Чтобы убить время, они заглянули в несколько боковых приделов и вознесли молитвы. Ромула шептала что-то на непонятном для Пацци языке, а самому ему тоже было о чем попросить Бога. Он молился о доме на берегу Чесапикского залива и о некоторых иных вещах, о которых в церкви думать вообще не полагалось.

Сквозь гул толпы прорывались сладкозвучные голоса приступивших к спевке хористов.

Прозвучал колокол, объявляя о полуденном закрытии собора. Появились служки и, звеня ключами, приготовились опорожнить ящики для сбора пожертвований.

Доктор Фелл оторвался от своих трудов и, встав рядом с Пиетой, работы Андреотти, стянул с рук перчатки и надел пиджак. Большая группа японцев, истощив монетные ресурсы, растерянно топталась в темноте, не понимая, что пора уходить.

Пацци без всякой на то необходимости толкнул Ромулу в бок. Цыганка и так знала, что пришло ее время. Она поцеловала темечко покоящейся на деревянной руке головки младенца.

Доктор приближался. Толпа заставит его пройти совсем рядом с ней.

Ромула сделала три быстрых длинных шага и, оказавшись перед доктором, подняла руку так, чтобы та попала в поле его зрения. Затем она поцеловала пальцы и приготовилась коснуться ими щеки Фелла. Скрытая под муляжом другая рука была готова нырнуть в его карман.

Вспыхнул свет, кто-то, видимо, нашел монету, и, протягивая руку к щеке доктора, она ненароком взглянула ему в глаза. Красные точки в центре его зрачков неудержимо потянули Ромулу к себе. Цыганка похолодела, ее сердце бешено застучало о ребра, а рука, дернувшись назад, закрыла личико ребенка. Пробормотав «Простите, простите, синьор!» — она повернулась и бросилась прочь. Доктор смотрел ей вслед до тех пор, пока не погас свет и пока он сам снова не превратился в темный силуэт на фоне теплящихся в часовне свечей. Затем доктор легкой, быстрой походкой направился к выходу из собора. Побледневший от ярости Пацци нашел ее у чаши со святой водой. Цыганка снова и снова брызгала воду на головку младенца и промывала ему глазки на тот случай, если он ненароком посмотрел на доктора Фелла. Когда полицейский увидел искаженное лицо воровки, проклятия замерли у него на губах.

Во взгляде ее он прочитал ужас и печаль.

— Это дьявол, — прошептала она. — Шайтан, Сын утра. Теперь я видела его.

— Я отправляю тебя назад в тюрьму, — сказал Пацци.

Ромула посмотрела на личико ребенка и обреченно вздохнула. Так вздыхают лишь коровы, когда их ведут на убой, слышать такой вздох не было сил. Цыганка сняла широкий серебряный браслет, омыла его святой водой и сказала:

— Пока не надо.

Если бы Ринальдо Пацци решил выполнить свой долг, как положено офицеру полиции, он мог задержать доктора Фелла и без труда установить, является ли тот Ганнибалом Лектером или нет. В течение получаса он мог получить ордер на задержание и вытащить доктора из палаццо Каппони. Даже самая совершенная система охраны не смогла бы помешать ему сделать это. Он по своей воле, не предъявляя формальных обвинений, мог держать доктора под стражей достаточно долго для того, чтобы установить его личность.

Дактилоскопия, проведенная в Квестуре, уже через десять минут скажет, является ли доктор Фелл Ганнибалом Лектером, а более сложный анализ ДНК подтвердит идентификацию.

Однако всеми этими ресурсами Пацци, увы, не располагал. Решив продать доктора Лектера, он из офицера полиции превратился в частного сыщика, действующего в одиночку и вне закона. Даже от его тайных агентов не может быть никакой пользы, так как мерзавцы тут же начнут слежку за самим Пацци.

Задержка выводила Пацци из себя, но он по-прежнему был преисполнен решимости. Он заставит работать этих проклятых цыган…

— Не может ли Ньокко сделать это вместо тебя, Ромула? — спросил он. — Ты знаешь, где его найти?

Они находились в гостиной арендованной квартиры на виа де Барди, напротив палаццо Каппони. После провала операции в соборе Санта-Кроче прошло уже двенадцать часов. Невысокая настольная лампа освещала лишь нижнюю часть помещения до уровня пояса, и черные глаза Ринальдо Пацци поблескивали в полутьме.

— Я сделаю все сама, но без ребенка, — ответила Ромула. — Но вы должны мне дать…

— Нет. Я не могу допустить, чтобы он увидел тебя вторично. Итак, сможет ли Ньокко сделать это?

Ромула, облаченная в свое длинное, цветастое платье, сидела на стуле, низко согнувшись. Ее пышные груди покоились на бедрах, а голова едва не касалась колен. Деревянная рука одиноко валялась на другом стуле. В углу комнаты, с младенцем на руках, расположилась пожилая цыганка, возможно, кузина Ромулы. Занавеси были опущены, но Пацци, подглядывая в крошечную щель, видел, что в окне под самой крышей палаццо Каппони горит свет.

— Я смогу сделать это. Я изменю свой вид так, что он меня не узнает. Я могу…

— Нет.

— В таком случае это сделает Эсмеральда.

— Ни за что, — прозвучал голос из угла комнаты; пожилая цыганка впервые открыла рот. — Я до самой смерти готова заботиться о твоем ребенке, Ромула, но к Шайтану я не прикоснусь никогда. — Пацци лишь с большим трудом понимал ее итальянский.

— Сядь прямо, Ромула, — распорядился Пацци, — и посмотри на меня. Итак, сделает ли это Ньокко вместо тебя? Сегодня ты отправишься назад в Солличчиано. Сидеть тебе еще три месяца. Не исключено, что, когда ты в следующий раз будешь доставать сигареты из пеленок, тебя поймают… Я мог бы добавить тебе шесть месяцев, когда ты получила контрабанду прошлый раз, но не стал этого делать. Мне ничего не стоит добиться того, что по суду тебя объявят непригодной к материнству. Ребенка заберет государство. Но если я добуду отпечатки, тебя освободят, ты получишь два миллиона лир, твое досье исчезнет, и я помогу тебе получить австралийскую визу. Может Ньокко сделать это для тебя?

Ромула не ответила.

— Неужели ты не знаешь, где найти Ньокко? — фыркнул Пацци. — Раскинь мозгами. Неужели ты хочешь получить свою деревянную лапу только через три месяца или даже позже? Дитя же отправится в приют для подкидышей. Оно там не будет в одиночестве, старуха станет туда наведываться.

— ОНО? Вы называете его Оно, коммендаторе? Мальчика зовут… — Она замолчала, решив в последний момент не называть имя ребенка этому человеку.

Ромула прикрыла лицо руками, чувствуя, как сильно бьется ее пульс.

— Я найду его, — сказала она, не отнимая рук от лица.

— Где?

— На площади Святого Духа, рядом с фонтаном. Они там разжигают костер, а кто-нибудь приносит вино.

— Я пойду с тобой.

— Лучше не надо, — ответила она. — Вы погубите его репутацию. У вас в залог останутся Эсмеральда и ребенок. Я обязательно вернусь.

Пьяцца Санто-Спирито — площадь Святого Духа, — очень привлекательная днем, ночью приобретает зловещий и весьма неприятный вид. Собор закрывается на замок и маячит в темноте черной глыбой. Из популярной у местного люда траттории, именуемой «Касалинга», несмотря на поздний час, слышится шум и доносится запах горячей чесночной приправы.

Около фонтана мерцает небольшой костер и звучит цыганская гитара. В музыкальном исполнении энтузиазма явно больше, нежели таланта. Кто-то из стоящих в темноте людей поет, и поет вполне прилично. Как только певца вычисляют, его тут же вытаскивают на свет к костру и угощают вином сразу из нескольких бутылок. Он затягивает песнь о горькой судьбе, но его тут же останавливают и требуют исполнить что-нибудь более радостное.

Роже Ледюк, более известный под именем Ньокко, сидит на каменном парапете фонтана и что-то курит. Его взор уже слегка затуманен, однако Ромулу он видит мгновенно. Цыганка стоит в толпе за костром. Ньокко покупает у уличного торговца два апельсина и идет следом за ней подальше от людей. Они останавливаются под уличным фонарем довольно далеко от костра. Свет фонаря холоднее, чем свет костра, и он вдобавок затенен листьями клена. Бледное лицо Ньокко кажется Ромуле чуть зеленоватым, а тени от листьев на нем похожими на подвижные синяки. Ромула смотрит на Ньокко, и ее ладонь лежит на его руке.