И снова можно выделить две крайности, к которым склоняются христиане. Одни заявляют, что Иисус был настоящим революционером, а потому главная задача христиан — строить царство Божье на земле посредством революционных преобразований общества, политики и культуры. Увы, такое «социальное Евангелие» (как его называли) за век своего существования, после того как оно родилось в его современной форме, радикально не изменило мир. Разумеется, произошло много хорошего: социальные условия стали намного лучше, хотя трудно определить, в какой мере это плоды именно христианской работы. Тем не менее мы продолжаем жить в раздробленном, запуганном и измученном мире. Даже в богатых странах Запада много мест, где люди живут как герои романов Диккенса, если не хуже, и это особенно ужасно потому, что модные СМИ оставляют подобные обстоятельства без внимания.

И есть противоположная крайность: когда христиане заявляют, что ничего не изменишь, так что остается ждать возвращения Господа, который все исправит в мире. Силы зла слишком глубоко укоренились в мире, и только великое апокалиптическое вмешательство Бога может справиться с ними или изменить существующее положение вещей. Дуализм подобного рода процветает там, где несправедливость очевидна и о ней можно говорить открыто, но в то же время с ней практически невозможно бороться. Это означает, говорят сторонники такой позиции, что мы можем непосредственно заниматься только евангельским поручением: спасать души для будущего мира. Мы также можем делать косметическую уборку и перевязывать раны, заботясь о людях, которые оказались на дне. Но мы не будем трогать структуры, которые породили этих несчастных и удерживают их в таком положении. При подобном дуализме христианин отказывается от непрерывно совершающейся работы исцеления — от работы Отца в созданном Им мире, Сына, уже ставшего Господом мира, и Духа, Который (или тут лучше сказать «которая»?) внутри этого мира стонет вместе с ним в родовых муках.

Обе позиции несправедливы — в любом смысле этого слова — по отношению к призыву Павла твердо и непоколебимо совершать дело Господа, зная, что наш труд в Господе не будет тщетным. По мнению всех первых христиан, воскресение Иисуса уже показало людям, что Он есть Мессия Израиля и истинный Господин мира. Это, как мы уже видели, важнейший момент в цельной картине их представлений. И если мы тоже в это верим и в молитве просим, как Иисус научил нас, о том, чтобы царство Божье наступило и на земле, как и на небе, то мы просто не имеем права соглашаться с вопиющей несправедливостью в нашем мире. Мы должны признать (как это делают сторонники второй позиции), что все будет окончательно исправлено только лишь в последний день. И потому нам следует избегать напыщенного триумфализма сторонников первой позиции и не воображать, что мы способны построить это царство своими силами без великого завершительного акта нового творения. Но мы должны согласиться с первой позицией в том, что христиане несут ответственность за обеспечение справедливости в мире, а это позволит нам избежать пораженческих настроений тех, кто говорит, что не стоит даже и пытаться что–то изменить.

Как я понимаю, важнейшая задача для нашего поколения, по масштабу и актуальности равнозначная проблеме рабовладения двести лет назад, — ликвидация вопиющего экономического неравенства в мире, главный символ которого — гигантский долг Третьего мира, который выплатить совершенно невозможно. На протяжении последних лет я не раз выступал на эту тему, и мне кажется, что некоторые из нас, подобно Вильберфорсу, выступившему против рабовладения, призваны не давать окружающим ни минуты покоя до того момента, пока эту проблему не начнут воспринимать всерьез. И тогда можно действительно изменить наш мир. На эту тему написано немало хороших книг, и здесь я не намерен вдаваться в подробности. Я только хотел высказать свое убеждение в том, что это — нравственная проблема номер один для наших дней. Конечно, сексуальность чрезвычайно важна, но глобальная несправедливость стократ важнее. Нынешняя система глобального долга — настоящий разгул безнравственности, грязный скромный секрет (или грязный огромный секрет) блистающего и лоснящегося западного капитализма. Чего бы это ни стоило, мы обязаны изменить ситуацию, иначе историки будущего заклеймят нас позором и поставят в один ряд с христианами, поддерживавшими рабовладение двести лет назад или оправдывающими нацизм семьдесят лет назад. Это крайне серьезно. Я не буду развивать эту тему, но только хочу отметить четыре пункта, связанных как с природой споров, кипящих вокруг этого вопроса, так и со всеми вопросами, которые мы рассматривали в данной книге ранее. (Я это прекрасно знаю на своем опыте: сколько бы я ни писал о долгах, я обязательно слышу в ответ — обычно от христиан США — советы больше заниматься Иисусом или Павлом и не лезть в непостижимые для меня дебри экономики и политики. К счастью, в тех же Соединенных Штатах, как и везде, есть и совсем другие люди, поддержка которых помогает мне продолжать выступления на эту тему.)

Во–первых, можно заметить, что аргументы возражающих против прощения глобальных долгов удивительным образом напоминают давние аргументы против отмены рабовладения. Почитайте работы квакера XVIII столетия Джона Вулмана (1720–1772), перечитайте историю Вильберфорса (1759–1833).[222]Их оппоненты, используя покровительственный тон, всевозможные оговорки и порой — наглость, им говорили: «Мы знаем, как устроен мир, и не надо досаждать нам разговорами о нравственности». Им возражали великие и известные люди, защищавшие интересы власть имущих. Все это слишком знакомо: западная глобальная империя точно так же старается заглушить вопль против несправедливости. Но каждый день, пока этот вопрос не решен, такая несправедливость убивает несколько сот детей. И это только начало.

Поэтому нам стоит понимать суть подобных возражений против оставления долгов. Люди вам скажут, что это слишком сложный предмет, имеющий много разных аспектов. Да, все верно, но то же самое можно было сказать о рабстве. И о любой другой важной нравственной проблеме. Это не меняет главного факта: сильные крадут у слабых, богатые грабят бедных. Эти слова не искажают реальность: почитайте об этом вопросе, и вы сами в том убедитесь. Если полицейский хватает вора на месте преступления, ему не нужны сложные рассуждения о мотивах преступления, о запутанной экономической ситуации вора и его жертвы и прочая софистика; ему важно остановить преступление, причем немедленно. Нам нужно обратить внимание еще на одну вещь: сложные рассуждения тех, кто отстаивает здесь свои интересы, напоминают замысловатые вопросы саддукеев, которые хотели доказать, что верить в воскресение невозможно. Иисус ответил саддукеям со всей прямотой и коснулся самой сути: вы заблуждаетесь, потому что не знаете ни Библии, ни силы Божьей (Мк 12:24). Мы должны отвечать оппонентам так же, потому что верим в воскресение Иисуса как в историческое событие, в котором живой Бог уже начал новое творение, и мы также верим, что невозможное, с точки зрения человека, возможно для Бога.

Когда мы говорим, что богатые становятся богаче, а бедные — беднее, нам начинают возражать. Нам говорят, что богатство не есть ограниченный ресурс, что «статичные» и «глобалистские» решения представляют собой просто милостыню, которая лишает бедняков человеческого достоинства и не поощряет их искать работу, и что все это лишь подогревает у неимущих греховную зависть к богатым, что все это — пассивное бегство от реальности и что тут мы тщетно полагаемся на кесаря, а не на Бога. Когда я слышу такие слова, мне хочется взять оппонента с собой в лагерь для беженцев, или в деревню, где каждый день умирают дети, или в селения, где большинство взрослых уже умерло от СПИДа. Тут они увидели бы людей, которым совсем не до зависти, которые тратят последние силы на очереди за водой и заботу о ближних, которые прекрасно понимают, что им нужны не столько подачки, сколько справедливость. Я знаю — и бедняки также часто это понимают своим нутром, — что богатство не есть игра с нулевой суммой; однако когда человек где–нибудь в Северной Америке, развалившись в удобном кресле, изучает труды Хайека, он просто не в состоянии осознать всю серьезность этой нравственной проблемы, унаследованной XXI веком.[223]