Прошло немногим более получаса. Багровый диск солнца уже коснулся своим нижним краем лазурной поверхности моря, когда «Нептун» и флейт ван Гадена стали по обоим бортам «Мерсвина», и корабли были надежно пришвартованы друг к другу. Карфангер, приглашенный де Рюйтером на ужин, вновь отправился на флагман; тем временем Ян Янсен расставлял ночную вахту. И сколь бы ни радовался Карфангер предстоящей беседе с адмиралом и совместным воспоминаниям о плаваниях и приключениях прошлых лет, он уже не ощущал в себе той непринужденности и приподнятого настроения. Здесь, на рейде алжирской гавани, казалось, сам воздух был наэлектризован опасностью; в душе гамбургского капитана царила тревога.

Когда Карфангер возвратился на «Мерсвин», была уже глубокая ночь.

Спал он недолго и беспокойно. Едва лишь на востоке между склонами гор и белой полосой прибоя заалели первые лучи восходящего солнца, капитан

«Мерсвина» вышел на палубу. Внешний рейд алжирской гавани был пуст — английская эскадра ночью снялась с якоря и ушла.

Спустя два часа гамбуржцы передали пленных алжирцев де Рюйтеру. Последним перелез через планшир Юсуф ибн Морад. Парусный мастер трижды сплюнул ему вслед: старик, наверное, снова отгонял всякие напасти.

Когда Юсуфа ибн Морада провели мимо Карфангера, он замедлил шаги и крикнул, обращаясь к капитану: «До скорой встречи! Но зачем было делать крюк через Голландию? Или у гамбуржцев недостает смелости самим отправиться к бею?»

Карфангер промолчал, не удостоив его и взглядом. Де Рюйтер подозвал профоса и приказал:

— Этого содержать под особым надзором!

— Слушаюсь, минхер адмирал! — Профос мигнул своим подручным, и те увели рейса на нижнюю палубу. Адмирал пригласил Карфангера разделить с ним на прощание трапезу.

И тут вдруг выяснилось, что бей неожиданно быстро отреагировал на послание адмирала: к флагману голландской эскадры направлялась небольшая алжирская галера, подгоняемая быстрыми ударами весел.

— Отчего это бей так заторопился? — вопросом встретил адмирал ван Гадена, появившегося на палубе.

— Похоже, что этот Юсуф ибн Морад у него в любимчиках. На галере не менее трех дюжин гамбуржцев из числа рабов бея.

— Ясно. Значит этот Морад-реис в действительности стоит раза в три больше, если его повелитель добровольно проявляет такую щедрость.

Однако последнее качество бея адмирал сильно переоценил. Это выяснилось, как только его люди поднялись на борт «Нептуна», и самый важный из них на вид изложил условия обмена:

— Могущественный бей, владыка Алжира, в своей милости снизошел до того, что приказал представить гамбуржцам — хотя они того и не заслуживают — всех их пленных соотечественников, из которых им позволяется выбрать двадцать три человека. Двадцать три гамбуржца в обмен на двадцать три алжирца — вполне честная сделка, к тому же вам предоставляется право выбора.

Де Рюйтер обменялся несколькими фразами с Карфангером, после чего заявил алжирцу, что они выберут из числа пленников не двадцать три, а двадцать два гамбуржца и готовы обменять их на двадцать два алжирца. Но если бей желает получить своего рейса Юсуфа ибн Морада, то пусть отдает за него остальных тринадцать невольников. И добавил: «Как можно равнять рейса с простым матросом? Гамбургский капитан Берент Карфангер также считает невозможным настолько унизить своего храброго противника, чтобы обменять его какого-нибудь фор-марсового».

Посланник бея изъявил готовность немедленно отправиться к своему господину и изложить ему эти встречные требования. Де Рюйтер, в свою очередь, предложил ему захватить с собой двадцать два пленных пирата, предоставив для этой цели флейт Корнелиса ван Гадена. Прочие же гамбуржцы пусть остаются на галере, пока посланник не вернется с ответом бея.

Посланник стал возражать, что его повелитель непременно разгневается, узнав о сделке, совершенной без его предварительного согласия.

— Я тоже могу разгневаться! — повысил голос де Рюйтер. — И вашему бею в этом случае сильно не поздоровится.

Посланник понял, что благоразумнее всего будет согласиться с предложением голландского адмирала, и вскоре остатки команды пиратского корабля перешли на палубу флейта, а двадцать два невольника-гамбуржца поднялись на борт «Нептуна». Это были те, кто дольше других пробыл в рабстве.

Флейт ван Гадена возвратился лишь к полудню. Посланник изложил повеление своего господина: «Алжирский бей не может согласиться с ценой, за которую ему предлагают выкупить одного из рейсов. Однако всемилостивейший из повелителей готов пойти и на такую сделку, но лишь в том случае, если гамбургский капитан воздаст ему полагающиеся почести, как надлежит каждому, кто становится на якорь в алжирской гавани: то есть произведет салют тринадцатью пушечными залпами».

Нетрудно было догадаться, в чем заключалась хитрость бея. Для того чтобы стрелять из пушек, «Мерсвину» пришлось бы высвободиться из «объятий» голландских кораблей, а до алжирской галеры, что маячила невдалеке, было рукой подать. На ней, правда, имелось всего шесть пушек: четыре на баке и две на корме; по части артиллерии «Мерсвин» намного превосходил ее. Но на галере находилось не менее сотни вооруженных до зубов алжирцев, знавших толк в абордажном бою. Кроме того, гребная галера, в отличие от «Мерсвина», не зависела от капризов ветра. Более быстрая, верткая, она в любой момент могла пронзить борт гамбургского корабля своим острым тараном, торчавшим, словно рог.

Все это де Рюйтер успел обдумать мгновенно, и в голове его созрел план ответного маневра.

— Капитан Карфангер безусловно исполнит желание бея и прикажет салютовать в его честь залпами бортовых орудий. Я же, как адмирал этой эскадры, хотел бы лишь поставить бея в известность насчет того, что корабль капитана Карфангера с сегодняшнего полудня принят в ее состав и, таким образом, обязан подчиняться моим приказаниям.

Посланник низко склонился, прижимая руки к груди, затем, медленно распрямляясь, отвечал:

— Повелитель Алжира милостиво примет воздаваемые ему почести, однако он ожидает их не от одного из кораблей вашей эскадры, а от гамбуржца.

И посланник выразительно поднял глаза на алый флаг с белой башней, попрежнему развевавшийся на кормовом флагштоке «Мерсвина».

— Гамбургский флаг останется на своем месте до тех пор, пока не будет подписан договор о найме судна, в настоящий момент мой писарь как раз готовит беловой экземпляр.

Не успел он проговорить последние слова, как на палубе появился запыхавшийся писарь с поддельным договором в руках и принялся извиняться за задержку. На самом же деле адмирал всего несколько минут назад незаметно для всех успел дать ему соответствующее поручение.

Де Рюйтер взял у него из рук гусиное перо и протянул его Карфангеру.

Тот собрался уже было поставить свою подпись под договором, но тут вмешался посланник.

— Постойте, постойте! Сначала извольте дать салют.

— А что от этого изменится? — насмешливо спросил адмирал. — Разве корабль перестанет быть гамбургским? Я ведь его нанимаю, а не покупаю.

И Карфангер подписал договор. Затем адмирал поставил свою подпись и, посыпая бумагу песком, обратился к посланнику бея:

— «Мерсвин» даст салют под гамбургским флагом, однако в момент последнего залпа флаг будет сменен на голландский.

Посланник понял, что игра проиграна, и со вздохом согласился.

После этого стороны перешли к согласованию деталей самого обмена пленника. Переговоры длились довольно долго, и увенчались успехом: передачей пленных гамбургских моряков.

Затем Карфангер одолжил у де Рюйтера одну пушку, так как на «Мерсвине» их насчитывалось всего двенадцать, и алжирскому бею пришлось бы целых полчаса дожидаться тринадцатого залпа; только после этого Карфангер приказал отдавать швартовы. Когда над алжирской гаванью раскатились первые залпы салюта, на топы стеньг «Мерсвина» уже карабкались мааты с флагами генеральных штатов за пазухой. На десятом залпе гамбургские флаги были отвязаны от стеньг и до двенадцатого мааты держали их полностью развернутыми в руках, а когда выстрелила тринадцатая пушка, на мачтах