В один прекрасный день на борт «Леопольда Первого» прибыл дон Мигель Альфонсо де Эррера с посланием от его величества короля Карла II, в котором говорилось, что король желает дать аудиенцию храброму адмиралу Беренту Якобсону Карфангеру.

Пришлось Карфангеру вновь облачаться в парадный адмиральский мундир и опоясываться почетной серебряной шпагой. В королевской карете, запряженной четверкой вороных горячих андалузских коней и сопровождавшейся эскортом из двенадцати рейтаров королевской лейб-гвардии, отправился он в Севилью, где едва достигший тринадцати лет мальчик-король ожидал своего гостя. Его мать Анна Австрийская не разрешила дать официальный прием в честь этого адмирала еретиков и толстосумов, согласившись лишь на аудиенцию без каких-либо пышных церемоний.

Наконец колеса королевской кареты загромыхали по вымощенному камнем двору севильского замка. Сквозь строй почетного караула дон Мигель провел своего спасителя в королевский зал для приемов. Юному королю нестерпимо хотелось вскочить со своего пышного трона и броситься навстречу вошедшему адмиралу, однако негромкое покашливание королевы-матери удержало его от этого безрассудного поступка. Мальчик-король мог всего лишь попросить отважного адмирала рассказать о перипетиях недавнего морского сражения.

— Да-да, расскажите нам вкратце обо всем, — Анна Австрийская давала понять, что длительная аудиенция нежелательна.

По окончании повествования юный король надел на шею спасителю своих сокровищ почетную золотую цепь с золотым медальоном, на котором было выбито: «В награду за заслуги». Затем король спросил адмирала, нет ли у него особых желаний. Карфангер попросил разрешения оставить пленных пиратов на «Леопольде Первом», передав их тем самым городу Гамбургу.

— Извольте, если вам угодно, — милостиво согласился король. До сих пор ему не пришло в голову хотя бы словом обмолвиться о гамбургских моряках и солдатах, рисковавших жизнью за его золото и серебро. Их величества в нескольких словах поблагодарили гамбургского адмирала лишь за спасение дона Мигеля, на этом аудиенция окончилась, чему Карфангер в глубине души был весьма рад.

На закате дня он вернулся в Кадис, крайне утомленный путешествием, и попросил доставить его прямиком в порт. Но не успел он выйти из кареты, как вокруг столлся народ, и заучали возгласы «Виват! „ и «Гип-гип ура! «. Народ поднял Карфангера и понес на плечах к пирсу, где его дожидалась шлюпка с «Леопольда Первого“. Тронутый их искренним чувством Карфангер в глубине души даже пожалел, что получил в награду золотую цепь от короля, а не от этих простых людей, встречавших его с таким восторгом.

«Легче сто пятьдесят дней болтаться по волнам, чем проехать по суше сто пятьдесят миль», — последнее, о чем он успел подумать, засыпая в своей каюте.

На другой день после завтрака весь экипаж «Леопольда Первого» собрался на палубе слушать воскресную проповедь. Корабельный священник уже подошел к трапу, ведущему на квартердек.

— Что вы сегодня избрали темой вашей проповеди, святой отец? — спросил его Карфангер. — Вероятно, вы намереваетесь служить благодарственный молебен?

— Прошу меня извинить, господин адмирал, но я выбрал иной текст, — возразил пастор Гайберман. — В ходе этого плавания я с прискорбием обнаружил, что команда закоснела в грехе, и посему считаю целесообразным…

— он запнулся, подыскивая нужное слово, но оно все ускользало, и Карфангер решил ему помочь:

— Значит, вы собираетесь читать нам из третьей книги Моисея?

— Во всяком случае я не собираюсь читать мораль, — ответил преподобный Гайберман и полез на квартердек.

Свою проповедь священник начал с прославления вольного города Гамбурга и благословления его почтенного купечества, ведущего торговлю чуть ли не со всем миром. По морским дорогам в Гамбург стекаются золото и серебро из Гвинеи, Испании и других стран, медь и железо из Швеции, олово из Англии. Чудесные заморские фрукты: померанцы, лимоны, гранаты, миндаль, финики, инжир и изюм привозят в трюмах корабли из Испании, Португалии и Франции. Из Голландии, Испании и других стран прибывают сахар и корица, перец и имбирь, гвоздика и шафран, рис и кардамон, мускат, ладан и мирра. Англия и Голландия поставляют шелковые, льняные и шерстяные ткани.

— И все это изобилие — Хилостью Божией! — вещал Гайберман. — О, Господи, несть числа богатствам твоим!

Священник сделал паузу, чтобы перевести дух; Бернд Дреер склонился к Михелю Шредеру и прошептал ему на ухо: — Приготовьтесь, сейчас он скажет: «Но с другой стороны…». Бьюсь об заклад — вторая часть проповеди будет интересней.

— Но с другой стороны, — воскликнул священник, — Гамбург есть истинный Вавилон, средоточие греха! «Большие города — большие прегрешения», гласит поговорка. Истинная сущность Гамбурга берет начало из скверных источников, а именно из лицемерия и гордыни, жадности и ростовщичества, воровства и несправедливости по отношению к ближнему. Пусть и найдутся среди его жителей достойные похвалы за подаяния бедным, однако гораздо более вы встретите таких, которые ничего не воздают Богу, а к тому же еще высокомерны и алчны. И многие из-за ненасытной жажды обогащения забывают о смирении и кротости, о коих говорится в Писании. Деньги — вот душа Гамбурга! Деньги превращают мошенника в честного и достойного бюргера — но только не перед ликом Всевышнего! Вглядитесь в облик Гамбурга

— и убедитесь, что он недалеко ушел от Содома и Гоморры…

— Сейчас начнет про уличных девок, — шепнул старший штурман лейтенанту.

— Вы уже наизусть выучили его рацеи, как я погляжу? — так же шепотом спросил Михель Шредер.

— Не то чтобы наизусть, просто я знаю, откуда он все это берет. Да вы и сами можете послушать эти нравоучений в исполнении Петера Хесселя…

— Пастора с почтового двора?

— Ну да. Не зря же попу Гайберману на «Леопольде» дали прозвище «Попугай Берман».

Пастор заклеймил позором еще целый набор всевозможных грехов и в конце концов призвал моряков открыть сердца Господу и позаботиться о спасении своихногогрешных душ.

Все пробормотали «аминь! « и вздохнули с облегчением. Поспешность, с которой свободные от вахты моряки кинулись к лодкам, — услужливые испанцы предложили перевезти желающих на берег — позволяла заключить, что гамбуржцы рассчитывают найти в городе гораздо более поучительные вещи, нежели проповеди Попугая Бермана.

Последний с кислой миной стоял на шканцах и глядел вслед быстро удаляющимся лодкам. Карфангер попытался утешить его:

— Не придавайте этому слишком большого значения, святой отец, эти парни не так уж плохи, как это может показаться на первый взгляд. Честь и хвала вашей проповеди, однако, даже если бы вместо вас с квартердека проповедовали архангелы, не думаю, чтобы они преуспели больше. Нелегко живется этим ребятам; к тому же они, по сути, постоянно одной ногой стоят в могиле. Завтра мы отплываем, а это значит — вновь нескончаемые недели поста.

— Вы с такой легкостью все это произносите, господин адмирал, — ощетинился Гайберман, — что не будь я уверен в вашей набожности…

— Полно, полно, святой отец, — прервал его Карфангер. — Восхваляя богатства Гамбурга, вы сбываете о главном — о том, кто их создает. А создают их они, вот эти самые грубые и просоленные моряки вольного города.

Поэтому не будьте с ними так суровы — жизнь на борту корабля и без того сурова достаточно.

— Воля ваша, господин адмирал, — протянул священник и удалился.

Карфангер подозвал Михеля Шредера:

— Лейтенант, прикажите поднять синий флаг. Завтра отплываем.

Пока караван шел домой, почта доставила в Гамбург много известий о деяниях адмирала Карфангера. Гамбургские капитаны слали своим судовладельцам или членам адмиралтейства письма с подробным их описанием, а те, в свою очередь, спешили известить бургомистра Иоханна Шульте о том, чем занимался Карфангер в ходе этого плавания, и как он тратил бесценное время. Некоторые судовладельцы настойчиво спрашивали Иоханна Шульте, что он собирается предпринять против адмирала Карфангера, без конца повторяя, что ни один судовладелец или купец не может позволить себе настолько затянуть плавание.