Как показали некоторые исследования последних лет, вера в вознесение не была каким–то причудливым дополнительным элементом христианства, как некогда думали, но центральным и существенным моментом веры, так что отказ от признания события вознесения тотчас же влечет за собой явные искажения во многих других областях. В своей работе «Вознесение и Церковь» (Ascension and Ecclesia) мудрый Дуглас Фарроу, профессор Мак–Гиллского университета, рассматривает все возможные мнения христиан по этому поводу и убедительно показывает одну закономерность: там, где о вознесении забывали или его неправильно понимали, сразу же появлялась путаница в умах и в поведении, порой приводящая к дурным последствиям.[120] В наши дни вопрос вознесения напоминает другую проблему, которую мы еще рассмотрим: второе пришествие. Здесь плоский буквализм наталкивается на современный скептицизм, причем оба эти явления взаимно порождают друг друга. Одни говорят, что Иисус в буквальном смысле улетел вверх (хотя те же самые люди утверждают, что он уже не живет где–то в космосе; к тому же движение вверх для обитателя другой стороны земного шара будет движением вниз). Как думают многие другие — и осмелюсь сказать, что именно такому богословию учили большинство моих читателей, — «исчезновение» Иисуса просто означает, что после своей смерти Он как бы духовно присутствует везде, особенно среди Его последователей. Нередко это сочетается с метафорическим пониманием воскресения, то есть с отрицанием телесной природы этого события: Иисус просто «отправился на небо после смерти», и именно потому стал особенно близок любому человеку, где бы тот ни находился. Если следовать этому направлению мысли, надлежит думать, что Иисус исчез, не оставив после себя ничего, за исключением своего «духовного присутствия». А в таком случае все слова о Его «втором пришествии» также становятся просто метафорой его присутствия, которое в конце концов наполнит весь мир.

Что же происходит, когда люди мыслят подобным образом? Попытка найти ответ влечет за собой еще один вопрос: почему вознесение стало сегодня такой трудной и непопулярной доктриной в церквах Запада? Это невозможно объяснить исключительно насмешками скептиков и рационалистов (хотя сама церковь дает для этого повод, когда люди созерцают в ней витражи с ногами Иисуса, торчащими из облака). Скорее, все дело в том, что вознесение обязывает пересмотреть наши представления о том, что же именно скрепляет всю вселенную, а также представления о церкви и спасении. Как буквалисты, так и скептики рассматривают пространство как некое «хранилище»; однако богословы, признающие вознесение, настаивают на том, что пространство следует понимать, как они говорят, «отношенчески» (relational).[121] Обычно в библейской космологии небеса и земля не являются двумя разными местами в одной и той же системе времени и пространства. Скорее, это два различных измерения благого Божьего творения. И небо там понималось двояко. Во–первых, оно связано с землей как бы «по касательной», так что тот, кто находится на небе, может в тот же самый момент находиться и в любой точке земли. А потому после вознесения Иисус стал доступен повсюду, и людям уже не надо путешествовать в какое–то определенное место, чтобы с ним встретиться. Во–вторых, небеса представляют собой как бы пункт управления землей, это кабинет директора, откуда тот посылает свои инструкции. В конце Евангелия от Матфея Иисус говорит: «Дана Мне всякая власть на небе и на земле».[122]

Идея, что воскресший Иисус как в полном смысле этого слова телесный человек теперь пребывает на «небесах», шокирует людей, в том числе и христиан. Отчасти это объясняется тем, что, по мысли многих, Божественный Иисус временно отказался от этого качества и стал человеком, а затем, побыв какое–то время в теле, перестал быть человеком и снова стал Божественным (по меньшей мере, многие люди думают, что именно в это верят христиане). Но более весомая причина этого шока в том, что наша культура понимает «небеса» в платоническом смысле как «духовную» или «нематериальную» реальность по определению, а потому мысль о реальном теле, которое не просто присутствует, но обрело свое пристанище на небесах, кажется ошибкой в категориях. Вознесение призывает нас пересмотреть наши представления: в конце концов, почему мы так уверены, что правильно понимаем «небеса»? Лишь потому, что такое понимание внушает нам современная культура. Но христианская вера, среди прочего, заставляет нас понять, что же на самом деле произошло с Иисусом, и позволить этой истине поставить под вопрос саму культуру.

Это относится, в частности, и к той мысли, что Иисус «управляет» всем происходящим не только на небесах, но и на земле, притом не только в будущем, при конце истории, но уже сейчас. Эта мысль вызывает у многих людей естественное возражение: нигде не видно, чтобы Он всем распоряжался, и если все–таки это делает, то не слишком удачно. Но это неверно. Первые христиане понимали, что в мире все еще царит хаос. Но они возвещали, подобно менеджерам, посланным из главного офиса в филиалы международной компании, что теперь их руководителем стал новый директор. Через свои особые призвания они начинали понимать, как осуществить эти новые методы управления. Это не значило (как многие страстно желали бы думать сегодня), что христиане просто берут власть в свои руки и отдают всем указания, это не было формой «теократии», когда церковь просто говорит всем, что им надлежит делать. Иногда подобные проекты пытались воплотить в жизнь, и всегда это оборачивалось катастрофой. Но одновременно это не означает, что церковь отказывается от мира и позволяет ему идти своими путями, а сама поклоняется Иисусу в каком–то приватном пространстве.

Здесь существует третий путь, о котором мы поговорим в следующей части книги. Он намечен в Деяниях святых Апостолов: методики Царства там соответствуют вести о Царстве. Царство приходит тогда, когда церковь, силою Духа, идет в этот мир; это церковь ранимая, страдающая, воздающая хвалу, молящаяся, окруженная непониманием и осуждением, оправданная, радующаяся, всегда — как говорит о том в одном из своих посланий Павел — носящая в себе смерть Иисуса, чтобы в ней также была явлена и Его жизнь.

Что же происходит, когда не признают вознесения? Ответ тут простой: тогда церковь стремится заполнить собой образовавшуюся пустоту. Если можно отождествить Иисуса с церковью, — то есть можно говорить о присутствии Иисуса с верными, забыв, что Он стоит перед ними и обращается к ним как их Господь, — это прямая дорога к триумфализму в худшем смысле данного слова. Именно к этому постоянно скатывался английский либерализм в XX столетии. Компромисс с рационализмом заставлял людей думать, что вознесение «на самом деле» означает присутствие Иисуса в любом месте, а потому церковь ставила себя (свои структуры и иерархию, свои обычаи и свои причуды) на место Иисуса как Господа, ради которого сама церковь должна служить миру (как о том говорит Павел).[123] А оборотной стороной триумфализма, разумеется, становится отчаяние. Если сделать ставку на тождественность церкви Иисусу, что случится, когда мы увидим, что (как говорит Павел в том же отрывке) сами представляем собой всего–навсего глиняные сосуды?

Если церковь отождествляет свои структуры, руководство, литургию, храмы или что–то еще с Господом, — а именно это происходит, когда она забывает о вознесении или понимает его как слова о Духе, — что мы тогда имеем? С одной стороны, «заносчивость властей» (если воспользоваться словами Шекспира), а с другой — отчаяние на пороге старости, когда человек понимает, что такая схема недееспособна. (И это я часто наблюдаю у тех, кто в 1950–е или 60–е годы сделал ставку на ненадежный рационализм.) И только тогда, когда мы ясно понимаем, что церковь не Иисус, а Иисус не церковь, — другими словами, когда мы ясно понимаем смысл вознесения: что Тот, Кто присутствует среди нас Духом, одновременно является Господом, который странным образом отсутствует, и Он совершенно иной, радикально отличается от нас, стоит перед нами и говорит Марии Магдалине «Не прикасайся ко Мне», — только тогда мы можем избавиться как от надменности триумфализма, так и от мрака отчаяния.