Да, комиссия Лиги пока ему отказала. Безразличными словами о том, что Лига будет с интересом и доверием следить за усилиями доктора Нансена в организации частной благотворительности, прикрывалась насмешка. Но сегодня он расшевелит этих политиков и дипломатов. Он скажет всю правду. Ее услышат не только здесь — услышит весь мир. Посмотрим, что будет после того, как речь напечатают в газетах…

Нансен пошел к трибуне при настороженном холодном молчании. Через открытые окна слышалось пение зябликов. Кто-то несмело захлопал в ладоши, другой подхватил, и не очень дружные аплодисменты прошумели в зале.

Он стоял на трибуне, высокий, жилистый, загорелый, похожий на моряка, ждущего бури.

— От двадцати до тридцати миллионов людей находится под угрозой голода и смерти, — ровно, спокойно начал он и повторил: — От двадцати до тридцати миллионов! Если в продолжение двух месяцев они не получат помощи, их участь предрешена. Все, что нужно для спасения людей, находится от них только за несколько сот миль. Средства передвижения можно получить в продолжение месяца. Я достиг полного соглашения с Россией. Никто в комиссии Лиги наций, которая рассматривала мой доклад, не мог выдвинуть против него никакого серьезного возражения.

Мы делаем все, что можем, средствами частной благотворительности, но даже в этой области встречаем серьезные противодействия. Против нас начата кампания лжи. Я укажу только на известия, появившиеся в газетах. Писали, что первый поезд, посланный для голодных, был захвачен и разграблен Красной Армией. Это ложь! Но она обошла все газеты Европы. Обо мне рассказывали, что я послал экспедицию в Сибирь с оружием для большевиков. Я читал об этом в нескольких газетах. Писали, что экспедицией руководит мой друг — капитан Свердруп. Но капитан Свердруп повез в Сибирь только земледельческие орудия. Распространяется целая куча подобных историй. Не подлежит сомнению, что они распространяются каким-то центральным агентством. Я его не знаю. Но, очевидно, эти известия распространяет кто-то, кто заинтересован в том, чтобы ничего не было сделано для спасения голодных…

В зале задвигались, заскрипели кресла. Свернутые пополам странички белейшей бумаги из дипломатических блокнотов поплыли через стол к председателю. Кажется, доктор Нансен переходит границы. Его намеки неприличны и оскорбительны.

— Я знаю подоплеку этой кампании. Боятся, что если помощь, которую я предлагаю, будет оказана, то усилится советское правительство. Я думаю, что это ошибка. Я думаю, что мы не усилим советское правительство, доказав русскому народу, что в Европе есть сердца, есть люди, готовые помочь ему. Но допустим, что это усилило бы советское правительство. Разве есть на этом собрании человек, который посмел бы сказать, что лучше гибель двадцати миллионов человек, чем помощь советскому правительству? Я требую от этого собрания ответа.

— И вы его услышите!

Это крикнули с места. Шум в зале усилился. Председатель предостерегающе поднял руку. Не следует перебивать, пусть господин Нансен продолжает. Опять крик с места:

— Расскажите, как вы спелись с большевиками!

У председателя — страдальческое лицо. Нельзя превращать заседание Лиги наций в митинг. Возгласы неуместны. Спокойствие, господа, спокойствие!

Нансен стоит, опершись руками о края трибуны. Тому, кто перебивает его, должно быть, не нравится, что он согласился иметь в своей комиссии советского представителя.

И Нансен открыто говорит, что он хочет помочь России без всякого вмешательства в ее политику и при содействии советских властей. Он предостерегает против всяких проволочек — тогда помощь может прийти слишком поздно. Его голос крепнет, наливается силой. Нансен, обычно спокойный, выдержанный Нансен, стучит кулаком:

— Я не верю, чтобы народы Европы могли много месяцев сидеть со скрещенными руками и ждать голодной смерти миллионов русских людей. В этом году урожай в Канаде так хорош, что Канада может вывезти в три раза больше хлеба, чем нужно для борьбы с голодом в России. В Соединенных Штатах Америки пшеница портится в амбарах фермеров, которые не могут найти покупателей. В Аргентине столько кукурузы, что страна не может ее продать и употребляет как топливо для паровозов. В Америке стоят в гаванях корабли без дела, а там, на Востоке, гибнет тридцать миллионов людей!.. Надо смотреть фактам прямо в глаза. Говорят, что правительства не могут дать пяти миллионов фунтов стерлингов. Правительства не могут собрать этой суммы, которая равна только половине расходов, нужных для постройки одного военного корабля…

Я убежден, что народные массы Европы принудят правительства изменить свои решения! — почти кричит Нансен. — Я возьмусь за дело и подниму на ноги все страны Европы, чтобы устранить бедствие, неслыханное в истории! И я верю: что бы это собрание ни решило, — я найду средства помощи! Но ужас состоит в том, что приближается русская зима. Скоро замерзнут реки в России. Скоро снег будет затруднять перевозки. Должны ли мы допустить, чтобы замолкли навсегда голоса, которые зовут нас на помощь? Еще есть время спасти их!

Попробуйте представить себе, что пришла русская зима и что население без хлеба двинулось в путь по пустой, сожженной стране, ища его: мужчины, женщины и дети будут умирать тысячами в снегах России! Попробуйте себе представить, что это значит! Если вы когда-нибудь знали, что такое голод и холод, то вы поймете меня…

Голод и холод! Кому Нансен говорит это? Лишь некоторые делегаты внимательно слушают. Многие раздражены; зевают, скептически улыбаются, чертят что-то в своих блокнотах. Господин Нансен, кажется, собрался агитировать Лигу наций. Это было бы просто забавно, если бы господин Нансен не был так популярен.

— Во имя человечности, во имя всего, что вам свято, я обращаюсь к вам, имеющим жен и детей, чтобы вы подумали, что означает гибель миллионов женщин и малюток! С этого места я обращаюсь к правительствам, народам, ко всему миру и зову на помощь! Спешите с помощью, пока не будет чересчур поздно!..

И столько гнева, боли было в его голосе, когда он произносил эти слова, что даже самые яростные враги того дела, за которое он теперь боролся, не посмели сразу выступить против. Он сошел с трибуны. На галереях, где сидела допущенная на заседание публика, загремели аплодисменты. Это была почти овация. Но зал не подхватил ее.

Выступил представитель Южной Африки. Он поддержал Нансена. Но тут, бледный от ярости, поднялся один из делегатов.

— Что касается меня, — голос его срывался, — то я предпочел бы быть свидетелем гибели всего русского народа, чем рисковать поддержкой большевистскому правительству!

Подробного отчета об этом заседании в печати не появилось.

Ни одно телеграфное агентство не передало всей речи Нансена. Ни одна газета не напечатала ее целиком.

Вскоре Лига наций объявила, что она ограничится ролью простой советчицы во всем, что связано с помощью России.

Паровоз протолкнул вагоны под деревянную пограничную арку с выцветшей кумачовой звездой на верхушке.

— Ура! Да здравствует Нансен!..

К вагону, толкая друг друга, бросились люди. Нансен хмурился, взволнованно разглаживая усы. Произносить речь не хотелось. Но и красноармейцы в остроконечных суконных шлемах, и железнодорожники, и мужики, стучавшие от холода лаптями по мерзлой земле, чего-то ждали от него.

— Я постараюсь, чтобы вашему Поволжью помогли! — сказал он, и переводчик прокричал его слова в толпу. — Помочь должны все западноевропейские державы. И я хочу добиться этого!

Загудел надтреснутый станционный колокол. Мальчишки побежали за поездом. На других белорусских станциях за окнами вагона тоже темнели толпы, кричавшие «ура». Нансен выходил на площадку и махал широкой черной шляпой, подставляя голову ледяному ветру, гулявшему над осенней Россией.

В Москве Нансен задержался недолго. Он сказал Михаилу Ивановичу Калинину, что хотел бы проехать по голодным местам Поволжья. Калинин недавно вернулся оттуда и посоветовал Нансену: «Если вы хотите увидеть всё — поезжайте в Саратовскую и Самарскую губернии».