Я был с Финаном. Мы поднялись на крепостной вал по лестнице в одной из римских привратных башен. Эти ворота в народе называли Епископскими. Было утро, и солнце быстро нагревало старый камень. Ото рва внизу, куда сваливали отбросы и куда стекались нечистоты, поднималась противная вонь. У кромки воды копошились дети.

С десяток западно-сакских солдат расступились, чтобы пропустить Йорика и его свиту. Только мы с Финаном остались стоять, поджидая, когда восточные англичане подойдут к нам. Веостан выглядел встревоженным, наверное, потому, что мы с Финаном были при мечах, хотя и без кольчуг и без шлемов. Я поклонился королю.

– Ты знаком с лордом Утредом? – спросил Веостан у Йорика.

Маленькие глазки уставились на меня. Один из волкодавов зарычал, но тут же затих.

– Поджигатель кораблей, – произнес Йорик. Он явно был удивлен.

– Он сжигает и города, – не удержался Финан, чем напомнил Йорику о том, что я сжег его крупный порт Думнок.

Губы Йорика сжались, однако он не заглотил наживку. Вместо этого он перевел взгляд на город.

– Замечательное место, лорд Утред.

– Позволь спросить, что привело тебя сюда, лорд король? – почтительно осведомился я.

– Я христианин, – ответил Йорик. Его низкий, раскатистый голос звучал очень внушительно. – И святейший папа в Риме говорит мне, что Плегмунд – мой духовный отец. Архиепископ пригласил меня, вот я и приехал.

– Для нас это честь, – сказал я. А что еще можно было ответить королю?

– Веостан говорит, что этот город захватил ты. – Тон у Йорика вдруг стал скучающим, как у человека, который понимает, что нужно поддерживать беседу, но которого не интересует, что скажет собеседник.

– Я, лорд.

– А те ворота? – Он указал на ворота Лудда[11].

– И их тоже, лорд.

– Ты должен рассказать мне, как все было, – сказал он. Я понимал: все это – всего лишь проявление вежливости.

Мы оба проявляли вежливость. Передо мной стоял человек, который пытался убить меня, и ни один из нас не упоминал об этом, вместо этого мы чопорно обменивались дежурными фразами. Я знал, о чем он думает. Он думал о том, что стена у Епископских ворот – наиболее уязвимая часть всего римского крепостного вала, который тянется на три мили; что наступать проще всего здесь, хотя ров с вонючей водой – это серьезное препятствие; что к востоку от ворот известняк во многих местах раскрошился, и его заменили частоколом из дубовых бревен; что вся стена между Епископскими и Старыми воротами пришла в негодность. Когда я командовал гарнизоном, я выстроил палисад, но сейчас он нуждался в ремонте, поэтому захватить Лунден было проще всего с этой стороны, и Йорик все это отлично понимал.

Он указал рукой на человека рядом с собой.

– Это ярл Оссител, – представил он.

Оссител оказался именно таким, каким я и ожидал бы увидеть командира домашней дружины Йорика: крупным, с грубыми манерами. Я кивнул ему, и он кивнул мне в ответ.

– Ты тоже приехал помолиться? – спросил я у него.

– Я приехал потому, что мой король велел мне ехать, – ответил он.

И зачем, сердито подумал я, Эдуард допустил такую глупость? Ведь Йорик и Оссител могут запросто стать врагами Уэссекса, а их принимают в Лундене как почетных гостей.

В ту ночь состоялось большое пиршество, и один из любимых арфистов исполнил длинную поэму в честь Йорика и воспел его героизм, хотя на самом деле Йорик ничем не прославился в битвах. Он был хитрым и коварным человеком, который правил силой, избегал сражений и выжил только потому, что его королевство находилось на краю Британии и армиям не надо было идти через его земли, чтобы добраться до своих врагов.

И все же Йорика нельзя было сбрасывать со счетов. Он мог выставить по меньшей мере две тысячи хорошо вооруженных воинов, и если бы датчане вдруг сорвались с места и пошли в атаку на Уэссекс, люди Йорика стали бы для них ценным пополнением. Те же две тысячи воинов не помешали бы и христианам, если бы они решили пойти в наступление на северных язычников. Обе стороны пытались заманить Йорика в свои союзники, а Йорик принимал дары, давал обещания и ничего не делал.

Йорик ничего не делал, но он был ключом к великой идее Плегмунда объединить всю Британию. Архиепископ утверждал, что эта мысль пришла к нему во сне и была ниспослана Господом. Британия будет объединена Господом, а не мечом, и самый подходящий для этого год девятисотый. Плегмунд верил – и убедил в этом Эдуарда, – что Христос вернется в тысячном году и что божественная воля состоит в том, чтобы последние сто лет христианского миллениума были потрачены на обращение датчан и их подготовку ко второму пришествию. «Война потерпела неудачу, – вещал Плегмунд с кафедры, – так что теперь нашей верой должен стать мир!» Он считал, что настала пора обращать язычников, и хотел, чтобы датские христиане Йорика стали его посланцами к Сигурду и Кнуту.

– Чего он хочет? – спросил я у Эдуарда.

Меня вызвали к королю на следующее утро после празднества, и я еще некоторое время слушал, как Эдуард разъясняет чаяния архиепископа.

– Он хочет обращения язычников, – ответил король.

– А они хотят Уэссекс, лорд.

– Христиане не пойдут против христиан, – заявил Эдуард.

– Скажи это валлийцам, лорд король.

– Они соблюдают мир, – сказал он, – по большей части.

Эдуард уже некоторое время был женат. Его жена, фактически девочка лет тринадцати или четырнадцати, уже забеременела и сейчас играла со своими придворными дамами и котенком в том самом садике, где я так часто встречался с Этельфлед. Окно королевских покоев выходило как раз на этот садик, и Эдуард, увидев, куда я смотрю, вздохнул.

– Витан верит, что Йорик покажет себя верным союзником.

– Твой тесть тоже в это верит?

Эдуард кивнул.

– Мы ведем войну уже три поколения, – сказал он, – и все равно не достигли мира. Плегмунд говорит, что нужно испробовать молитвы и проповеди. Моя мать согласна с этим.

Я расхохотался. Неужто нам предстоит победить наших врагов молитвами? Кнуту и Сигурду, подумал я, придется по душе такая тактика.

– А чего хочет от нас Йорик? – спросил я.

– Ничего! – Казалось, Эдуарда удивил мой вопрос.

– Он ничего не хочет, лорд?

– Он хочет только благословения архиепископа.

В те первые годы своего правления Эдуард находился под сильным влиянием матери, тестя и архиепископа, и всех троих возмущало, что война требует больших расходов. На строительство бургов и вооружение фирда уходили огромные суммы в серебре, а отправить армию на поле боя стоило еще дороже, а эти деньги поступали от церкви и от олдерменов. Им же не хотелось тратить свое серебро. Война – дорогое удовольствие, а молитвы ничего не стоят.

Эдуард оборвал меня взмахом руки, когда я выразил свое скептическое отношение к подобной идее.

– Расскажи мне о близнецах, – велел он.

– Они растут.

– Моя сестра сказала то же самое, но я слышал, что Этельстан не хочет сосать грудь? – Было видно, что Эдуард искренне переживает за сына.

– Этельстан сосет как теленок, – ответил я. – Это я распустил слух, будто он слабенький. Ведь именно это хочется услышать твоей матери и твоему тестю.

– А, – произнес Эдуард и улыбнулся. – Я вынужден отрицать, что они законнорожденные, – добавил он, – но они очень дороги мне.

– Они в безопасности, лорд, и прекрасно себя чувствуют, – заверил я его.

Он дотронулся до моей руки.

– Береги их! И еще, лорд Утред, – он сжал мою руку, подчеркивая важность того, что собирался сказать, – я не желаю, чтобы датчан провоцировали! Ты понял меня?

– Да, лорд король.

Он вдруг сообразил, что держит меня за предплечье, и отдернул руку. Он чувствовал себя очень неловко в моем обществе то ли из-за того, что превратил меня в няньку при королевских бастардах, то ли из-за того, что я был любовником его сестры, то ли из-за того, что приказал мне соблюдать мир, хотя знал, что я считаю это спокойствие обманчивым. Как бы то ни было, но провоцировать датчан запрещалось, а я поклялся подчиняться Эдуарду.