По ней ползла черная жижа, словно кровь, запятнавшая его спину.

В дверях появился Питер Лайтоулер.

— Вы убили Эллу! — закричал Бирн. — Вот что вы сделали!

Саймон медленно поворачивался лицом к отцу.

— Итак, дело в убийстве? И по этой причине ты изгнан, предан анафеме, назван злодеем…

— Но дом вполне способен солгать. — Невозмутимый тон Питера Лайтоулера, наблюдающие глаза. — И почему вы решили, что новая сценка представляет нечто большее, чем новый образец его фантазии? Кстати говоря, как и предыдущая. Просто вы предпочитаете видеть одно, а не другое… Вам спокойнее считать, что отцом Рут был Джейми. Но вас расстраивает то, что я убил Эллу. Как вы можете верить чему-либо происходящему здесь?

— Правильно! — вставил Саймон. — И я был там. И я тоже ударил ее! Только ты ножом, а я словом! Какая, в конце концов, разница? Я убил Рут… Ах, не надо смотреть на меня такими глазами!

Это было сказано Бирну, тот оставался у стены, в ужасе наблюдая за ними. Было трудно разделить изображения, изгнать из памяти запечатлевшуюся боль, мысли об убийстве. Он попытался сконцентрироваться на Саймоне и его словах. Важно все понять.

— Нет, — сказал он. — Это сделали не вы, Саймон. В случившемся с Рут не было вашей вины, так уж вышло.

— Однако это случилось здесь в доме, — рассудительным тоном заметил Питер Лайтоулер. — Это злой дом, и он всех направляет ко злу.

— Но вы убили Эллу, — сказал с уверенностью Бирн. — Подстроили ту аварию.

— Да, я был там. — Питер вступил глубже в комнату. — И думаю, что вы правы: действительно именно я убил Эллу. А как, по-вашему, мне удалось спасти младенца? С беднягой Джейми было все ясно, Элла истекала кровью, я воспользовался возможностью и рискнул. Я сделал ей кесарево сечение. И почему вы сочли это скверным поступком? — Глаза его не отрывались от лица сына. — Иначе погибли бы и мать, и ребенок. Разве вы не понимаете?

— Не верьте ему. — Бирн встал рядом с Саймоном. Он знал, что это ложь; он сам ощущал своим подбородком, как эти тонкие пальцы скрутили ему голову. Он подбирал слова. — Ну а что вы делали там? В лесу, да так поздно?

Старик как будто смутился.

— Я возвращался из деревни… от приятеля.

— Это вы устроили столкновение, — сказал Бирн. — Вы побежали через дорогу.

— Это ночью-то? На неосвещенной дороге? И как я мог узнать их машину?

— Тем не менее вы ее ждали. — С Бирна было довольно. Он видел, как разрывается перед ним Саймон, сколь велико смятение, пожирающее его рассудок. Взяв за руку, Бирн потянул его к двери мимо старика.

На площадке никого не было, лишь холод, как и прежде, стоял повсюду. Бирн вновь подтолкнул Саймона к лестнице.

Послышался рев машин.

Но облегчения не было. Стоя на площадке, круглой платформе, нависшей над холлом, они вслушивались в звуки моторов: легковые автомобили, грузовики и фургоны приближались с огромной скоростью. На какое-то безумное мгновение Бирну показалось, что это полиция вместе с пожарными машинами и скорой помощью. Он буквально видел, как они мчатся по дорожке к дому, чтобы разрубить Листовика и освободить их.

Но он знал, что этого быть не может. Они слышали звуки большого движения — машин, движущихся по шоссе в обоих направлениях. Точно такой же звук сопровождал вспышку воспоминаний в третьей комнате.

И когда он понял, что это такое, стены куда-то исчезли. Как-то вдруг и сразу они растаяли в темноте. Пространство разверзлось вокруг, все признаки дома — потолок, стены и крыша — пропали. Глубокая пустота открылась во все стороны, позволяя ощутить движение — кружение, вращение вокруг срединного костра.

А вокруг все ревели машины.

— Что происходит? — Саймон оказался рядом. — Не понимаю. Где дом, что происходит?

Виды изменились. Огонь полыхал на севере, пока звезды летели по небу. Мимо проносились созвездия, галактики струились под ногами. Горели солнца, сияли луны.

Они стояли на звездах, и небеса поворачивались, кружили вокруг с великим грохотом.

Разве можно сравнить «Голубой Дунай»[52], пронеслась в голове Бирна безумная мысль, с музыкой сфер, с вальсовым ритмом света и времени?

Узор света и звука прошил реальность, возвращая ее к порядку.

— Это дорога! — проговорил Бирн. — Мы снова в лесу, и это дорога.

И тут они сразу поняли, что приняли за звездный поток огоньки фар, мерцающие среди деревьев, а холод сочится из заледеневших лужиц и хрустящего инея под ногами. Расставшиеся с листвой деревья очерчивал лед. Мертвые репейники цеплялись за ноги, липли к одежде, но во всем этом не было ничего необычного. Никаких признаков существования Листовика, Лягушки-брехушки или кого-то еще.

Только монотонное гудение машин окружало лес кольцом света.

— Та же авария. — Бирн почувствовал дурноту. Он видел эту сцену там за деревьями, освещенную огнями несущихся машин.

— Боже мой, что теперь? — с отчаянием проговорил Саймон.

— По-моему, нам собираются предложить повтор, — хмуро сказал Бирн. — Надеюсь, что на этот раз нам не достанутся ведущие роли.

Саймон идет через лес. Под ногами похрустывают замерзшие листья. И Саймон ли это? Он слегка рассеян, словно огоньки дороги отсоединили его от реальности.

Лайтоулер хмурится, не зная, что делать дальше. В руках он несет крошечный сверток. И держит его осторожно — впрочем, не слишком. Сверток шевелится, размахивает крошечными пухлыми кулачками, измазанными кровью. Слабое мяуканье подобно галочьему крику.

Огоньки приближаются по шоссе. Он оставляет укрытие среди деревьев и выходит на обочину дороги. Щурясь, он глядит в огни фар, хотя ему незачем доверять зрению. Он узнает тон «морриса» и решает рискнуть.

Прижимая сверток к груди, он выходит на дорогу, преграждая путь автомобилю. Машина опасно поворачивает в сторону, едва уклонившись от «ровера», ехавшего по встречной стороне.

Она не хочет останавливаться, не хочет свести машину с дороги. Он видит, как она сражается с ручкой, а потом выпрыгивает на дорогу, оставив дверь распахнутой. Она бежит к нему.

— Что ты делаешь? Что это? Где Элла?

Элизабет кричит на него.

Питер Лайтоулер сохраняет спокойствие.

— Моя дорогая…

— Я не твоя дорогая… Где моя дочь? Что ты делаешь здесь? — Она подступает ближе, пытаясь взглянуть на сверток.

— Элизабет, произошел несчастный случай. Соболезную. Жаль, что мне выпало принести тебе эту весть.

— Что ты хочешь сказать? — Она все еще кричит, все еще волнуется. Он видит, как вздымается и опадает ее грудь, как побелели ее губы.

Он делает паузу. Опасно говорить такие вещи в глуши, где некому предложить горячего чая или утешения.

Поэтому-то он и произносит:

— Элла погибла. Несчастный случай. Ее выбросило из машины, она ударилась головой о дерево. Она мертва, Элизабет.

Он видит, что она пошатнулась, чуточку переступила.

— Элизабет, она мертва, Джейми тоже. Он вылетел сквозь ветровое стекло. Я покажу тебе, если хочешь…

— Нет! Нет-нет, ах… — Руки ее прижимаются ко рту.

Он хватает ее за руку и тянет за собой вдоль дороги. На сгибе его локтя шевелится младенец, неслышно мяукающий свою песенку.

Элизабет останавливается.

— Ребенок? — Голос ее заполняет все вокруг, то громкий, то тихий. — Ты привез сюда ребенка?

Он ничего не говорит, заставляя ее двигаться. Ряд темных деревьев отделяет их от дороги. Она навалилась на его руку, но ему все равно.

— Понимаешь, Элизабет… Видишь, что случилось. — Врезавшаяся в дерево машина. Залитый кровью мужчина, торчащий из ветрового стекла. А возле — на земле, среди грязи, листьев и сучьев — изломанное тело ее дочери со вспоротым животом. Горло ее запрокинуто назад, глаза закрыты.

Он видит, как беззвучно открывается рот Элизабет, как падает она на тело дочери, на палую листву и больше не шевелится. На мгновение он наклоняется над ней.