржуазія раскроютъ глаза и увидятъ, въ какомъ жалкомъ положеніи они находятся. Политическій развратъ заявляется умышленнымъ клятвопреступленіемъ и къ этой безнравственности присоединяется несовмѣстность государственной централизаціи со всякою свободою, невозможность нормальнаго бюджета, отчаянный упадокъ общественнаго благосостоянія и народнаго развитія. При такомъ положеніи дѣлъ, все становится враждебно правительству, все подрываетъ его, все въ заговорѣ противъ него: ученыя и литературныя собранія, академическія засѣданія, публичныя чтенія, духовныя проповѣди, всякія рѣчи, театральныя представленія, благотворительныя общества… Всему этому правительство должно мѣшать или, поминутно всѣмъ этимъ отравляясь, должно издыхать.
Собранія и ассоціаціи. – Говорить теперь о политическихъ собраніяхъ и ассоціаціяхъ совершенно напрасно. Можно ли даже воображать, въ самомъ дѣлѣ, что централизованное правительство допуститъ образованіе враждебныхъ себѣ кружковъ! Если уже нетерпима свобода городская, муниципальная, то можетъ ли быть терпима свобода клубовъ! Въ 1848 году, законъ о сходкахъ и ассоціаціяхъ казался не совсѣмъ яснымъ, и тогда еще нельзя было довѣрять ему, не взирая на всѣ доводы оппозиціи, которая опиралась и на право естественное, и на право писанное. Дѣло въ томъ, что и тогда несовмѣстность свободы съ полицейскимъ порядкомъ была вопіющая: это обнаружилось 21 февраля, въ тотъ самый день, когда одна лишь попытка устроитъ сходку рѣшила участь правительства. Развѣ не сходка въ улицѣ Поатье убила республику! Развѣ не клубъ якобинцевъ овладѣлъ конвентомъ въ 1793 году? И развѣ потомъ, послѣ смерти Робеспьерра, не пришлось закрыть его?!
Какая жалость видѣть старыхъ депутатовъ, кандидатовъ въ законодательное собраніе, которые принимали въ 1848 году такое живое участіе въ составленіи указовъ 27 и 28 іюля, уничтожавшихъ свободу печати и право сходокъ; какая жалость видѣть, какъ эти господа берутъ на себя роль наставниковъ народа, объясняютъ по своему указъ 2 февраля 1852 г., устроиваютъ, по этому поводу, обширный избирательный заговоръ по всей имперіи и, въ заключеніе всего, когда правительство требуетъ отъ нихъ отчета въ поступкахъ, когда оно указываетъ имъ на букву закона, на статью 291 свода уголовныхъ постановленій, на законъ 10 апрѣля 1834 г. и на указъ 28 іюля 1848 г., когда оно публикуетъ всю ихъ любопытную переписку, – что они дѣлаютъ? Вмѣсто того, чтобы искренно сознаться въ нарушеніи законовъ и объявить прямо, что законная обязанность ихъ была несовмѣстна съ настоящимъ правомъ и потому имъ пришлось пожертвовать ею во имя истины, – вмѣсто всего этого, они говорятъ о своей благонамѣренности и пускаются на самую пошлую софистику. Да, врядъ ли современная Демократія видала что нибудь жалостнѣе и унизительнѣе оправданія «тринадцати» передъ судомъ исправительной полиціи. Этотъ процессъ доказалъ, какъ лицемѣрна и вѣроломна Оппозиція, которая, желая поддержать свою гнусную систему единства на счетъ собственнаго достоинства, обманываетъ народъ и притворяется жертвой полицейскаго насилія, будто наше законодательство и вся наша исторія не выражаютъ той истины, что государственная централизація несовмѣстна съ правомъ сходокъ и не можетъ терпѣть его!
Свобода собраній и ассоціацій при такой политической системѣ, какъ наша, гдѣ по необходимости вещей кипитъ злоба и ненависть противъ правительства, гдѣ разгарается столько честолюбія, гдѣ дѣйствуетъ и борется столько партій и кружковъ – да мыслимо ли это?! Взгляните же, наконецъ, что происходитъ ежедневно даже въ самыхъ невинныхъ сборищахъ, дозволенныхъ правительствомъ. И тамъ во всемъ стараются сдѣлать намекъ на произволъ власти, во всемъ хотятъ опошлить ее и возбудить къ ней презрѣніе; чѣмъ злѣе, острѣе и ядовитѣе насмѣшки надъ нею и чѣмъ больше она бѣсится, тѣмъ безпощаднѣе обвиняютъ ее въ деспотизмѣ. Правительство находится въ такомъ положеніи, что не можетъ надѣяться на правый судъ: всѣ его оправданія признаются лживыми, никто его не уважаетъ и не слушаетъ; словамъ его нѣтъ вѣры, дѣламъ его нѣтъ извиненія; съ нимъ поступаютъ такъ же безжалостно, какъ съ писателемъ, который замаралъ и потерялъ свою репутацію. Что же остается дѣлать правительству въ такихъ отчаянныхъ обстоятельствахъ? Лучше всего – пусть оно завязываетъ рѣшительный бой съ обществомъ, съ которымъ не можетъ ужиться, и, напрягая всѣ свои силы, умираетъ, по крайней мѣрѣ, смертью настоящаго бойца.
