Бритт с ужасом посмотрел на сэндвичи, покачал головой.

– Спасибо. Мы с ребятами уже приготовили себе пожрать. – И вылетел из помещения.

Рауль посмотрел ему вслед. Крошка зашуршал плащом, покачал головой в огромной шляпе.

– Крошка говорит, что ваш помощник испытывает к нам антипатию.

Крис кивнул, сделал затяжку.

– Боится, что вы его на иглу посадите или отравите. Смешной парень. – Он взял сэндвич, вытащил самокрутку изо рта, откусил и стал вяло жевать.

– А вы не боитесь? – спросил Рауль, ставя коробку на консоль, доставая оттуда яйца, сваренные вкрутую, тонко порезанные маринованные овощи, ножи, вилки, шелковые салфетки с монограммой лайнера.

– Я? – спросил Крис, глядя на сэндвичи. – Да это лучший способ свалить из этой жизни. Верно говорю, адонианец?

Рауль вежливо улыбнулся в знак согласия, изящным жестом откинул длинные волосы на плечи, затем занялся маринованными овощами. Крис прикончил один сэндвич, взялся за другой, потом, взглянув на мигающий свет индикатора, нахмурился.

Киборг нажал на лампочку пальцем здоровой руки, она перестала мигать. Откинулся в кресле, жуя сэндвич и поглядывая на лоти.

Рауль сегодня был неподражаем – надел шелковую блузку с длинными рукавами, заправил ее в облегающие черные панталоны, как у тореадора, надел кружевные чулки и туфли на высоченных каблуках.

– Я слышал, вы с вашим дружком собираетесь идти вместе с нами, когда мы долетим до Стигианских пещер. Кажется, миледи сказала, что мы туда летим.

– Собираемся. – Рауль открыл еще одну коробку с сэндвичами, переставил чашки. – У вас верная информация.

– Вы туда в вашем наряде и на высоких каблуках отправитесь?

– Наверно, – ответил лоти добродушно, – надену туфли без каблуков, когда начнется сражение.

Крис вынул окурок изо рта и хмыкнул.

– А вы стрелять-то умеете?

– Конечно, нет, дорогой, – сказал лоти, его безмятежное состояние омрачил испуг. – Может, смог бы, – добавил он, подумав, – но не представляю себе, что причиню кому-то вред.

Крис снова сунул окурок в рот.

– Будете своими способами воевать, ядом коразианцев потчевать, да?

– Да какое мне дело до коразианцев! – сказал Рауль и взял коробку, собираясь уходить. – Кто умеет стрелять, пусть их и пристрелит. Мы с Крошкой, – он кивнул на дружка, – поклялись отомстить Абдиэлю и его зомби.

– А как вам это удастся осуществить под перекрестным огнем? Надеетесь проскочить под лазерными выстрелами и предложить им отведать вашей травки? – Крис загасил окурок о фарфоровое блюдечко из-под кофейной чашки.

– Забавно! – Рауль тоненько засмеялся. – Вы за нас не волнуйтесь. У нас свои маленькие хитрости есть. – Он замолчал и посмотрел из-под своих сине-зеленых век на сэндвич. – Приятного аппетита! – И вместе с приятелем засеменил к выходу.

Крис взглянул на сэндвич, покачал головой, пожал плечами и принялся жевать. Потом снова закурил и занялся приборами.

Ночная вахта. В другой каюте.

Брат Фидель поднялся с колен, чуть-чуть поморщился: кровь притекла к онемевшим ногам. Бережно сложил кожаную плеть, мягкую, мокрую от крови. Спрятал ее в бесформенную, старую сумку, в которой хранил серебряный потир, маленький клинок и молитвенник.

– Что вы делаете? – спросила Томи, совершенно чистым, чуть-чуть нетвердым голосом.

Брат Фидель от удивления чуть не выронил сумку. Неужели он ошибся? Не могла она выйти из наркоза так быстро. Сколько часов, сколько дней прошло? Неужели так много?.. Посмотрел на часы и пришел в замешательство. Он не мог вспомнить, когда он делал Томи последний раз укол, – непростительный грех для фельдшера.

Посмотрел на дневник записей, лежавший на тумбочке, заполненный его четким, аккуратным почерком; он его вел, потому что свой персональный компьютер оставил на борту «Феникса». Да, он обсчитался, допустил ошибку.

Он упрекнул себя. Никогда ничего подобного с ним не случалось. Он всегда был образцом, к нему обращались за помощью и советом в трудные минуты. Он сохранял присутствие духа во время бомбардировок «Феникса», постоянно вел записи в те страшные дни.

А теперь он расслабился, подвел больного, подвел себя, подвел Господа.

Или же Господь подвел его? Почему Он не услышал его молитвы, его страстные молитвы?

Кусая от боли губы, монах с трудом натянул рубашку на свежие кровоточащие раны, покрывшие его спину. Рубаха была просторной, свободно обвисала на его тщедушном теле, куда свободнее, чем когда он отправлялся в это жуткое путешествие.

Фидель услышал шорох простыней. В зеркале напротив него он увидел Томи, пытающуюся подняться на локте.

– Много чудес мне довелось видеть на своем веку, – сказала она. – Видела парней, которые платили женщинам за то, что те их хлестали плетьми, и женщин, плативших парням, чтобы те их истязали, но никогда не видела человека, истязающего самого себя. Вы получаете от этого удовольствие?

Фидель не ответил. Осторожно застегнул рубаху. Осторожно приготовил шприц для укола. Повернувшись и не отрывая взгляда от простыни, которую он сменит, как только его пациентка снова будет в коматозном состоянии, шагнул вперед.

– Не надо, пожалуйста! – попросила Томи. Она говорила теперь не с вызывом, а тихо, испуганно. – По крайней мере не сразу! Через час. Дайте мне час. Чтобы просто... поговорить. Обещаю, я не скажу ничего такого, что вам будет неприятно услышать. Мы поговорим просто... о нас с вами. Я хочу понять вас.

Фидель заколебался. Рука со шприцем задрожала. Он не отрывал взгляда от смятой простыни, но видел ее голую, округлую руку с крепкими мускулами, темную и гладкую, резко выделявшуюся на простыне лимонного цвета.

– Вы не представляете, как это ужасно, – продолжала она тихо. Рука, скованная парализатором, непроизвольно дрожала. – Мне кажется, что после укола я засну и не проснусь. Или проснусь у какого-то коразианца. Нет! Простите, не стану об этом. Обещаю. Скажите, почему вы... делаете... такое... с собой? Правда, я хочу понять вас.

Фидель поднял взгляд, перевел с ее руки на лицо. В ее темных глазах, подернутых легким туманом наркоза, были те же страх, отчаяние, любопытство, что и в голосе. Любопытство по отношению к нему.

Один час наверняка никакого вреда не причинит. Он положил шприц на тумбочку, придвинул стул, тот самый, на котором он провел столько долгих, мучительных часов дежурства.

Томи пошевелила рукой. Если бы она могла, она бы дотянулась до него. Он видел, как она пытается это сделать, видел, как она напрягла всю свою волю, но парализаторы блокировали ее. Сердце у него защемило от боли – не столько причиненной им самому себе, сколько от несокрушимой тяги к Томи.

– Вам не понять, – сказал он ей, садясь рядом и стараясь не прислоняться спиной к подушкам.

– Может, пойму. Однажды я подралась со своим приятелем. Вернулась домой и стукнула кулаком о стену. Размозжила себе косточки и пробила дырку в штукатурке. Но мне полегчало. Правда, в ту минуту мне хотелось, чтобы вместо стены оказалась под моим кулаком его башка. – Она откинулась на подушку. – Господи! Я хотела бы выразить понятнее свои мысли. Я ведь знаю, что хочу сказать. Пусть это звучит дико, но вы поэтому истязаете себя? Чтобы вам стало легче на душе?

– Да, – солгал брат Фидель.

– Из-за меня, да? Вы хотите меня. Но вы не воспользовались моей беспомощностью. Прекрасно. – Томи закрыла глаза, мечтательно улыбнулась. – Никогда раньше не встречала такого прекрасного человека. И нежного. Уверена – вы очень нежный любовник. И чувственный. Ваше прикосновение... – Томи вздохнула, потянулась, руки, ноги, все тело пришло под простыней в движение. – Вы знаете, как прикоснуться к женщине, чтобы она... – Томи открыла глаза. Голос звучал хрипло, глухо. – Полюбите меня. Мы станем любовниками. Вы понимаете? Да? Вы никогда не любили женщину? Но ведь вы знаете, что такое любовь, да? Вы мечтаете о ней по ночам. Вы мечтаете обо мне! – догадалась она; между захватчиком и его жертвой порой возникает внутренняя связь, вот и ей вдруг открылось, что с ним происходит.