В маленьком обществе, изолированном от остального мира, защищенном от всяких перемен, бывают времена, когда приветствуются любые изменения, ибо нет ничего более скучного и однообразного, чем то время, что течет именно в таких вот замкнутых обществах.

С увенчанной куполом башни монастыря Норстадт была видна холмистая долина, тянувшаяся до далекого серо-синего гребня гор.

Эта долина уже существовала, когда сюда пришел человек, и она все еще будет существовать, когда он исчезнет. Совсем недавно в этой местности шла гигантская битва и в течение долгих лет велась вооруженная борьба против захватчиков из-за моря, пока, наконец, их не оттеснили к их главной крепости на берегу моря. Последнее сражение, и, наконец, мир, во время которого местному населению пришлось привыкнуть к языку мечей воинов.

Все мы в Нордейле знали это, но пламя войны никогда еще не проникало так далеко вглубь страны, никогда еще не достигало нашей долины. Только те, кто пережил все эти ужасы и искал у нас убежища, приносили с собой дух войны. Мы сами никогда не видели шаек ализонцев, грабящих и захватывающих все на своем пути, и за это женщины Норстадта ежегодно возносили в часовне благодарственные молитвы.

В те беспокойные дни войны я обрела душевное равновесие в монастыре, но были моменты, когда я думала, что задохнусь от подавляющего спокойствия, царящего здесь. Потому что очень тяжело жить среди людей, чужих тебе не только по крови, но и по духу, по стремлениям и намерениям. Кем же я, собственно, была? Каждый в монастыре, кого спрашивали об этом, вероятно отвечал так:

— Кто это? Это Джиллан, которая вместе с госпожой Алюзан работает в саду, собирает травы. Она пришла сюда вместе с леди Фризой восемь лет назад. Хорошо разбирается в травах и по большей части сама выращивает их для себя. Она не красавица и у нее нет никакой знатной родни. Утром и вечером приходит в часовню и молится, но она не давала обета. Мало говорит…

Да, здесь все мало говорят. Монашки, девушки и леди, нашедшие здесь убежище, но они много размышляют. И все время напоминают Джиллан, что она не из Высшего Халлака.

Я вспоминаю корабль, сотрясаемый огромными волнами. Корабль шел из Ализона, я это помню. Но сама я не из Ализона и очутилась на корабле не по своему желанию. Я была тогда так мала и юна, что не знала почему я нахожусь здесь. Об этом знал только тот, кто привел меня на этот корабль, но он погиб: волны и ветер опрокинули на палубу мачту, под которой он стоял. И ни один из его спутников не знал, с какой целью меня отправили на корабле подальше от дома.

Это было в то время, когда лорды Высшего Халлака отчаянно сражались, чтобы освободить свою страну от собак Ализона. Они напали на порты захватчиков и нанесли по ним уничтожающий удар. И они захватили меня. Они отвезли меня в одну из горных крепостей.

Лорд Фарно, как мне кажется, что-то знал или подозревал о моем прошлом, потому что он выделил для меня охрану и приказал своей жене обращаться со мной хорошо. Так некоторое время я прожила в их имении под их опекой. Но это продолжалось недолго, потому что Ализон становился все сильнее, и лордам становилось все труднее сдерживать его. В одну из холодных суровых зим мы бежали, преодолев голую равнину, в одну из высокогорных долин. В конце концов мы достигли Норстадта, но леди Фриза пришла в монастырь только для того, чтобы там умереть. А потом лорд Фарно упал в горах со стрелой в горле и то, что он знал или предполагал, исчезло вместе с ним. И я снова оказалась одна на чужбине, но на этот раз в мирном монастыре.

Мне достаточно было только взглянуть в зеркало, чтобы понять, что я не принадлежу к расе Халлака. У женщин Халлака была светлая кожа, румяные щеки и волосы желтые, как одуванчики на обочинах дорог, или коричневые, как крылья певчей птички. В отличие от них, у меня была коричневая от загара кожа и лицо мое никогда не было румяным. И мои волосы, которые я носила заплетенными в косу и уложенными вокруг головы, были черными, как беззвездная ночь.

Есть одиночество духа, которое переносится намного тяжелее, чем одиночество тела. За все те годы, которые я прожила в Норстадте, я встретила только двух людей, которые привлекли меня. Монашка Алюзан уже была женщиной средних лет, когда я пришла в Норстадт. Она тоже держалась несколько поодаль от остальных. Жизнь ее была посвящена травам, из которых она потом приготавливала порошки, мази и настойки, исцеляющие, успокаивающие и освежающие. Ее познания были широко известны и сражающиеся в горах отряды часто присылали к ней своих самых быстрых курьеров, чтобы попросить у нее средства для заживления ран, от лихорадки и от ревматизма, который постоянно мучил людей, в любую погоду и в любое время года живущих под открытым небом.

Когда она увидела меня в Норстадте одну, она пристально поглядела на меня, словно рассматривая только что найденную траву, а потом взяла к себе на службу. И сначала для меня это было то, что нужно, потому что я была слишком усталой, чтобы учиться, а дух мой изголодался по какой-нибудь работе. И все последующие годы я вполне довольствовалась этим.

Я работала в саду, выпалывая сорную траву, когда произошло нечто, нарушившее мою размеренную жизнь, заполненную учением и работой. В саду все еще гудели пчелы, пчелы на цветах, но внезапно я услышала звук, сначала в ушах, а потом в голове. Что-то шевельнулось в моей памяти, но я не смогла осознать, что это такое.

Звук этот словно невидимым канатом тянул меня вперед. Я встала и прошла через арку ворот во внутренний садик, который использовался только для отдыха, садик с фонтаном, прудом и множеством цветов в любое время года. Там стояла скамейка, наполовину на солнце, наполовину в тени, и на ней сидела одна из монахинь, закутанная в шаль, хотя день был очень теплым. Эта старая монахиня очень редко покидала свою келью и была легендой среди молодых девушек, живущих в монастыре.

Ее лицо под капюшоном было маленьким и бледным, но глубокие старческие морщины виднелись только в уголках глаз и вокруг рта. Остальные морщинки были маленькие, такие, какие возникают во время смеха. Ее искривленные от старости руки неподвижно лежали на животе. На пальцах сидела маленькая ящерка, подняв блестящую головку и уставив на старую женщину искрящиеся глаза, словно они вели друг с другом безмолвную беседу.

Она все еще глядела на ящерку, но гудение в моей голове прекратилось. Потом она тихо сказала:

— Приветствую тебя, дочь моя. Сегодня великолепный день.

Слова были так приветливы, что я приблизилась и опустилась на скамейку рядом с ней. Так я познакомилась со старой аббатисой Мальвиной и она тоже стала обучать меня. Знания ее касались не растений, а летающих четвероногих и ползающих животных. Но аббатиса уже находилась на закате своей жизни и была моей подругой очень недолго. И только она одна во всем Норстадте знала мою тайну. Не знаю, чем я выдала себя, но она не выказала никакой неприязни, когда заметила, что я могу иногда воспринимать то, что скрыто в какой-нибудь вещи. Когда я увидела ее в последний раз, она лежала в постели и тело ее, в котором был заключен свободный дух, не могло уже больше двигаться — она задала мне вопрос, чего прежде никогда не делала. Но что я могла вспомнить, кроме корабля Ализона? И когда мне стало известно, что я отличаюсь от остальных, с которыми жила до сих пор? Но я ответила на ее вопрос так подробно, как только смогла.

— Ты очень умна для своего возраста, дочь моя, — ответила она тогда своим слабым голосом. — Это заложено в твоей природе. Недоверие охраняет нас от того, чего мы не понимаем. Я слышала рассказы о стране за морем, где некоторые женщины имеют способности, далеко выходящие за рамки обычного. А я также слышала о том, что этот народ считает Ализон своим врагом и преследует его так же, как эта свора собак из Ализона преследует нас. Очень может быть, что ты относишься к той, другой расе, и по какой-то причине тебя взяли в плен.