На этой светлой мысли пустой желудок напоминает, что неплохо бы всё же поужинать. Иду на кухню.

Мари себе не изменяет. В холодильнике съедобного как не было в ту нашу давнюю встречу, так нет и сейчас. Какие-то йогурты, яблоки, зелень, молоко. А вот кастрюля на плите вселяет оптимизм… На первый взгляд.

Лунного света недостаточно, чтобы точно определить содержимое. По форме напоминает отварную грудинку, но бульоном не пахнет. Вообще ничем не пахнет.

И, конечно же, шило, которое, кстати, Мари просила угомонить, да видно не слишком-то доходчиво, толкает меня на новые подвиги.

Стараясь сильно не шуметь, рыщу по шкафчикам в поиске ложки. Половник, что попадается под руку, впрочем, тоже сойдёт.

Это что-то тяжёлое — подытоживаю с исследовательским энтузиазмом. И твёрдое как…

— Камень?! — поражаюсь вслух.

Одновременно с этим загорается свет.

— Сметанки добавить? — сонно, а оттого заторможено усмехается хозяйка этой возмутительно негостеприимной кухни.

— Мари, у тебя в кастрюле камень!

— Ну да, — невозмутимо подтверждает Ахметова, не меняя выражение лица ни на йоту. — Я его кипятила.

Спасибо, что пояснила. Мне прямо сразу полегчало.

Повезло, вгрызться впотьмах не додумался. А то б летели мои зубы как та дверь…

— Это что, какое-то национальное блюдо?

Мари сцеживает зевок в кулак, глядя на меня как на непроходимого болвана.

— Это я во дворе подобрала.

— Продолжай.

— В выходные привезут помидоры, засолю их в десятилитровом бочонке и камнем сверху придавлю, чтоб не всплывали. А ты голодный, что ли?

— Говорил же, на террасе собирался поужинать. Но ты мне аппетит, зараза, испортила.

— Кормить не буду, — безапелляционным тоном заявляет Мари. Похоже, просыпаться начала.

Я неторопливо поправляю вырез её халата, нарочно проскальзывая пальцами по ключице.

— Еды жалко? — шепчу вкрадчиво.

И вот не собирался же, а придвигаюсь ближе. Дыхание кожей чувствую: свежее, мятное…

Она сглатывает, медлит чуть-чуть, словно наслаждаясь, и строго стряхивает мою руку.

— Приваживать не хочу.

Пф-ф! Когда это меня останавливало? Исправим.

— Тогда я в кровать. Полежу до утра в голодном обмороке, — усмехаюсь ехидно и выдерживаю театральную паузу.

— Садись за стол, — хрипло командует Мари, направляясь к плите.

То-то же. Она может сколько угодно себе сопротивляться, но рефлекс накормить в женщине неубиваем.

Примерно четверть часа спустя передо мной накрыт целый пир из ничего. Здесь и пёстрый омлет с овощами, и оладьи с клубничным джемом, салат, кофе, суп-пюре…

Мама, я точно женюсь!

— Заморить червячка хватит? — подкалывает Ахметова, меланхолично глядя на то, как я сглатываю, не зная с чего начать.

— Червячка? Да тут на целого питона хватит, — усмехаюсь, погружая ложку в джем.

— Тогда ублажай своего питона. Я досыпать. Мне ещё утром перед Германом извиняться за испорченный ужин.

Меня от протеста аж с места подбрасывает.

— А я ведь предупреждал. — Притворно хмурю брови, пытаясь скрыть предательскую ухмылку, так и норовящую озарить мою мстительную физиономию. — Ничем хорошим это ваше рандеву не закончится.

— В следующий раз выберемся тет-а-тет, — язвительно отзывается Ахметова, с вызовом задирая подбородок. Ну в точности как это недавно делала Кнопка. — Только я и Герман.

— Разоришься оплачивать сама счета, — парирую не без сарказма.

— Могу себе позволить изредка маленькую слабость, — игриво отмахивается она.

Слабость? Это Герман-то?! С какого рожна ему такие почести? Понимаю, что нарочно злит. Но как же бесит! Одной эмалью со скрипнувших зубов можно наесться.

И вообще, пора выяснить, что там на ней за бельё. Только как бы так забраться под халат, чтобы по любопытной роже не выхватить, пока не особо придумывается. Чую, за такие вольности, меня не только за порог не пустят, но и с ветерком прокатят с лестницы. А потом парадной дверью пару раз приложат. Для доходчивости, да-да.

— Постой. У тебя мука на щеке… — Ловлю её за руку, решив пойти по проторенному пути. Ну, в смысле заляпать халат, как уже проделал это с блузой Лины. — Упс…

Клякса получается на загляденье — аккурат вдоль правого бедра. Гы. Моя сладкая ягодка.

— Ты издеваешься?! — моментально взвивается Мари.

— Да ну, перестань. Я с детства такой неуклюжий, — с мнимым огорчением принимаюсь растирать пятно по струящейся ткани. А бёдра-то той же приятной округлости, какими их запомнили мои жадные руки. Освежил, блин, память на свою голову. Теперь там непотребности всякие, одна другой немыслимее. — Меня мать даже к знахарке, помню, водила. Сказали обнимать надо чаще, да вот вырос и стало некому. Не хочешь выручить по-дружески?

— С дверью иди обнимись!

С видом оскорблённой невинности Мари скидывает с себя мою руку и прошмыгивает в тёмный коридор.

Фу ты, какие мы вредные.

Выждав, когда она скроется в ванной, тихонечко крадусь следом. Непруха какая-то, хоть в щель бы проглядывалась!

Извиняй, дорогая, ты не оставляешь мне выбора.

— Ну прости, психанул. Чего ты дуешься? — Бессовестно заглядываю в святая святых.

— Пошёл вон! — прилетает в меня вместе с халатом.

Да ради бога. Что хотел я увидел — скромные хлопковые трусы. Даже без бантика. По крайней мере, Германа к себе подпускать Мари сегодня точно не планировала. А завтра… Завтра устрою ей профилактику.

Так поздно я на работу ещё ни разу не приходил. Солнце, достигшее зенита, и рабочая атмосфера в офисе не дадут солгать.

На мою удачу физиономия вездесущего Германа ни в холле, ни за дверью моего кабинета не наблюдается. Что само по себе должно бы меня насторожить, но я игнорирую тревожный звоночек, воодушевлённый масштабом проделанных работ.

Когда б ещё мне выдался случай, воспользоваться отсутствием в квартире Ахметовой и натащить туда чего душе угодно. Двухметрового белого мишку в детскую, полный холодильник продуктов на кухню, букет лилий в спальню. Главное — унести оттуда кое-что для меня ценное получилось. Каюсь, не удержался и прихватил один из рисунков Кнопки — неумело раскрашенный портрет Мари. Одна монобровь и синие веснушки чего стоят! На выставке авангардистов с руками бы оторвали.

Рассортировав образовавшийся завал работы, прикидываю, что у Ахметовой начался обеденный перерыв и она, в отличие от заказов разной степени срочности, меня дожидаться не станет. В общем, надо ускориться, мало ли, что-нибудь важное пропущу.

Кстати, о важном. Где-то в здании, сверкая ястребиным взглядом, шастает мой потенциальный соперник. Шеф — мужик не только мстительный, но и хваткий. А тут такая возможность убить разом двух зайцев: и меня по носу щёлкнуть, и девушку себе отцапать. Не станет он сидеть сложа руки. Тут без вариантов.

Захожу в наш кафетерий, осматриваюсь… И всё! Стою, пыль за Германом глотаю, пока этот мустанг ретивый уже зубы сушит перед потягивающей сок Мари. Приосанившийся весь такой, сияющий. Главное, столик выбрали самый уединённый — кадкой с разросшимся фикусом огороженный.

Что могу сказать…. А шеф-то у меня, оказывается, бабник.

Не то чтобы мне было до этого дело, но я-то всегда думал, что его идеальная пара — самка снеговика. Увиделись раз в год, перину взбили и можно ещё десяток месяцев не встречаться.

Сам не соображаю, как ноги самостоятельно несут меня вперёд. Напрягаю слух, пытаясь издалека разобрать, о чём они там воркуют. Но раздражитель в лице отвратительно-бодрого начальника, как нарочно, понижает голос, накрывая ладонью кисть Мари.

Она пару секунд что-то обдумывает и, засмеявшись, качает головой.

— Путь к сердцу женщины лежит через её ребёнка. Опять ты не с того начинаешь.

Бред! В смысле утверждение здравое, но Германа в нём фигурировать вообще не должно! Нас с Кнопкой, между прочим, слишком много связывает, и не одной Мари решать, что с этим делать.