До настоящего времени Шарль де Кольбер думал о смерти как о лучшем подарке, который ему может преподнести жизнь. На какой-то момент он почувствовал даже облегчение — ему нужно было только перестать бороться и оставить все, как есть. Но нужно ли? Несмотря на свою слабость, он совершенно четко осознавал присутствие рядом с собой другого человека. Доктор принес с собой в комнату холодный запах зимнего дня, крепкого табака, кожаных ботинок для верховой езды, хризантемы в петлице — все это ощущалось четко и действовало ободряюще. Доктор Крэйн придвинул стул к кровати, сел на него и стал ждать. Шарль осознавал смелость этого человека, его любовь к хорошей драке, его терпение и дружелюбие. И больше всего — его дружелюбие. Несмотря на путаницу мыслей, аббат понимал, что с его стороны было бы верхом невоспитанности огорчить этого человека. Ему все труднее было говорить, но вежливость была его второй натурой.

— Мой дорогой сэр, я сделаю все возможное, чтобы ваши старания не пропали даром, — еле слышно прошептал он.

— Хорошо, — сказал доктор.

Оба мужчины сдержали свое слово и целую неделю боролись с недугом. То одному, то другому казалось, что битва проиграна, но они продолжали борьбу. В конце недели железное здоровье аббата возобладало, битва закончилась, и через несколько дней больной быстро пошел на поправку.

— Ну вот, все позади, — удовлетворенно сказал доктор однажды утром. — Однако я не могу отдать ваше выздоровление ни в ваши руки, ни в руки миссис Джуэл. Я никогда еще не встречал пару более некомпетентную в том, что касается болезней. Как только вы сможете ходить, вы приедете ко мне на Гентианский холм, и мы вместе справим Рождество.

— Я очень вам признателен за приглашение, сэр, но боюсь, не смогу принять его, — сказал аббат учтиво. — Я являюсь капелланом аббатства Торре и должен выполнять свои обязанности.

— Я уже встречался с сэром Джорджем по этому вопросу, — сказал доктор. — Я сообщил ему, что вы сможете приступить к выполнению своих обязанностей только после Рождества. Как я понял, он знает священника, который с удовольствием проведет богослужения в период Рождества в аббатстве и заменит вас. Конечно, я отвезу вас в аббатство, когда вы захотите присутствовать на службе, но только как слушателя.

Глаза аббата вспыхнули гневом. Он не привык, чтобы ему указывали, что делать. Он холодно посмотрел на доктора, но доктор спокойно выдержал этот взгляд. Когда дело касалось здоровья его пациентов, он действительно привык диктовать свою волю, как, впрочем, и во многих других вопросах. Затем внезапно гнев угас с обеих сторон. Между ними уже установилось взаимное уважение и даже привязанность, которые не могли надолго омрачить мелкие разногласия.

— Спасибо, я с удовольствием приеду, — сказал аббат спокойно.

Он смотрел на человека, сидящего возле него. Его массивные плечи и большая голова четко вырисовывались на фоне окна. Он подумал о том, что доктор потратил на него уйму своего драгоценного времени за недели его болезни. Аббат постоянно ощущал его присутствие, в течение долгих часов, иногда на протяжении всей ночи, его мощная фигура источала силу духа… Но к утру его могучие плечи были устало сгорблены.

— Боюсь, что вы не могли уделять достаточно времени другим своим пациентам, — сказал аббат виновато.

— Они все теперь в таком состоянии, что невнимание пойдет им только на пользу, — ответил доктор. — Некоторые из них могут, конечно, на меня сердиться, но в определенных ситуациях это чувство бывает хорошим стимулятором. У меня были пациенты, которым я нарочно не уделял достаточно внимания, и это пошло им только на пользу.

— А ваши больные никогда от вас не отказывались? — сухо спросил аббат.

— Достаточно часто.

— Наверное, это были люди, которые были недостаточно сильно больны, чтобы бороться за свою жизнь, как это было со мной.

Доктор улыбнулся:

— Именно они.

— Временами у меня возникает вопрос, почему вы так яростно боролись с моим недугом? — спросил аббат.

— Доктора по своей натуре бойцы. Признаюсь вам, что для хорошей драки мне достаточно присутствие достойного противника — смерти. В данном случае большое значение имел фактор нашей дружбы. Вы тоже боролись изо всех сил. Почему? Вы не произвели на меня впечатление человека, чье прошлое могло бы вселить такую любовь к жизни.

— Причина та же. Наша с вами дружба, — аббат замолчал. — Были еще две причины, но я думаю, наша дружба была все же основной, и я это четко понимал. Мы, христиане, не можем просто так уйти из жизни, какой бы проигранной она не казалась. Возможно даже, что именно в этом случае мы цепляемся за нее крепче всего, — он сделал нетерпеливое движение руками. — Я не могу уйти из этой жизни, пока не восстановлю контакт со своими собратьями.

Доктор кивнул.

— А у вас он когда-нибудь был?

— Я думаю, что да. В молодости я был весьма общительным человеком.

— Только в среде себе подобных, — сказал доктор, как бы утверждая факт и не задавая вопроса. — Но не с грязными, необразованными, больными людьми или ворами, которые на поверку, при близком рассмотрении, часто оказываются лучшими из нас.

На гордом и благородном лице аббата появилось выражение ужаса и презрения.

— Вам предстоит еще долгий путь. Я рад, что спас вашу жизнь во имя вашей бессмертной души.

Доктор обескураживающе улыбнулся своему взбешенному пациенту.

— Кесарю кесарево, — сказал он бодро.

Аббат приехал на Гентианский холм за неделю до Рождества в состоянии ледяного молчания, которое могло бы обморозить любых менее теплосердечных людей, чем доктор и Том Пирс. Прошло много времени с тех пор, когда он в последний раз гостил в чужом доме, и он был настолько застенчив, что его вежливость, хоть и не полностью, была на время им забыта. Он был глубоко удручен слабостью своего интеллекта, немощью тела и депрессивным состоянием духа, которые имели место во время его болезни. В общем и целом он чувствовал себя несчастным и жалел, что приехал туда.

Доктор и Том Пирс знали об этом, но не показывали вида. Они принимали его у себя ради восстановления его физического состояния, а не ради собственного удовольствия. Они, конечно, надеялись, что за восстановлением одного последует и исправление другого, но, будучи весьма целенаправленными людьми, делали все по порядку, начиная с главного. Том Пирс готовил аббату великолепную пищу, приносил дрова для очага и больше ничем его не беспокоил. Доктор в достатке снабжал пациента легким чтивом и тоже старался не беспокоить.

Оставшись наедине с собой, аббат почувствовал, что напряжение его спало. Правила вежливости подсказывали, что ему следует принимать пищу и сидеть у огня, что в силу своего аскетизма он никогда бы себе не позволил, если бы мог распоряжаться собой. Он читал пустяковые книги, хотя и считал это оскорбительным для своего интеллекта. В результате к нему пришло расслабление, моральное, духовное и нервное, которое сперва пугало его и о котором он в конце концов забыл, когда в нем возродился интерес к окружающей жизни.

Девонский климат выкинул одну из своих долгожданных шуток, и на смену долгим дням холодной и сырой погоды пришла наполненная целительным теплом почти весенняя погода. Запели птицы, и у дома доктора зацвел жасмин. Аббат совершал небольшие прогулки по деревне и обнаружил, к своему удовольствию, что снова может испытывать возвышенное блаженство от общения с солнцем и ветром, как это было в тот день, когда он пришел с визитом к миссис Лорейн.

По пути ему встречались розовощекие деревенские дети, и он улыбался им. В ответ он получал их несмелые улыбки и уважительные поклоны. Аббат посетил церковь, и хотя он сожалел о быстром росте протестантства, захлестнувшем католические структуры, он наслаждался ее великолепием и не считал для себя зазорным молиться там. Ему нравились старые ели в церковном саду и, как ему показалось, старые геральдические надписи на двух старых надгробиях. Мужчины, женщины и дети приходили и уходили в надежде на помощь доктора, и хотя аббат редко сталкивался с ними, он с величайшим почтением стал относиться к силе человека, чья доброжелательность не была ограничена какими-то классовыми или идеологическими соображениями.