Солнце едва проглядывало из-за пыльной бури. Оранжевое пятнышко, ни тепла, ни загара. Но я все-таки нежился под ним, вспоминая, как долго оно было моим единственным солнцем.

Потом солнце затянуло совсем, даже исцарапанный песком купол начал немножко светиться в «вечернем режиме», и я перевернулся на живот. Такие бури надолго. До весны. Только огромные рудовозы могут садиться сквозь стены песка и порывы шквального ветра. Ну или маленькие юркие кораблики фагов, и то Сашка сказал, что будет ждать меня сутки, а потом улетит, ему жизнь дорога, а железы внутренней и особенно внешней секреции – еще дороже, а на Карьере нормальным людям жить не рекомендуется, это не планета, а настоящий ад…

Будто кто-то спорит.

Никуда он не улетит, конечно. Дождется меня. В крайнем случае разыщет. Скажет, что ему скучно одному лететь, только и всего, но разыщет. Стася отправили на Иней отлавливать разбежавшихся клонов Снежинской, а подлечившемуся Сашке (шрам – о-го-го какой!) велели возвращаться на Авалон.

– Тики-Тики…

Я перевернулся на спину и посмотрел на Дайку.

– Не может быть, – сказала она.

– Угу, – сказал я. – Я твоя галлюцинация. Воплощение твоих неосознанных подростковых комплексов.

– Дурак! – Дайка покраснела. Но все-таки положила планшетку и ткнула мне пальцем в живот.

– Ай-ай-ай, я растворяюсь в мировом эфире… – скорбно сказал я. – Дайка, как дела? Математику подтянула?

Она покраснела еще пуще. Вот ведь – знает человек, что не сможет стать пилотом, а математику учит. Математика ей не дается, а она все равно зубрит.

– Ничего дела… Нам снизили возраст совершеннолетия. До четырнадцати лет.

– То есть льготный пай до четырнадцати снизили? Это значит, что рудники совсем накрываются, – сказал я. – Дохнет Карьер.

Дайка кивнула:

– Зачем ты вернулся, Тики-Тики…

– Забрать тебя и Глеба.

– Куда забрать? – насторожилась Дайка.

– На Авалон. Или на Новый Кувейт. Как хотите. У меня и там, и там друзья, я еще не решил, где буду жить. Лучше на Авалоне, конечно. Хотя хорошие люди везде есть. Люди вообще хорошие, только им надо об этом напоминать.

– Ты что, наследство получил? – Дайка неуверенно улыбнулась.

– Ну его, такое наследство… Нет. Но два гражданства я пробью. А корабль ждет в порту.

Дайка молчала. Я сел, подтянул колени к животу. Сказал:

– Я понимаю. У тебя тут родители и сестренка. Я все понимаю, Дайка. Но я смог договориться только о двух людях. Если ты улетишь, твоим родным будет легче, ты можешь отдать им свой пай. А дальше можно будет что-то еще придумать.

Она думала. Потом спросила:

– Новый Кувейт – это где был мятеж?

– Да.

– А ты как-то…

– Я расскажу. Только в другой раз. Очень не хочется вспоминать, Дайка.

Но Дайку волновало другое:

– Правда, что президент Инея могла летать в гиперпространстве без анабиоза?

Ничего себе – как слухи летают! Быстрее света.

– Да, – мысленно извиняясь перед фагами, сказал я. – Она… у них был настоящий гений в генетике. Они разобрались, почему женщины не выносят гиперпереход, и научились с этим бороться. Одного этого бы хватило, чтобы их вся Империя носила на руках! Эту гадину выбрали бы на любой пост, хоть на императорский! А они думали только о том, как заморочить людям головы.

Дайка кивнула. Прошептала:

– Значит, я смогу стать пилотом?

– Не знаю. Может быть. А твоя дочь – точно сможет.

– Дурак, – снова сказала Дайка, но без особой убежденности. – Тиккирей, ты меня не разыгрываешь?

– Нет.

– Мне надо поговорить с родителями. Я пойду, Тики-Тики?

– Планшетку не забудь, – сварливо напомнил я. – Вечером я зайду… вы там же живете?

– Ага.

Она наклонилась за планшеткой. Миг помедлила и сказала:

– Ты очень изменился, Тикки. Ты вырос.

А потом быстро чмокнула меня в щеку и убежала.

Я глупо улыбнулся, но щеку вытирать не стал.

В том, что я предлагаю Дайке, есть нечестность. У нее здесь родители и сестра. И у Глеба – родители. Но у меня есть право помочь только двоим. И я помогу своим друзьям.

Не надо никаких гениев, которые хотят сделать весь мир счастливым насильно. Надо лишь помогать тем, кто рядом. Тогда лучше станет всем. Ада Снежинская так и не смогла понять, почему я выбрал сторону Стася, а ведь все просто. Пускай Стась тоже говорил о миллионах людей и десятках планет, но он помогал тем, кто рядом и кому он мог помочь. А Снежинская говорила о миллионах, но заботилась только о себе, любимой – во всех обличьях, и в мужских, и в женских.

Хочу быть таким, как мои родители. Мои настоящие родители, а не психованный гений, размноживший свой геном! Хочу быть таким, как Стась. Хочу быть таким, как ребята с «Клязьмы». Хочу дружить с Лионом и Сашкой, помириться с Рози и Роси, ходить в школу и играть в футбол.

А когда вырасту – жениться на Дайке… или все-таки на Наташке?

Может быть, поехать жить на Новый Кувейт? Наташка хочет остаться там, где сейчас ставят памятник ее отважному прадеду – с гордо поднятой головой несущемуся на врагов. И Дайку я уговорю…

Но сейчас я должен был навестить родителей. И я решил, что про Наташку, Дайку и Новый Кувейт подумаю позже.

Я поднялся с каменной плиты, оделся и, подхватив забытую все-таки Дайкой планшетку, пошел к Дому Прощаний.

Алекс смотрел в небо.

Небо было странным. Неправильным. Небывалым.

Таким оно бывает над мирами, еще не испорченными цивилизацией. Такое небо – над Землей, родиной человечества, трижды загаженной и трижды вычищенной планетой.

А вот над Ртутным Донцем, промышленным центром сектора, на планете, где размещены три верфи и вся необходимая инфраструктура, такого неба быть не должно.

Алекс смотрел в небо.

Чистая, светящаяся голубизна. Растрепанные нити облаков. Розовый отсвет заходящего солнца. Кувыркающийся в высоте флаер – словно глупый, резвящийся на снегу щенок. Никогда еще, ни глядя в окно палаты, ни проглядывая планетарные новости, Алекс не видел на Ртутном Донце такого неба.

И весь город сегодня был необычный. Закат окрасил стены домов в теплый розовый свет. Последние остатки грязного снега притаились вокруг опор старой монорельсовой дороги, тянувшихся вдоль шоссе. Машины проносились редко-редко, будто боялись порвать тишину, и так быстро, словно старались побыстрее выскользнуть из непривычно розового мира.

А может быть, таким и должен видеть мир человек, вышедший из больничных стен после пятимесячного заточения?

– Никто не встречает?

Алекс обернулся на охранника, скучающего в стеклянной будочке. Охранник был бравый. Щеки – кровь с молоком, плечи в метр, на поясе станнер, поверх формы – бронежилет. Как будто кто-то собирается брать больницу штурмом.

– Некому меня встречать, – ответил Алекс.

– Издалека?

– Угу. – Алекс потянулся за сигаретами. Затянулся крепким местным табаком.

– Такси тебе вызвать? Одет ты не по погоде…

Охранник явно хотел помочь.

– Нет, спасибо. Я монором.

– Ходит раз в час, – предупредил охранник. – Это же бесплатный транспорт, для натуралов…

Говоря откровенно, он и сам походил на натурала. Впрочем, всякое бывает. Внешность еще не показатель.

– Я потому монором и еду, что он бесплатный.

Охранник с любопытством осмотрел Алекса. Потом бросил взгляд на здания больничного комплекса за спиной.

– Да нет, я-то – спец, – объяснил Алекс. – Просто денег нет. Служебная страховка. Сам бы я лечения не оплатил. Сюда меня можно было в корзинке доставить. Может, в ней и доставили… не помню.